Аркадий Ваксберг:
«Сразу же после ареста Примакова или уже после того, как газеты объявили о трагическом финале, Лиля с минуты на минуту ждала того, что происходило со всеми жёнами “врагов народа”. Закон об обязательной высылке “чсир” (“членов семьи изменников родины”) действовал непреложно, тем более таких чсир’ов, которые входили в домашний круг главных военных заговорщиков».
12 июня нарком обороны Клим Ворошилов издал приказ, в котором сообщалось о решении Судебного присутствия по делу о заговоре командармов. Приказ заканчивался словами:
«Мировой фашизм и на этот раз узнает, что его верные агенты гамарники и тухачевские, якиры и уборевичи и прочая предательская падаль, лакейски служившая капитализму, стёрты с лица земли, и память о них будет проклята и забыта.
Народный комиссар обороны СССР маршал Советского Союза К.Ворошилов».
13 июня 1937 года Илья Сельвинский написал письмо своей старой знакомой, в котором откровенно признался:
«Две раны горят в моей душе – и никогда не затянутся: казнь моего “Пушторга” – лучшего, что я сделал в эпосе, и убийство “Умки” – лучшего, что я мог дать в драме.
В обоих случаях надо мной была совершена глубочайшая несправедливость, больше того: преступление…
Не знаю, о чём писать дальше, за что взяться. Такая апатия ко всему.
Ну что толку в новой пьесе, в новой поэме, когда есть на свете Керженцев, или Исай Лежнев или какой-нибудь Изгоев, бездарные прохвосты и подхалимы, которые почему-то имеют право уничтожать любое произведение любого поэта?! Где гарантии, что не будет уничтожена “Челюскиниана”, как был уничтожен “Умка”?Придут 3 челюскинца в “Правду”и скажут, что ничего подобного не было: в воскресенье небо было хмурое, а не синее, как пишет автор. И опять появится передовая о том, что-де очередная “антихудожественная эпопея” Сельвинского воочию показала всем и каждому что Гусев – гений, что его песню “Ды полюшко, ды поле” поёт вся страна, чего нельзя сказать о Гомере, которого у нас не поют.
Конечно, работать я буду. Через жажду самоубийства я уже прошёл..»
Песню «Полюшко-поле» композитора Льва Константиновича Книппера на слова молодого поэта Виктора Михайловича Гусева тогда, в самом деле, пела вся страна, от чего ревнивому поэту Сельвинскому было явно не по себе.
Однако «аппатия ко всему» не помешала Сельвинскому откликнуться на расправу с военачальниками – 14 июня негодующие писатели страны Советов поместили в «Правде» свой гневный отклик:
«НКВД и товарищ Ежов раскрыли центр шпионов и мерзавцев… Писатели СССР требуют у Верховного суда расстрелять Тухачевского, Якира, Уборевича и других. В могилу им посылаем проклятия.
Вишневский, Фадеев, Вс. Иванов, ЛДеонов, Ф.Панфёров».
Аналогичное требование в тот же день поместила и «Литературная газета»:
«Не дадим житья врагами Советского Союза!
Мы требуем расстрела шпионов! Вишневский, Фадеев, Леонов, Федин, Шолохов, Толстой, Тихонов, Сурков, Безыменский, Сельвинский, Пастернак, Шагинян, Макаренко, Прокофьев, Асеев».
Между тем, из восьми членов Специального судебного присутствия, приговоривших к смертной казни «красных командармов», шестеро вскоре сами будут расстреляны или покончат жизнь самоубийством, опасаясь ареста. Сталин пощадит лишь Будённого и Шапошникова.
Новые «враги»
Тем временем Сталин продолжал отыскивать тех, кто мог ознакомиться с содержанием документов из папки Сергея Виссарионова. И 14 июня 1937 года кандидат в члены политбюро Павел Петрович Постышев (один из активнейших организаторов сталинский репрессий) был освобождён от должности второго секретаря компартии Украины и назначен первым секретарём Куйбышевского обкома партии. На новом месте он сразу же приступил к массовому розыску «врагов народа», а также принялся искать «антисоветские лозунги» и «фашистские символы» в печатной продукции тех лет.
В тот же день (14 июня) были арестованы бывший начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Лев Григорьевич Миронов (тот самый, кого Сталин просил «надавить>> на нежелавшего давать показания Каменева) и бывший любимец Сталина Иван Михайлович Москвин.
О судьбе партаппаратчика Москвина (того, кто способствовал головокружительной карьере Николая Ежова) рассказал писатель Лев Разгон (он был женат на дочери супруги Москвина, Софьи Александровны, и жил в их семье):
«14 июня в театре Вахтангова была премьера. Главную роль играл наш приятель Володя Москвин. Премьера прошла с успехом, мы дождались, когда он разгримировался, и – как мы договорились – пошли все вместе на Спиридоновку».
Премьерой, которая состоялась в тот день в театре имени Вахтангова, был спектакль «Без вины виноватые» по пьесе Александра Островского, в котором Владимир Москвин (сын мхатовского актёра Ивана Михайловича Москвина) играл Незнамова.
Лев Разгон:
«Была дивная ночь лета, мы шли домой, смеясь и дурачась – прятались за этим весельем от ужаса, уже прочно поселившегося в нас.
Поднялись на площадку и позвонили. Дверь открыла не наша Клава, а незнакомый военный в энкавэдэвской фуражке. Фельдегерь, подумал я, удивляясь любезности, с которой он нас пропускает вперёд. Но почему-то в прихожей оказалось много фельдегерей…
Голубые фуражки уже копошились внутри кабинета, другие фуражки дежурили у дверей, у телефона, наблюдали за присутствующими…
Послышался звонок в двери – приехал Иван Михайлович. Голубые фуражки встретили его в передней и с эскортом проводили в кабинет…
Минут через десять Иван Михайлович вышел из кабинета, за ним энкавэдэшник нёс узелок с тем маленьким набором вещей, которые можно взять при аресте. Он попрощался с каждым из нас, с какой-то виноватой улыбкой, как бы извиняясь за неприятность, которую нам доставил. Машина зарычала за окном…
Потом Софье Александровне очень вежливо предложили поехать в Волынское для обыска. Когда она хотела взять не плащ, а летнее пальто, начальник удивлённо сказал:
– Зачем? Сейчас тепло, самое позднее через час мы вернёмся обратно…
Через час вернулся командующий “операцией”. На вопрос, где же Софья Александровна, он удивлённо поднял брови:
– То есть как где? Она арестована.
Это был мой первый опыт столкновения с жестокостью, причины которой я не мог понять. Почему надо было немолодую и нездоровую женщину забирать в тюрьму даже без маленького узелка с бельём и туалетными принадлежностями, которые всегда, со времён фараонов, разрешалось брать с собой? И последующих передач не было. И писем не было. Ничего не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
