Фемистокл, сын Неокла, сравнивал себя с дубом, говоря, что его защиты ищут во время дождя, чтобы укрыться под кровлей из ветвей, а в погожие дни проходят мимо, обрывая на нем листья и ломая ветви. Так же, по его словам, поступает народ с ним. Ему же принадлежит такое изречение: «Если мне покажут две дороги — одну к преисподней, а другую к ораторской трибуне, я, не раздумывая, изберу первую, прямиком ведущую в аид[296]».
19
Как-то раз Диоген, закусывая в харчевне, позвал шедшего мимо Демосфена. Тот не обратил внимания на приглашение. Тогда Диоген сказал: «Тебе стыдно зайти в харчевню, Демосфен, а между тем твой господин, — прибавил он, имея в виду простой народ, — ходит сюда ежедневно». Этим Диоген намекал на то, что витии и ораторы — рабы толпы.
20
Однажды неистовство бури повергло в ужас плывшего на корабле Аристиппа. Кто-то из спутников задал ему вопрос: «И ты боишься, Аристипп, как все простые смертные?» Философ ответил: «Естественно, даже очень боюсь: вы ведь рискуете полной несчастий жизнью, а я, наоборот, счастливой».
21
Как-то Терамен находился в доме, который, едва он успел оттуда уйти, рухнул. Афиняне окружили Терамена, радуясь такому чудесному спасению, а он к общему удивлению сказал: «Для какой судьбы, о Зевс, ты меня сохранил?» Вскоре по приговору коллегии тридцати он был вынужден принять яд.[297]
22
Сообщают, что пифагорейцы ревностно занимались искусством врачевания. Платон, Аристотель, сын Никомаха, и многие другие тоже щедро отдали ему дань.
23
Однажды Аристотель был болен. Когда врач дал ему какие-то предписания, он сказал: «Не обращайся со мной, как с пастухом или землепашцем, а сначала объясни, почему ты их даешь, тогда я готов слушаться». Этим философ показал свое несогласие следовать предписаниям, не зная вызвавших их причин.
24
Сминдирид из Сибариса был так утонченно изнежен — ведь все жители Сибариса заботились только о роскошествах и наслаждениях, а Сминдирид более прочих, — что, проспав на ложе из розовых лепестков, встал поутру с жалобой на вскочившие от этого волдыри. Он не мог бы растянуться на земле, на соломенной подстилке, на траве, покрывающей горы, или, как Диомед, на воловьей шкуре, ложе, подобающем истинному воину —
Спал и герой, на постели из шкуры вола полевого.[298]
25
Писистрат, придя к власти, призывал к себе людей, без дела слонявшихся на рыночной площади, и расспрашивал о причине их праздности. «Если у тебя пал вол, возьми моего и принимайся за работу, если нет семян, я тебе дам», — говорил он, так как опасался, что безделие таит в себе угрозу заговора против него.
26
Антигон[299] с великим уважением и любовью относился к китийцу Зенону. Как-то раз после щедрого возлияния царь ворвался к нему с поцелуями и объятиями — он ведь был опьянен — и требовал, чтобы философ выразил какое-нибудь желание. Антигон при этом горячо заверял и клялся всеми богами, что исполнит любую просьбу. Зенон сказал в ответ: «Постарайся, чтобы тебя вырвало». Этим он благородно и великодушно показал, что порицает состояние царя и вместе старается уберечь его от неприятных последствий излишества.
27
Некто стал пенять жителю какой-то лакедемонской деревни за то, что тот в несчастье неумеренно плакал. Поселянин в простоте возразил: «Что же делать? Не я тому виной, а моя сырая природа».
28
Спартиат в присутствии Диогена похвалил следующий стих Гесиода:
Если бы не был сосед твой дурен, то и бык не погиб бы.[300]
Диоген заметил ему: «Мессенцы погибли заодно со своими быками, а вы их соседи».[301]
29
Однажды Сократ поздней ночью возвращался с пира. Несколько отчаянных юношей, прослышав об этом, запаслись зажженными факелами и масками Эринний и устроили ему засаду. Эти бездельники постоянно подшучивали так над людьми. Сократ не оробел, спокойно остановился и стал задавать вопросы, как привык это делать в Ликее или в Академии.
Во время какого-то праздника в Афинах Алкивиад из честолюбия послал Сократу богатые дары. Ксантиппа была поражена дорогим подарком и просила мужа принять его, он же сказал: «Пусть мы в честолюбии не уступим Алкивиаду и откажемся от всего этого».
Когда кто-то заметил Сократу, сколь великое благо достичь того, чего желаешь, он возразил такими словами: «Еще большее, однако, не пытаться что-нибудь желать».
30
Однажды зимой Анаксарх, участник походов Александра, узнав, что царь собирается разбить лагерь в лишенной леса местности, бросил все свое добро и вместо этого нагрузил вьючных животных дровами. Когда войско дошло до назначенного места и стал ощущаться недостаток в топливе, царь, чтобы согреться, приказал жечь принадлежащие ему ложа. Тут кто-то сообщил, что у Анаксарха горит огонь; Александр пришел туда и стал умащаться в его палатке. Узнав о предусмотрительности Анаксарха, царь воздал ему хвалу и в благодарность за услугу вдвойне возместил стоимость оставленного имущества.
31
Один кротонский атлет одержал победу на Олимпийских играх; уже подходя к гелланнодикам,[302] чтобы получить венок, он, сраженный каким-то припадком, внезапно рухнул на землю и умер.
32
В Дельфах на высокой колонне эллины воздвигли статую гетеры Фрины. Не хочу сказать — все эллины, а наиболее из них необузданные, дабы не подумали, что я осуждаю целый народ, который люблю больше всех. Статуя была золотая. В Афинах стояли также медные изображения кобылиц Кимона, как две капли воды похожие на тех, которые ему принадлежали.[303]
33
Один эретрейский юноша долгое время, пока не достиг зрелого возраста, посещал школу Зенона. После возвращения на родину отец стал расспрашивать его, чему он обучился за этот немалый срок. Тот ответил, что покажет свою мудрость и, действительно, для этого скоро представился случай. Как-то отец рассердился и даже прибил его, а юноша терпеливо снес удары и сказал, что обучился, не возмущаясь, переносить гнев родителей.
34
Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и заметив в праздничной толпе богато одетых родосских юношей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в поношенной и неопрятной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», — сказал он.
35
Сократ обратил внимание, что Антисфен старается выставить напоказ дыры на своей одежде, и сказал: «Перестань красоваться».
36
Какой-то кифарист играл однажды перед Антигоном.[304] Царь постоянно делал ему замечания «подтяни крайнюю струну» или «поправь среднюю». Наконец кифарист вышел из себя: «Пусть, царь, тебе не будет никогда так плохо, чтобы тебе пришлось превзойти меня в этом искусстве», — сказал он.
37
Анаксарх по прозвищу Счастливый высмеивал Александра потому, что тот объявил себя богом. Однажды, когда царь захворал и врач велел приготовить ему похлебку, Анаксарх расхохотался и сказал: «Надежды нашего божества на дне чашки».
38
Когда Александр прибыл в Илион,[305] какой-то троянец, заметив, что царь со вниманием все осматривает, показал ему лиру Париса. На это Александр сказал: «Я бы предпочел увидеть ту, которой владел Ахилл». Мудрые слова! Ведь Александр хотел взглянуть на лиру, принадлежавшую отважному воину, под звуки которой он воспевал подвиги героев.[306] А для чего бряцали струны Парисовой лиры, как не для соблазна,[307] привораживания и умыкания женщин?
39
Кому не покажутся смехотворными и дикими страсти, подобные тем, о которых здесь пойдет речь?! Ксеркс был влюблен в платан, некий афинский юноша благородного происхождения воспылал пламенной любовью к статуе Благой судьбы, стоящей вблизи пританея.[308] Он обнимал ее, покрывал поцелуями и, потеряв рассудок и обезумев от любви, явился к членам Совета[309] с просьбой продать ему статую за любые деньги. Так как из этого ничего не вышло, юноша украсил предмет своей страсти лентами, венками, драгоценностями, совершил жертвоприношение и, горячо оплакав неудачу, покончил с собой. Одни рассказывают, что кифаристку Главку любила собака, другие уверяют, что баран, третьи, что гусь. В киликийском городе Солах мальчика по имени Ксенофонт любила собака, а другого прекрасного отрока в Спарте — галка.
40
У карфагенян на кораблях по двое кормчих, так как, по их мнению, неразумно, чтобы при двух кормилах[310] самый главный человек, распоряжающийся всем на корабле, трудился один, не имея заместителя и помощника.
