но раньше этого случаются две вещи: Бен пускается вниз бегом и кто-то перехватывает мою руку, спасая Бена от увечий.
Пальцы переплетаются. Чужие — они длиннее и тоньше моих, — увешаны тонкими кольцами из чёрного матового металла.
Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кому они принадлежат.
— Доброе утро, — говорит Влас.
Чтобы не образовывать пробку, он утягивает меня прочь от лестницы к деревянным часам с кукушкой и пышному растению в, кажется, очень древней вазе.
— Доброе.
Его рука в моей руке — половина моих волнений. Остальное — то, что он наклоняется к моему лицу. Я успеваю чуть повернуть голову, чтобы губы Власа, соскользнув, лишь мазнули мою щёку.
Разумеется, ему не кажется это чем-то случайным, ведь он далеко не дурак. Беглый взгляд, который я ловлю на себе сразу после этого, заставляет меня поёжиться.
— Как вам временный куратор? — спрашивает Влас.
Как член Совета, он обязан быть политиком: объективным, спокойным и лояльным в любой ситуации. Именно это, как мне кажется, не позволяет ему сейчас пуститься в расспросы касаемо моего поведения.
— Странный.
— Татьяна оставила о нём отличные рекомендации.… А ещё сказала, что если Дмитрий его не возьмёт, она ни в какое путешествие не поедет, но в этом случае всему штабу придётся отдуваться за то, что она не погреется на пляже у моря. Так что у нас не было другого выбора.
Я пропускаю короткий смешок. Это очень похоже на ту Татьяну, которая выпускала в меня стрелы из арбалета в попытке чему-то научить.
— Я, собственно, другое хотел спросить, — Влас трясёт головой, отросшая чёлка падает ему на лоб. — Не хочешь вечером сходить куда-нибудь?
— Сходить?
— Ну да, — Влас коварно улыбается. — Свидание.
Последнее его слово обрушивается мне на голову настоящим камнепадом. В попытке ответить ему на улыбку, я, кажется, перебарщиваю, потому как стоит только губам растянуться в подобие оскала, Влас в лице меняется безвозвратно.
— Ты в порядке? — интересуется он. — Хорошо себя чувствуешь?
Резонный вопрос.
— Да, я… — где хоть какие-то слова? Где хоть что-то? На языке вертятся одни только нечленораздельные звуки. — Да… Да! Давай сходим.
Вдобавок киваю как ненормальный болванчик на приборной панели легковушки. Влас сводит брови к переносице.
— Ты уверена, что всё нормально?
Влас хоть и спрашивает, но ответа не требует. Он произносит эти слова лишь потому, что раньше я всегда и всё безоговорочно ему доверяла. Какие вообще у меня от него могли быть секреты, если Влас находится рядом со мной буквально с моего рождения?
А ещё, кажется, ему правда важно иметь представление о моём состоянии. Я знакома с людьми, задающими подобные вопросы только в качестве вежливости: они не хотят знать правду, лишь услышать дежурное «нормально» и, при необходимости, перевести тему на себя или в более комфортное обоим собеседникам русло.
Влас спрашивает, потому что Власу интересно. И я уверена — сейчас он не поверит в «нормально», как делал это несколько раз прежде, когда я пыталась оттолкнуть его от себя как можно дальше.
— Это сложно объяснить, — говорю я. Влас отводит взгляд в сторону, и я кладу ладонь свободной от его хватки руки ему на грудь, переманивая его внимание обратно на себя. — Не проходит и секунды, чтобы я не думала о том, чтобы рассказать всё тебе, Артуру или родителям. Но я не могу…
— Не можешь нам, — перебивает Влас, выделяя последнее слово. — Андрею — можешь.
— При чём здесь Андрей?
— Я знаю, он — твой друг, но… — хватка Власа слабеет. Мои пальцы соскальзывают, рука верёвкой падает вниз, и я тут же цепляюсь ею за шлёвку на джинсах.
Влас недоговаривает. Нас начинают замечать случайные прохожие. Их взгляды колют иглами любопытства, пытаются пробраться под одежду и мысли, ощупывают в поисках наживы.
— Ладно, — тяжело вздыхает Влас. — Мне давно не семнадцать лет, чтобы устраивать разборки подобного рода, — произносит он, и, как мне кажется, больше пытается убедить в этом самого себя, чем меня. — Давай просто проведём этот вечер вместе, чтобы я понял, что у меня всё ещё есть девушка.
Я киваю, скрывая поджатые от неловкости губы за улыбкой. Если раньше я проигрывала перед попытками Власа сблизиться, но теперь у нас ничья: он сдаёт позиции, а я, преисполненная чувством вины, пытаюсь немного вытолкнуть себя на передовую.
Именно поэтому, — может и потому, что губы у Власа очень красивые, — я встаю на носочки и легко целую его. А, едва отстранившись, разворачиваюсь на пятках и лечу к лестнице. Там — вниз, по следам Бена и с той же скоростью.
Желание обернуться подавляю в зародыше. Оставляю только надежду, что Власу моего поцелуя достаточно в качестве доказательства: ещё не всё потеряно.
Я буду стараться.
* * *
Антон и правда делает это. А я снова перемещаюсь на школьный урок физкультуры, где нужно было сдавать нормативы на глазах у всего класса. Только если там отличные результаты были исключением, то здесь, в зале, пропахшем порохом и потом, это определённо правило.
Все ребята слишком хороши. Они осознают, что этот шанс — настоящая удача, а потому используют его всего, без остатка, не позволяя себе расслабиться или схалтурить.
— Я даже немного удивлён, — слышу я голос Антона, сидящего на единственном установленном напротив временной площадки стуле. Мы, защитники, стоим в две шеренги по обе стороны от него. — Не так плохо, как описывала Татьяна.
— Могу поспорить, она нас сравнивала с обезьянами, — шепчет Бен.
— Она сказала, что сравнивать вас с обезьянами — значит сильно обидеть последних.
Бен косо глядит на меня, мол: слышала? Я киваю. Понимаю, чему он удивлён — Антон не вспыхивает и не злится. Здесь, в тренировочном зале, привыкли, что за каждое сказанное без разрешения слово можно тут же получить, поэтому то, как новый куратор с улыбкой отвечает на сарказм Бена, смущает не только его и меня, но и остальных ребят тоже.
— Неплохо, Матвеев, — Антон удовлетворённо качает головой, провожая взглядом высокого юношу с длинными каштановыми волосами, собранными в низкий хвост, до своего места в строю. Только что он продемонстрировал, причём весьма успешно, свои умения в цикличном порядке, установленном самим куратором на импровизированной полосе препятствий, больше напоминающей, лично для меня, дорогу в последний путь. — Кто следующий?
Бен в шутку толкает меня. От неожиданности я делаю выпад вперёд, который Антон принимает за добровольное желание.
— Девчонка из коридора, — протягивает он, внимательно осматривая моё лицо. — Фамилия?
— Романова.
— Однофамилица?
— Нет, всё гораздо прозаичнее! — выкрикивает кто-то из строя.
По тренировочному залу пробегают смешки, которые, даже если и должны, совсем меня не
