– Хочешь сказать…
– Возможно, мы всего лишь для них не более чем игровое поле, часть декораций или элементов игры, а все наши взаимодействия…
– Вот здесь я встретил эту суку с её летуном! – закричал Али и резко затормозил.
Профессор, точно дикий зверь, принюхался, после чего авторитетно заявил:
– Нет, дружище, здесь определенно ничего не было. Поехали дальше.
– Чёрт возьми! Я узнаю это место из тысячи!
– Всё верно, – Профессор оскалил свои кривые зубы в улыбке, – здесь начинаются твои видения. Более того, при желании мы сможем найти даже следы пребывания твоих друзей, но контакт, настоящий контакт случился в совершенно другом месте. Можешь мне поверить.
– Пойми, Али, – вмешался в разговор санитарный инспектор, – они влезли в твоё сознание.
– Вот здесь, остановите машину, – приказал Профессор метров через пятьсот после первой остановки.
Он вышел из машины и принялся что-то измерять своими сюрреалистическими приборами.
– Вот здесь всё и произошло, – сказал он, закончив измерения, – здесь вы попали к ним в руки. Здесь тебя сначала забрали, а потом сюда же и вернули, заполнив твою голову всяким фантастическим экшеном. Всё произошло именно здесь.
– Ты уверен? – недоверчиво спросил Али.
– Как в том, что у меня между ртом и глазами расположен нос.
– Но зачем они это сделали?
– А это ты спросишь у них, когда они за тобой вернуться. А они вернуться, можешь мне поверить, – профессор осклабился в зловещей улыбке.
– А правда, – спросил санитарный инспектор, оставшись наедине с Профессором, – почему ты так уверен, что твоё умение находить истинный контакт на самом деле не ещё одна попытка увести тебя от реального контакта?
– А кто тебе сказал, что я в этом уверен? – ответил Профессор вопросом на вопрос.
Отделение Бис госпиталя Святого Антония было современной пыточной, учитывающей все требования гуманизма. Идеальная чистота и стерильность, доброжелательные улыбки медперсонала, прекрасный уход и боль. Дикая, невыносимая, сводящая с ума, убивающая, дозированная, чуть слышная… Боль, боль, боль. Отделение Бис было своеобразным институтом боли.
Всё это санитарному инспектору рассказывал сопровождающий, который шёл слева и чуть сзади по стерильному, прекрасно освещенному коридору. Санитарный инспектор не мог видёть его лицо. Этому мешало специальное ограничивающее движение до строго дозволенной нормы одеяние, в котором здесь были все пациенты.
Криков слышно не было. Во всех процедурных кабинетах были установлены специальные устройства, каким-то образом полностью гасившие все звуки, кроме тихой, спокойной речи.
Официально отделения Бис при госпитале, как и других подобных отделений, не существовало. Здесь не было ни одного пациента, согласившегося добровольно на госпитализацию, а добрая половина персонала выполняла свою работу под страхом пополнить собой ряды пациентов.
Для того чтобы стать пациентом, достаточно иногда согласиться на работу за границей, попасть в плен, попасться на глаза рекруту в неподходящий момент, согласиться на экспериментальную терапию… Ещё мгновение назад ты спокойно шёл по улице или сидел в баре… Затем отключение, и ты приходишь в себя в одноместной больничной палате. Прекрасная койка, чистейшая постель, живописный вид из окна… Буквально в следующее мгновение к тебе приходит красавица-медсестра. Она объясняет, что тебе стало плохо, но сейчас уже всё хорошо. Волноваться не стоит. Ничего опасного нет, просто переутомление, жара, или ещё какая банальная причина. Уже всё хорошо. Остался последний укольчик, потом осмотр доктора и… После «и» она обычно делает неопределенный жест рукой.
Ты подставляешь руку или задницу, возможно, спросив, будет ли больно. Медсестра не отвечает ничего. В госпитале святого Антония не принято врать пациентам.
– Подождите пару минут, – говорит она с ангельской улыбкой на лице и выходит за дверь.
Ты чувствуешь себя в раю, но буквально через минуту невыносимая волна боли отправляет тебя прямиком в ад…
Когда в следующий раз ты приходишь в себя (везучих укол убивает), тебе объясняют, что ты – один из тех героев, что избраны для того, чтобы ценой своей жизни послужить человечеству. Тебе объясняют, что на тебе будут испытывать боль. К тебе действительно относятся как к герою: уважительно, вежливо, даже немного подобострастно. Если ты захочешь, тебе даже найдут подругу на ночь – ты же спаситель человечества. А потом отведут на очередную пытку, где будут терзать стерильным, экологически чистым инструментом, вежливо, с приветливой улыбкой на лице, как того требует Гуманизм. И страшнее всего то, что ни одно признание тебе не поможет избежать боли. От тебя ничего не хотят, тебя не наказывают, тебя изучают. Они даже избавят тебя от любой внеплановой боли. Если ты вдруг простудишься, или у тебя заболит голова, тебя будут лечить, тебе дадут обезболивающее, но только затем, чтобы, когда придёт время очередной пытки, ты был бы максимально пригоден испытывать Боль.
– Так что, – подытожил свой рассказ проводник, когда санитарного инспектора ввели в процедурную и зафиксировали на столе, – не лезь в наши дела.
Закончив рассказ, он вышел. В процедурную вошла медсестра.
– Здравствуйте, – сказала она, улыбнувшись приветливой улыбкой, – для вас у меня пластырь. В принципе, вы бы могли не утруждать себя прогулкой в процедурную. Такие мелочи мы делаем в палатах. Давайте вашу руку.
Она ловко наклеила пластырь на плечо Паркина.
– Возможно, придётся немного потерпеть.
Она вышла из процедурного кабинета, оставив санитарного инспектора наедине с ожиданием боли. Здесь все процедуры были отточены до мелочей. Долго ждать не пришлось. Несмотря на то, что контроль над болью был обязательным условием для работы санитарным инспектором, Паркин не смог удержаться от крика, настолько сильная, неконтролируемая боль обрушилась на всё его тело.
Боль отбросила его в какое-то средневековье. Декорации поменялись в одно мгновение. Ультрасовременную больницу сменило мрачное подземелье, потолок, стены и пол которого были из кирпича без штукатурки. Подземелье освещалось факелами, и отблески пламени играли на телах подвешенных на крючьях за рёбра живых людей. Здесь уши закладывало от крика. Жутко воняло горелым мясом и дерьмом. Кирпичный пол был скользким от крови, мочи, дерьма и человеческого жира, стекавшего с медленно поджариваемых тел.
Санитарный инспектор был заключён в одно из пыточных приспособлений, чем-то похожее на электрический стул, стоящий в углу пыточной. Вокруг носились обезумившие окровавленные люди с оружием в руках. Многие падали на пол, бились в конвульсиях и умирали.
К санитарному инспектору подбежал Али. Его окровавленное лицо было искажено страхом и болью. Он начал что-то кричать, тыча в санитарного инспектора стволом пистолета, но тот из-за царившего вокруг шума ничего не мог разобрать. Махнув рукой, Али засунул ствол пистолета себе в рот и… В наступившей за мгновение до этого тишине, выстрел прозвучал неестественно громко.
Звук выстрела и разбудил санитарного инспектора, вытащив его из кошмара сна в кошмар бодрствования. Санитарный инспектор долго не мог открыть глаза – они были залеплены чем-то липким. Всё тело болело. На плече был пластырь. Подавив приступ паники, санитарный инспектор ощупью добрался до ванной. Липкой дрянью, залепившей глаза, была кровь. Он весь был в крови. Кровь текла из глаз, ушей, носа, рта, члена и задницы. Голова кружилось. Было ощущение неимоверной слабости.
Сорвав пластырь с плеча, санитарный инспектор увидел свежую татуировку. Тушь была размазана, поэтому рисунок ещё не был виден, но в любом случае, это ничего хорошего не предвещало.
Пистолет был на месте. Проверив оружие и сняв его с предохранителя, санитарный инспектор вышел из своей комнаты. В коридоре всё было перевёрнуто. Недалеко от его двери лежал мёртвый Али. Скорее всего он действительно застрелился. Повсюду были трупы и следы перестрелки. Похоже было на то, что все, разом взбесившись, принялись палить друг в друга, а некоторые поступили как Али.
Сзади послышались шаги, но прежде, чем санитарный инспектор успел повернуться, что-то острое вонзилось ему в спину. Последним, что он увидел, была вспышка яркого света.
Глава 23
Те, кто ест фугу, глупы. Но те, кто не ест фугу, тоже глупы.
Японская поговорка.
Никогда не стоит докапываться до лежащей в основе правды. Эта правда подобна краеугольному камню, глыбе, на которой покоится целая куча разных вещей. Если мы начинаем пристально рассматривать эту глыбу, результат может оказаться малоутешительным.
Карлос Кастанеда. «Сила безмолвия».
Туман рассеивался, и за фантасмагорическими картинами, которые он рисовал в сознании санитарного инспектора начала проявляться обыденная или «объективная» реальность, та, что, по мнению Ленина, одна единственная дана нам в ощущения. Объективная реальность состояла из белого пластикового потолка салона спасательного самолета, кровати, на ней лежал санитарный инспектор, боли в плече, капельницы, медсестры, двух спасателей и Благородного Дона, чьё присутствие в самолете было более чем удивительным. Конечно, вероятность появления Благородного Дона на борту спасательного самолета ГСИ была отлична от нуля, но её величина была на порядок меньше величины вероятности появления в этом же самолете Иисуса Христа вместе с небесным воинством. Эта мысль заставила санитарного инспектора улыбнуться.
