— Похоже на сентиментальную мелодраму, — прокомментировал Боря.
— Это похоже на фарс! — возразил Егор. — Поверь, я шокирован не меньше тебя! Я не знаю, что происходит, и понятия не имею, почему это происходит со мной. Я знаю только, что меня тянет к мужчинам, — и так было всегда. С самого детства. Я ничего не могу поделать!
— Из-за этого у нас не получалось в постели? — тихо спросила Кэт.
— Да, — честно ответил Егор. — Прости. Если бы я мог испытывать к тебе такие же чувства, как к Саше, я был бы самым счастливым человеком в мире. Ты — лучшая из женщин, которых я знал. Моя душа принадлежит тебе.
Кэт горько усмехнулась:
— Но только душа, да?
* * *
Убедившись, что с Егором всё более или менее нормально, Боря засобирался домой. Надел ботинки в прихожей и всунул в рот сигарету:
— Может, тоже хочешь?
— Я бросил, ты же знаешь, — привычно ответил Егор.
— Ты молодец. А я застрял на оральной стадии — и ни туда ни сюда! Мой психолог говорит, что во всём виновато грудное вскармливание, — Боря пригладил перед зеркалом остатки волос и стряхнул перхоть с пиджака. — Кстати, не хочешь сходить к моему мозгоправу?
— К Абрамсу, что ли?
— К Шерману! Его зовут Павел Шерман!
— Ну правильно, я же помню — название американского танка.
Боря скривился:
— «Живучку» когда допишешь?
— Плевать мне на «Живучку». Я не собираюсь её дописывать. Пусть твои негры её зафиналят, я не против.
— Держи, — Боря протянул Егору стильную визитку, отпечатанную на дорогом картоне. — Позвони ему, когда надоест страдать.
19. Снова вместе
Кэт заказала продукты в службе доставки и взялась за уборку. Раздвинула шторы и открыла настежь окна. В комнаты хлынул свежий прохладный воздух — дождя на улице не было, но тучи висели косматые, штормовые. Весь май лили дожди.
— Вставай, Егор, иди в душ, — сказала Кэт. — От тебя плохо пахнет.
Он послушался. Кэт убрала грязные тарелки в посудомойку, поменяла бельё на кровати, включила стиральную машину, прошлась пылесосом по комнатам. Когда привезли продукты, она разложила их в холодильнике и принялась готовить рагу. У неё отлично получалось тушёное мясо с овощами — Егор помнил. В желудке заурчало.
Он сидел на диване и пялился в телевизор. Показывали документальный фильм о львином прайде. После какого-то катаклизма все львы погибли, выжила лишь одна молодая львица. Она бродила по бескрайнему заповеднику в поисках собратьев, но встречала только зебр, жирафов и слонов. И люди ничем не могли ей помочь: она оказалась последней особью своего вида. Ей не с кем было создавать новый прайд. Её будущее — одиночество и смерть.
Кэт подала ему салфетку. Егор высморкался.
— Спасибо, — выдавил он. — Ты меня, наверное, ненавидишь.
— Нет, я тебя люблю.
— Я всю жизнь тебе испортил.
— Пока ещё не всю, — возразила она. — Скажи мне, каково это было… с ним?
— Поверь, ты не хочешь этого знать.
— Хочу. Я должна понять, что происходит. Если я разберусь в этом, мне станет легче: я перестану винить себя в развале нашего брака.
— Ты точно ни в чём не виновата. Я всегда это говорил.
Кэт не отводила от него глаз.
— С ним было как в раю, — вздохнул Егор, — только для него это был ад. Я наслаждался — а он страдал, я любил — а он терпел, я готов был сделать для него всё — а ему ничего не было нужно. Понимаешь, что меня убивает? Ужасная безнадёжность всего.
И эту несчастную львицу надо пристрелить из жалости, чтобы не мучилась! Не бродила как призрак по заповеднику и не пугала добропорядочных слонов! Для неё нет пары на этой земле.
Кэт всё поняла — про рай и ужасную безнадёжность, не зря же она закончила филфак. Потянулась к Егору и обняла тонкими руками. Он уткнулся ей в плечо и заплакал.
— Я поживу у тебя, пока ты оклемаешься. Музку надо привезти, она будет рада, что мы снова вместе…
Живучка
Чоно спросил у охранника:
— Когда господин Джерн Лекетой приедет на станцию?
Вряд ли он часто сюда приезжал. Больше месяца назад Чоно заполнил бланк апелляции и с тех пор ничего не слышал о начальнике тюрьмы. Скорее всего, тот улетел домой. Что ему делать на Юшоре?
— Господин Лекетой здесь, на станции.
Здесь? Полтора месяца? Он что, самоубийца?
— А можно с ним встретиться? — спросил Чоно, ощутив, как от волнения задрожали руки. — Вы передайте ему, что мне очень надо с ним поговорить! По важному делу, не терпящему отлагательств!
— Ну ладно, я ему передам, — сказал охранник, пожав плечами, — без проблем. Он обычно запирается у себя в лаборатории — заключённых осталось мало, никто его не беспокоит. Но я спрошу про тебя.
Лекетой принял его в знакомом кабинетике в грязной зоне. Они опять сидели за маленьким столом на расстоянии вытянутой руки — Чоно в своём замызганном комбинезоне, а Лекетой — в новейшем костюме биозащиты с зеркальным шлемом.
— Я слушаю, — послышался голос, искажённый динамиками. — О чём ты хотел поговорить?
— Господин начальник, я никого не убивал. Я даже не знал этого эстонца. Я жил в Сивой Балке, занимался программированием… — Чоно поперхнулся. — Хорошо, врать не буду: я занимался хакерством. Я был лучшим хакером на всём Русском Севере.
— По моим данным ты был лучшим в мире.
— Ну возможно, я рейтингов не видел. Но я никого не убивал! Меня отправили на Юшор незаконно. Я не должен находиться здесь — среди головорезов и убийц. Меня надо отправить на Землю и судить за компьютерные преступления. Мне дадут два года условно, и я искуплю свою вину.
— Ответ на апелляцию придёт через полгода, не раньше. Бюрократическая машина дотошна и неповоротлива: повторное расследование требует времени. Если тебя оправдают, ты сразу же отправишься на Землю — и можешь сознаваться в компьютерных преступлениях сколько угодно.
По телу Чоно пронеслась болезненная дрожь, и он сгорбился, зажав руки между коленей:
— Тогда будет поздно. Господин Лекетой, прошу вас… Вы можете попросить суд, чтобы моим делом занялись быстрее? Я не выдержу ещё полгода. Я… спрыгну, как Фердинанд. Как многие другие до него. Почему администрация не предпринимает никаких мер, чтобы защитить заключённых от вредных испарений? Мы же как рабы на урановых рудниках — бесправные и обречённые! Море нас убивает!
— Это никого не волнует, Чоно. Корпорации «Интерлоу» нужны живучки — и она их получит так или иначе. Никакая комиссия сюда не приедет, никто не будет разбираться с испарениями. На Юшор отправляют смертников или тех, кто случайно избежал высшей меры наказания. Ты в их числе. Твоя смерть — это акт правосудия.
Чоно задохнулся от прямоты, с которой прозвучали эти слова. Он уставился на шлем Лекетоя, пытаясь увидеть его лицо, но видел лишь собственное отражение.
— Вы… Вы так спокойно говорите мне, что я умру за чужое преступление? — его подбородок затрясся, зубы клацнули, и Чоно прокусил губу.
Солёная, тошнотворная, отравленная кровь. В душе закипела бессильная ярость. Он вскочил и бросился на Лекетоя. Молотил по зеркальному шлему, плечам и чёрной груди — слишком твёрдой для ослабевших кулаков. Пытался повалить на пол, но не смог. Запыхался, задрожал и кулём осел на стул. Лекетой поднял руку — сейчас вызовет охрану и прикажет отвести нарушителя в карцер! Чоно сглотнул горький комок. Пускай! Его жизнь по-любому кончена. Но Лекетой отщёлкнул крепления на шлеме, снял его и положил на стол. Чоно замер от удивления: никто в здравом уме не станет дышать в грязной зоне!
— Не ты один, Чоно, — сказал Лекетой механическим голосом. — Я тоже умру за чужое преступление.
Чоно жадно разглядывал его лицо: великолепное в своей симметрии, неправдоподобно чистое, с ясными голубыми глазами и чётко очерченным ртом. Таких лиц не бывает! Не только на Юшоре, где уродами выглядели все, — и зэки, и охранники, — но даже на Земле, даже в раю господнем! Такие лица испокон веков назывались ликами и принадлежали ангелам или… куклам?
