Разве можно в такое поверить?
Цезария словно услышала мой невысказанный вопрос и ответила.
— Я не буду ни в чем тебя убеждать. Тебе либо придется поверить, что в этих видениях заключена величайшая мудрость, либо попытаться от них избавиться и вновь оказаться там же.
— Где оказаться?
— В своих собственных руках, где же еще, — усмехнулась она.
Похоже, она надо мной потешалась. Находила забавными мой страх и мои слезы. Но я не упрекал ее за это, какая-то часть меня тоже находила весьма забавным, что я просил защиты у Бога, которого никогда не видел, умолял избавить меня от величественного зрелища, свидетелем которого мечтал бы стать всякий истинно верующий. Но я боялся. Вновь и вновь я осознавал эту неутешительную истину: я был до смерти испуган.
— Ты можешь задать мне вопрос, — изрекла Цезария. — Ты хочешь задать мне вопрос. Спрашивай же.
— Мне стыдно. Это звучит так... по-детски.
— Мы продолжим, когда ты получишь ответ. Но прежде ты должен спросить.
— Я... мне ничего не угрожает?
— Ты говоришь о плоти? Нет, я не могу обещать безопасность твоей плоти. Но твоя бессмертная сущность... Никто и ничто не в силах уничтожить ее. Если ты просочишься сквозь свои собственные пальцы, иные, надежные, руки подхватят тебя. Я уже говорила тебе об этом.
— Да... И я... тебе верю.
— Тогда нет причин противиться приходу воспоминаний, — заявила Цезария.
И протянула мне руку. Ее обвивало множество змей, тонкие, как волоски, они переливались всеми цветами радуги, словно живые драгоценности, и извивались между ее пальцами.
— Прикоснись ко мне, — приказала Цезария.
Я взглянул на ее лицо, выражавшее безмятежное спокойствие, и вновь опустил глаза на руку, до которой должен был дотронуться.
— Не бойся, — ободрила меня Цезария. — Они не кусаются.
Я протянул руку и взял ее ладонь. Цезария не обманула меня, змеи не кусались. Но они оплетали пальцы Цезарии и мои пальцы, обвивали мою ладонь и ползли вверх по руке. Это настолько заворожило меня, что я даже не заметил, как Цезария приподняла меня и поставила на ноги. Да, я стоял, сам не понимая, как это возможно, ведь до этого момента мои ноги отказывались держать мое тело. И все же я стоял, вцепившись в руку Цезарии, и лицо ее почти касалось моего.
Не помню, чтобы я когда-нибудь находился так близко от жены моего отца. Даже в детстве, когда меня привезли из Англии, Цезария, став для меня приемной матерью, всегда держала меня на определенном расстоянии. А теперь я стоял (или мне казалось, что я стоял), почти касаясь щекой ее щеки, и чувствовал, как змеи обвивают мою руку, но я больше не обращал на них внимания, я не мог отвести глаз от лица Цезарии. Оно сияло безупречной красотой. Хотя кожа Цезарии была темна, от нее исходило непостижимое свечение, ее взгляд и рот пьянили и были запретны одновременно. Языки бушевавшего вокруг нас пламени (я больше не чувствовал жара) шевелили пряди ее роскошных волос. Ее волосы касались моей щеки, и прикосновения, при всей своей легкости, были невероятно чувственны. Ощущая ее близость, любуясь ее прекрасными чертами, я невольно представлял себе ее ласки и ее объятия. Я хотел целовать ее, владеть ею, зачать ей ребенка. Неудивительно, что отец мой был одержим ею до последней минуты, хотя их совместную жизнь и омрачали бесконечные ссоры и разочарования.
— А теперь... — заговорила Цезария.
— Да? — подхватил я. Клянусь, в этот момент я был готов ради нее на все. Я ощущал себя влюбленным. Я не мог ни в чем ей отказать.
— Забери это обратно, — произнесла она.
Я не понял, что она имеет в виду.
— Что забрать?
— Дыхание. Боль. Меня. Забери. Все это твое, Мэддокс. Забери все это обратно.
Наконец все стало на свои места. Пришло время вступить во владение всем тем, от чего я пытался отказаться, — тем, что вошло в мою кровь, хотя я и стремился это спрятать от самого себя, болью, которая, хотел я того или нет, стала неотъемлемой частью моего существа. Настало время вновь наполнить легкие тем воздухом, который я выдохнул, сделав первый шаг на пути в неведомое.
— Забери это обратно.
Мне хотелось попросить о минутной отсрочке, хотелось поговорить с ней или хотя бы еще посмотреть на нее, прежде чем мое тело будет вновь ввергнуто в пучину страданий. Но она уже высвободила свою руку из моей.
— Забери это обратно, — произнесла она в третий раз и, чтобы удостовериться, что я повиновался ей, приблизила ко мне свое лицо и выпила из меня весь воздух, в мгновение ока опустошив мои рот, глотку и легкие.
Голова у меня пошла кругом, перед глазами расплывались белые пятна, почти затуманившие мое зрение. Мое тело действовало помимо моей воли, и я, как того и требовала Цезария, вдохнул.
Последствия не заставили себя ждать, и для моего завороженного сознания они были ужасающи. Прекрасное лицо, которым я только что любовался, растворилось, словно было соткано из тумана, и мои легкие поглотили его вместе с воздухом. Я вскинул глаза, надеясь в последний раз увидеть древнее небо, прежде чем оно тоже исчезнет, но было уже поздно.
То, что недавно казалось таким реальным, в одно мгновение превратилось в ничто. Впрочем, нет, не в ничто. Все превратилось в тени, подобные тем, что я заметил, когда только вошел в эту комнату. Некоторые из них еще не совсем утратили цвет. Над моей головой проносились белые и голубые блики, а вокруг, там, где только что шумели уцелевшие в огне заросли, мелькали сотни оттенков зеленого, прямо перед собой я видел золотые отблески пламени, а на месте, где стояла жена моего отца, плясали пунцовые искры. Но в следующее мгновение игра цвета прекратилась, и взгляд мой наткнулся лишь на серые стены.
Можно было бы счесть все случившееся плодом моего воспаленного воображения, если бы не одно важное обстоятельство: я по-прежнему стоял. Какие бы силы ни привел в движение мой разум, они были достаточно могущественны, чтобы поднять меня и поставить на ноги. Я стоял, пораженный и уверенный в том, что через секунду упаду. Но секунда прошла, и другая, и третья, и минута, а я по-прежнему стоял.
Я осторожно оглянулся. Примерно в шести ярдах от себя я увидел дверь, в которую вошел столько видений назад. Рядом на боку валялось мое инвалидное кресло. Я не смел поверить, что оно мне больше не понадобится.
— Посмотрите на него, — услышал я чье-то бормотание.
Я отвел взгляд от кресла и увидел, что у двери, прислонившись к косяку, стоит Люмен. Пока я был в комнате, он разжился новой порцией алкоголя. В руках он держал уже не бутылку, а графин. У него был остекленевший взгляд изрядно выпившего человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
