По крайней мере, одно преимущество перед Россией турки имели: полную казну. Ибрагим отрубил столько вороватых рук и хитроумных голов, что изрядная часть налогов стала достигать оной. Раньше там всегда было пусто — один Аллах ведает, с каких времен. Ходили слухи: султанское величество по ночам вместо гарема заглядывает в сокровищницу любоваться блеском золота. А у нас? Полный финансовый крах: в военной службе задержка жалованья приближалась к году, в гражданской — превосходила этот срок. Усиливаясь свести бюджет, Петр урезал на треть плату офицерам и чиновникам (кроме военных иноземцев), но дефицит не одолел. И это при том, что по всей Руси стон стоял от беспощадного взыскания податей!
Нелепость новой налоговой системы вышла наружу. Обычно деньги собирают с тех, у кого они есть; вздорная идея разложить содержание войска по душам, не глядя, у кого что имеется за душой, обернулась бы голодной смертью для сотен тысяч семей, если бы крестьяне своей волей не делили бремя по силам. Собирать подать при посредстве самих воинов оказалось не более уместно и удобно, чем резать хлеб шпагой: и стол пошкрябаешь, и сам порежешься, и шпагу испортишь. Не всякий завоеватель так бесчинствовал в покоренной стране, как русская армия — в собственной.
Самый же тяжкий порок нового устройства (уж не знаю, какое затмение ума посетило государя, что он о том не подумал) — неправильное расположение сил на случай войны. Полковые дистрикты плотно нарезаны вокруг Москвы, где народу погуще — а к югу от Воронежа пустота. Надо как раз наоборот, чтобы ландмилицию, казаков и гарнизоны надежно подпереть полевыми войсками. Писал я из Азова, в последнее пребывание там… Может, критикой любимого царского замысла отчасти себе и навредил? Ослабил доверенность Петра. Если б, как все, громко восхищался его мудростью и глубокомыслием — мог бы Господь чашу сию и мимо пронести.
При такой диспозиции армия обречена потерять несколько месяцев на утомительные марши, а инициатива в первой кампании заведомо отдается неприятелю. Еще хуже, что нет уверенности — не взбунтуются ли доведенные до крайности поселяне, как только полки покинут места постоянного расквартирования. Хоть вовсе их на войну не выводи!
К счастью, турки не торопились к бою: только грозили покамест. Оставалось время взяться за ум. Князь Михаил Голицын, назначенный командовать украинским корпусом, уже несколько месяцев сидел в Киеве, потихоньку стягивая войска из срединных губерний. Вести о России будили странное чувство: так иногда у выжившего после ампутации солдата начинает болеть отрезанная рука или нога. А у меня с уходом из службы будто ампутировали часть души. Манкируя неотложными денежными делами и перелагая оные на плечи помощников, я уносился мыслью в причерноморские степи. Проигрывал в уме варианты действий, как шахматную партию. Знакомый азарт горячил кровь. Драться хотелось. Раз уж война далеко — может, поблизости какой противник найдется?
Что меня сильно раздражало — это английские газеты. Насколько лондонские писаки считали нужным уделить внимание державе Петра, настолько они становились во враждебную позицию к ней. Русских рисовали самыми черными красками; симпатии всецело принадлежали туркам. Секрет пристрастности крылся не слишком глубоко: его то и дело выбалтывали простодушные памфлетисты, рассуждая о возможном соперничестве по части доставки в Европу азиатских товаров, ежели царь сумеет утвердиться в Персии.
На мой взгляд, восточные дела оснований для зависти вовсе не давали. Для опасений, что весь персидский шелк пойдет через Астрахань — тем более. Где появляется русский чиновник, там торговля мрет, задавленная поборами и мелочными придирками. Меня спасал от "крапивного семени" генеральский чин — но простым купцам, подобной защиты не имеющим, приходилось кисло. Теперь оказалось, что британское государство тоже не без греха: в парламенте раздавались голоса, требующие вовсе пресечь коммерцию с Россией и даже отобрать у нее балтийские провинции.
Я регулярно посещал Англию по делам (от фламандского побережья до Лондона лишь двести верст водою, при благоприятном ветре — сутки пути). Откуда сей яд истекает, было понятно. Однако, хотя ост-индцы всех подавляли богатством и активитетом, враждебность отнюдь не имела общего характера. Со времен Тюдоров существовала Московская компания, кровно заинтересованная в дружбе с царем. Семейство Кроули, через пятерых замужних сестер связанное с влиятельными аристократическими кругами, тоже не стоило сбрасывать со счетов. Наконец, Адмиралтейство не желало остаться без русской пеньки, леса и парусины. Составить пророссийскую партию нашлось бы, из кого. Но некому. Третий год в Лондоне отсутствовал резидент, после того как молодой Михаил Бестужев-Рюмин сделал политическую бестактность и был выставлен вон заносчивыми англичанами, словно нашкодивший мальчишка.
Пришлось его работу брать на себя. Директоры Московской компании — старомодные джентльмены, торгующие коноплей и кожами — не обладали шустростью ост-индских собратьев, однако необходимость инспирировать газеты не отрицали. Средства готовы были выделить. Джон Кроули тоже не подвел: не только деньгами поучаствовал, но и взял на себя связи с Адмиралтейством. Как монопольный поставщик якорей, он имел большое влияние в этом ведомстве. Вскоре пашквилям, изображающим царя так, словно он кушает печеных младенцев на завтрак, стали давать отпор — перегибая палку в другую сторону, но все же, на мой взгляд, более правдиво. Понимая, что к газетерам приличное общество относится в согласии с поговоркой "собака лает — ветер носит", я почел нужным употребить и более серьезный калибр. Слова продажных писак — мелкая картечь ближнего боя. Слова людей, коих ни за какие деньги не купишь — многопудовые бомбы. Но ввести этих людей в бой… Тут нужно политическое искусство. Тем более, когда ведешь дело с духовными лицами.
Мысль, что они мне понадобятся, первый раз явилась еще в Уэльсе, при обдумывании, как быть, если мои мастеровые восхотят жениться на местных девицах. Останутся жены в своей вере, или им позволено будет перейти в православие? Поскольку англикане, отвергнув папистские новшества, не увлеклись крайностями лютеранства, по догматике и обрядности они ближе к православным, нежели все прочие европейцы. Более того, со времен революции Вильгельма Оранского в здешней церкви образовалась многочисленная фракция "неприсягающих", то бишь не признающих короля главою иерархии. Среди них экуменические идеи чрезвычайно сильны. Вот уже несколько лет "неприсягающие" вели переговоры с петербургским Синодом и восточными патриархами о соединении церквей.
Епископ Кэмпбелл, наиболее авторитетный в этом кругу, выглядел аристократом. Впрочем, он им и был, принадлежа к старинной шотландской фамилии, одной из самых влиятельных в своем отечестве. Его великолепная латынь сразу располагала в пользу собеседника. Отдав дань непременным формальностям, я перешел к делу.
— Reverendissimus, мне представляется неправильным, когда христианское единство приносят в жертву коммерческим интересам, предпочитая магометан братьям по вере…
Очень экуменическая вышла картина: римский католик уговаривает англиканского епископа вступиться за православных. Хотя католик из меня, конечно… Более чем сомнительный. Неважно. Важно, что Кэмпбеллу понравилось. Он не только высказался в пользу России, но и дал, с высоты своего сана, официальное мнение о равноспасительности православия с англиканством: сей тезис, если его правильно обыграть, открывал прекрасные возможности для будущего поселка в Уэльсе.
Впрочем, политические персоны к пастырскому слову редко прислушиваются. Главным успехом я считаю вовлечение в полемику о восточных делах Болингброка. Усмотрев возможность посчитаться с врагами из клики Уолпола, препятствующими его возвращению к власти, сэр Генри разразился серией блестящих памфлетов. Ни один из субъектов, торгующих своим пером, и за миллион не сочинил бы того, что он сделал бесплатно! Злопыхатели наши, хотя не умолкли, оказались уравновешены противоположной силой. Опасность, что британский парламент в угоду Ост-Индской компании пожертвует балтийской торговлей, совсем растаяла: испуг негоциантов по поводу русского соперничества сочли преждевременным и чрезмерным.
Из Парижа хула на Россию тоже доносилась, но какая-то несерьезная, что ли. Там высшие круги меньше озабочены торговыми интересами. Поэтому французы изощрялись в осуждении повседневных привычек и обычаев "этих невежественных дикарей". Один путешественник чрезвычайно живо описывал, как в Петербурге его под предлогом мытья завлекли в маленький жарко натопленный домик, именуемый "банья". Едва он разделся — появились женщины, которые по зверскому русскому обычаю высекли ошалевшего иноземца пучками древесных веток. Потом намылили несчастного и так щипали своими пальцами, что вынудили совершенно забыть правила целомудрия. После сего следовала пространная ламентация о печальном состоянии народной нравственности в этой стране. Вот такие ужасы русской бани. Отсмеявшись, я написал в ту же газету, что поборнику чистоты нравов не составляло труда остаться грязным и целомудренным: достаточно было тем женщинам не платить. А если он мыться хочет, но чуждого пола боится, предпочитая мальчиков — то ему в Константинополь.
