Грейс неприятно было напоминать мужу про аукцион и отвлекать его от боли детей и страха родителей такими пустяками. Но пришлось. Акцион. Школа. Квартира Спенсеров, сделанная из трех. Огромная усадьба посреди города – так Грейс в первый раз описала пентхаус Джонатану несколько недель назад. Муж, конечно, все принял к сведению, но ему требовалось столько всего держать в голове, что Грейс часто приходилось подсказывать, напоминать. А потом, как в библиотеке, ждешь, пока отыщут и принесут нужную книгу. Иногда дело бывало небыстрым.
– Надеюсь, аукцион не отнял у тебя слишком много времени, Грейс, – проговорил Джонатан. – Почему бы не предоставить все хлопоты женщинам, которые не работают? А у тебя и без того полно дел, чтобы еще собирать деньги для частной школы.
Резким тоном Грейс в очередной раз объяснила, что должна поучаствовать в мероприятии. Впрочем, Джонатан это знал. Было ему известно и то, что они недостаточно состоятельные люди, чтобы компенсировать неучастие.
Конечно, все эти вопросы уже всплывали. Впрочем, так всегда бывает в многолетнем браке. Все подводные течения, и теплые, и холодные, становятся давно знакомыми и привычными. И конечно же Джонатан и Грейс были согласны далеко не всегда и не во всем.
В любом случае муж приедет, когда сможет. А если кто-то спросит, почему его до сих пор нет, Грейс охотно объяснит ситуацию, ведь мужу и без чужого нездорового любопытства по поводу его профессии тяжело приходится. Казалось, никто не понимал, что под приветливым, добродушным фасадом скрывается человек, постоянно имеющий дело с человеческими страданиями. То, как невозмутимо он говорил о раке и детской смертности, придавало людям смелости самим свободно высказываться на эти ужасные темы, однако делали они это почти обвиняющим тоном. Джонатана снова и снова спрашивали, как он только может заниматься этой работой, каждый день общаться с семьями, переживающими такую трагедию, видеть страдающих детей? Он ведь, наверное, очень переживает, когда пациент умирает? Зачем же Джонатан выбрал настолько тяжелую специальность?
Муж честно пытался ответить на вопросы, однако это не помогало. Хотя любопытствующие выспрашивали подробности, они не смогли бы справиться с тем, с чем Джонатану приходится иметь дело каждый день. Поэтому почти всегда люди отправлялись искать собеседника более приятной профессии. Грейс постоянно становилась свидетельницей подобных сцен. В гостях, во время родительских дней в лагере, на школьных мероприятиях. Всякий раз Грейс становилось грустно, ведь она понимала, что эта приятная женщина, мать одного из одноклассников Генри, или та милая пара, которая снимала на озере коттедж по соседству, не станут друзьями семьи. Когда-то Грейс предполагала, что круг их общения будет в основном состоять из других онкологов и их семей – то есть людей, с которыми Джонатана многое объединяет. Однако отношения с коллегами также не складывались. Возможно, причина в том, что все врачи хотели оставлять все неприятное на работе и не думать об онкологии, выйдя за порог больницы. Видимо, другим это удавалось лучше, чем Джонатану, решила Грейс. Несколько лет назад они некоторое время общались со Стю Розенфельдом, онкологом, который до сих пор подменял Джонатана, если тому надо было по каким-то причинам уехать, и его женой. Обе пары в обществе друг друга чувствовали себя вполне комфортно. Розенфельды обожали ходить в театр и всегда заранее знали, на какую постановку трудно будет достать билеты, поэтому беспокоились заранее, и на спектакле гордо восседали в четвертом ряду рядом с актрисой Элейн Стритч. И это в первую субботу после восторженной рецензии в «Нью-Йорк таймс»! Впрочем, Грейс испытывала по отношению к Трейси Розенфельд скорее восхищение, чем симпатию. Однако общего у них было мало. Трейси, американка корейского происхождения, была юристом и фанатично увлекалась бегом. Однако приятно было пообщаться и куда-нибудь сходить с другой парой. Обе женщины сразу меняли тему, как только мужья заводили разговор о чем-то, рисковавшем испортить вечер – о коллегах по больнице, конкуренции среди врачей и прочих интригах, о больных детях. В целом, супруги притворялись, что они лучшие друзья, чем есть на самом деле. Обсуждали Сондхайма[12], Вэнди Вассерштейн[13] и неприлично враждебные театральные рецензии Джона Саймона в «Нью-Йорк мэгэзин». В общем, все было мило и безобидно. Так, наверное, продолжалось бы до сих пор, если бы пять лет назад Джонатан, вернувшись домой, не рассказал, что Стю под надуманными предлогами уже несколько раз отменяет намеченные на воскресный вечер традиционные ужины в вестсайдском ресторанчике, который они все любили. Стю извинился, продолжил Джонатан, но, наверное, лучше будет вернуть отношения в профессиональное русло. Похоже, что Трейси… как бы это сказать?..
– Ну? – поторопила раскрасневшаяся от смущения Грейс. – Говори, как есть.
– Вы с ней в последнее время… не ссорились? – спросил Джонатан. Она сразу почувствовала себя виноватой. Так бывает, даже когда уверена, что ничего такого не говорила и не делала. Впрочем, разве можно быть уверенной в подобных вещах? Ведь люди скрывают свои слабые места. Никогда не знаешь, какие твои слова могут задеть и обидеть собеседника.
Так они перестали общаться с Розенфельдами и виделись только на корпоративных мероприятиях, которые, впрочем, проводились нечасто. Иногда случайно встречались в театре, где всегда приветливо болтали и говорили, что неплохо будет как-нибудь вместе поужинать. Однако конкретных планов не строили. Впрочем, для занятых пар это обычное дело.
Больше Джонатан на тему разногласий с Розенфельдами разговор не заводил. Приходилось ему переживать потери и намного тяжелее. Пациенты постоянно умирали от страшного, тяжелого, безжалостного заболевания. Были и другие потери, и то обстоятельство, что люди, о которых шла речь, были живы и здоровы и жили совсем недалеко, на Лонг-Айленде. И личное, и профессиональное мнение Грейс состояло в том, что в детстве родные нанесли Джонатану все возможные виды вреда, кроме разве что физического. Да и брат его не понимал, какую ошибку совершает, не поддерживая отношения с одним из самых близких людей. Теперь круг общения Джонатана был невелик, и, сколько Грейс его знала, в многочисленных знакомствах муж не нуждался – ему было достаточно семьи, состоявшей из нее и Генри.
С годами Грейс привыкла к такому образу жизни и тоже перестала нуждаться в дружеской компании. Со старыми приятелями она больше связь не поддерживала. Тяжелее всего было вначале, когда с Грейс перестала общаться Вита, но потом стало легче, и она уже не переживала ни из-за нескольких приятелей студенческих лет, ни из-за друзей по Киркланд-Хаус в Гарварде. Впрочем, последних жизнь в любом случае раскидала кого куда, и встречались былые друзья разве что на чьей-нибудь свадьбе. «Отвалилась» и еще пара человек, с кем Грейс когда-то нравилось проводить время. Конечно, они с Джонатаном не были отшельниками. Наоборот, принимали активное участие в жизни города, помогали людям. Грейс не считала себя по-особенному доброй или мягкосердечной – и это совершенно нормально, – однако проблемы пациентов не оставляли ее равнодушной. Грейс, как и Джонатану, нередко звонили посреди ночи. Она всегда подходила к телефону и не отказывала в отчаянных просьбах. Если надо, встречалась с клиентами в больницах, а также звонила в скорую помощь и реабилитационные центры по всей стране. Однако Грейс следовала простому принципу – не волноваться из-за тревог и депрессий пациентов, а также из-за пропущенных встреч, если отсутствуют весомые причины для беспокойства.
У Джонатана же все было по-другому. Муж был даже слишком добрым. Более гуманного и самоотверженного человека Грейс встречать не приходилось. Одними словами и прикосновениями он мог принести утешение умирающему ребенку и его горюющим родителям. В зависимости от обстоятельств Джонатан умел и дарить надежду, и мягко сообщать, что пациент неизлечим. Иногда муж так переживал из-за пациентов – и тех, у которых были шансы, и покойных, – что, вернувшись домой, не в силах был разговаривать ни с Грейс, ни с Генри. Уходил в свой кабинет в задней части квартиры, в комнату, которую, как планировалось, когда-нибудь будет занимать второй ребенок. Только взяв себя в руки, он выходил к жене и сыну.
В ту осень, когда они познакомились, Грейс как-то приехала в больницу, где Джонатан проходил интернатуру, и увидела, как он обнимает сотрясавшуюся от рыданий пожилую женщину. Сын старушки, мужчина средних лет с синдромом Дауна, умирал в соседнем отделении из-за врожденного порока сердца. Учитывая обстоятельства, болезнь не была неожиданной, и все же женщина выла в голос от горя. Грейс, приехавшая за несколько минут до того, как закончилось трехсуточное дежурство Джонатана, стояла в конце коридора, не в силах отвести глаз от происходящего, но при этом смущаясь, что подглядывает. Ощущение было такое, будто своим присутствием она оскверняет чистоту этой простой, искренней сцены.
