— Ах, не знаете? Очень хорошо! А при первом голе вы тоже отбрасывали ледышку?
— Может быть… Я не заметил.
— И тоже не знаете, куда?
Долголетний, пожав плечами, решительно поднял голову и ухмыльнулся, как напроказивший, но упрямый мальчишка:
— Я закинул ее в ворота! И вторую тоже.
— Правильно! — заорал Андрюхин, хватая его за плечи и тут же отбрасывая. — Вы делали это на какую-то долю секунды раньше, чем Сергеев метал шайбу! Вратарь, как и положено, отбивал вашу ледышку, а в это время шайба проскакивала в ворота. Гениально придумано! Только это нарушает все правила хоккея.
— Как вы назвали этот выпуск? — спросил упрямый долголетний, кивая на розовощеких атлетов, которые носились по полю, щелкая клюшками.
— Степы, — сказал Андрюхин.
— В игре с вашими Степами старые правила не годятся.
— Вот как? — вскричал Андрюхин. — Ну хорошо! Тогда я тоже введу новые правила.
И, побежав по полю, он принялся подчеркнуто сердито поправлять шарфы каждого из своих упрямо улыбавшихся атлетов. Тотчас с ними происходила перемена. Если раньше, в течение всей игры, они двигались в быстром, но привычном для хоккея темпе, то сейчас они заметались по полю со скоростью не менее ста километров в час. Зрители, застыв от изумления, не успевали следить за их движениями.
— Что? — прищурился Андрюхин, проезжая мимо Юры. — Скисли?
— Теперь вы окончательно проиграли, Иван Дмитриевич, — сказал Юра сочувственно, посмотрев своими ясными глазами на ученого.
— Поглядим! Поглядим-с! — не поверил тот, — Начали!
При невероятной скорости игроки Андрюхина не налетали, однако, ни на противника, ни друг на друга. В этом важном обстоятельстве игроки Юры убедились, едва вышли на лед. Тогда они перестали обращать на гигантов какое бы то ни было внимание. Задача заключалась только в том, чтобы ни в коем случае не терять шайбу. Пока Степы с молниеносной быстротой, но совершенно бессмысленно метались по полю, команда Юры не торопясь проходила к воротам и, пользуясь приемом, изобретенным напарником Юры, забивала один гол за другим… Счет стал уже 7:3 в пользу долголетних, когда чей-то голос, явно не имевший никакого отношения к хоккею, но полный трагического возмущения, прорвал зловещую тишину.
Длинная, тощая, рыжая фигура опустилась на лед и, не обращая внимания на бешеную пляску игроков и сухой, как выстрелы, треск шайбы о борта, побежала, размахивая пестрой книжкой журнала, туда, где бледный от напряжения Андрюхин напрасно пытался организовать своих питомцев на защиту ворот, уже не думая о штурме…
— Немедленно прекратите этот балаган! — завопил человек с журналом, подбегая к Андрюхину. — Серьезные новости!..
— Уходите, Паверман! — зло бросил Андрюхин.
Но Паверман ухватил его клюшку, и ученому против воли пришлось остановиться.
— Если вы опять выдумали, что Детка умирает… — угрожающе начал было Андрюхин.
Но профессор Паверман, пренебрежительно махнув рукой, прервал его:
— Детка не такая сумасшедшая, как другие… Она давно спит!
— Так в чем же дело, черт возьми?
— А в том, что, пока Детка спит, а мы играем в хоккей, наши друзья из Сибирского филиала успешно передали в район Алма-Аты двух гиббонов! Гиббоны чувствуют себя отлично!
Его услышал не только академик Андрюхин, но и те, кто стоял поближе. Новость мгновенно распространилась по стадиону. Игра прекратилась, только игроки Андрюхина метались по льду, все так же улыбаясь.
Юра, ничего не понимая и чувствуя себя неловко, приблизился к Андрюхину. Вокруг обнимались, несколько человек крепко расцеловались и с Юрой. Он растерянно улыбался. Видимо, произошло событие чрезвычайное, но он не мог понять, почему поездка двух обезьян из Сибири в Алма-Ату вызвала такую радость.
По радио передали распоряжение Андрюхина: собраться завтра утром в конференц-зале городка. Хоккей был забыт, все говорили только о гиббонах…
Глава шестая
КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ
Едва Юра вышел утром в парк, как увидел бегущего к нему профессора Павермана.
— У вас моя картофелина? — закричал ученый.
Юра не сразу понял, о чем идет речь. Но, когда он отдал наконец славную картофелину, украшенную буковками «АГ-181-ИНФ», радость профессора Павермана не имела границ.
— Она! Честное слово, она! Материализовалась! Почти шестьдесят километров! Это был контрольный опыт, — жарко блестя счастливыми глазами, объяснял он Юре. — Тоже подготовка к Центральному эксперименту… Мы поставили этот опыт в крайне тяжелых условиях магнитного возмущения атмосферы. Установка не отказала! Выдержала!
Было ясно, что профессору Паверману очень хочется заплясать и он еле удерживается.
Юра же с грустью подумал, что он ничего не понимает, знания его явно малы, и ему здесь не работать…
Жмурясь от удовольствия и все еще лаская картофелину, Паверман продолжал:
— Да, кое-чего мы достигли… Кое-чему научились… Скоро вы вс» увидите сами. Ведь вы прибыли помочь нам!
Юре стоило большого труда удержаться от расспросов. Что ему предстоит делать? Когда?.. Но он считал, что ему обо всем расскажет Иван Дмитриевич Андрюхин и сделает это своевременно.
Мимо, держа под мышкой ящичек, пробегала девушка. Паверман остановил ее; это была его ассистентка.
— Хотите увидеть фокус? — спросил он Юру, открывая ящичек.
Там, в гнезде из светлого бархата, лежала точно такая же картофелина, как и та, которую Юра только что вручил профессору.
Паверман, торжествующе улыбаясь, смотрел на Юру.
— Где же фокус? — недоумевая, спросил тот.
— Присмотритесь к картофелинам…
— Они очень похожи. — Держа в каждой руке по картошке, Юра вертел их перед глазами. — На редкость похожи! Те же выемки, выпуклости…
— Сосчитайте количество глазков.
— Удивительно! У обеих по одиннадцати. Вот это сходство!
— «Сходство»! — фыркнул Паверман. — Одна из них, которая была в ящичке, — это контрольная, искусственная. Это точная, до мельчайших деталей, копия вашей. Их вес должен сходиться до тысячных долей миллиграмма. Вы не найдете никаких различий… Как я переволновался из-за этой картофелины! А все из-за них, из-за этих мальчишек! Ведь я почти догнал вашего Бубыря и других. Но они выскользнули прямо из рук!
К девяти часам утра большой овальный зал был полон. Лифт забрасывал сюда, под крышу, работников Академического городка. Крыша, потолок и стены, отлитые из полупрозрачных и прозрачных пластиков, светились солнцем и небесной синью. От этого зал казался еще выше и шире. После оттепели наступил мороз, выглянуло солнце. И почти у каждого входившего в зал возникало легкое музыкальное ощущение радости, светлое и подмывающее чувство счастливого полета. Отсюда весело было смотреть на темную щетину лесов у горизонта, на белые извилины застывшей Ирги, на яркое зимнее небо, при взгляде на которое сегодня особенно отчетливо представлялось, что Земля — это корабль, а мы — путники Космоса, из поколения в поколение совершающие свой путь сквозь Вселенную…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
