Я снова не могу сдержать хихиканье, хотя оно происходит скорее от умиления, чем от юмора. Ладно, по крайней мере, он не упал с печки, не попытался мне заплатить и не выдумал себе повода для расстройства. Правда, на время родов я его, пожалуй, привяжу к кровати под наблюдением пяти-шести телохранителей, а то что-то стрёмно немного… А ещё меня волнует, что ему станет советовать проклятый духовник…
— Слушай, Азамат, — говорю, не поворачивая головы.
— М-м?
— Не говори пока Алтонгирелу.
Он опять приподнимается на локте. Вот же активность напала на ночь глядя.
— Как же? Он ведь наш духовник, он должен знать… Да и всё равно поймёт.
— Давай проясним этот вопрос. Он твой духовник, а не мой. Вот станет пузо заметно, тогда скажем. А пока я ещё жить хочу. Кстати, учти, что у меня в ближайшее время сильно испортится характер. Сегодня утром ты уже видел, в чём это выражается. Так что ради Алтонгирелова собственного блага, пожалуйста, не говори ему пока.
Азамат тяжело вздыхает, но соглашается.
— Ладно, понял… Но вообще, если уж он тебя так раздражает, тебе надо другого духовника себе выбрать, чтобы с ним советоваться, а то не дело это.
— Ну, вот познакомлюсь с кем-нибудь вменяемым… — вяло соглашаюсь я. Главное, мы пришли к компромиссу.
— Что вы там всё шушукаетесь? — доносится снизу голос матушки. — Легли спать, так спите уже.
— Так точно, командир! — говорим мы, неожиданно, хором, хохочем и блаженно отрубаемся.
Утро у нас весьма позднее — заснули-то часам к шести, не раньше. Впрочем, у меня оно, конечно, гораздо позднее, чем у остальных домочадцев. Сквозь неглубокий сон ближе к пробуждению я слышу стук топора, льющуюся воду, ещё какой-то скрип и возню. Очевидно, Азамат помогает по хозяйству. Идентифицировав звуки как безопасные, я удовлетворённо поворачиваюсь на бок, стекаю в нагретую Азаматом ямку в матрасе и уплываю в сон ещё часа на четыре.
Сползаю с печки я только на запах обеда, поскольку желудок принимается категорически требовать наполнения. Я долго ищу тапочки вокруг печки, всё это время через полуоткрытую дверь наблюдая общественную жизнь на кухне. Азамат с энтузиазмом жарит расстегаи с какой-то некрупной рыбкой, матушка смешивает пряно пахнущий соус.
— Так и сказала? — поражённо говорит матушка. Видимо, Азамат опять ей что-то про меня рассказывает.
— Ага, — довольно кивает он.
— Ну это уж… прямо неприлично.
— Я так понял, у них об этом совершенно прилично говорить. Правда, они выражаются по-другому, но вообще это вроде бы считается чем-то хорошим.
— Чего уж тут хорошего, мучение одно, — ворчит матушка. О чём это они, господи?
— Ты зна-аешь, — задумчиво тянет Азамат, — конечно, если только один человек души лишается, то ему очень плохо. Но когда оба… это как-то… в общем, это здорово. И спокойно так — я, например, точно знаю, что Лиза меня не подведёт и не будет мне нарочно пакостить. Вот подумай, много людей могут похвастаться такой уверенностью в супруге? Или, вот, скажем, она всегда рада моему приходу. Ты не представляешь себе, какое это счастье.
Ах ты боже мой, романтическая любовь в восприятии муданжцев. Можно прямо записывать и вставлять в краеведческую хрестоматию.
— Представляю, — улыбается матушка. — Ты в детстве тоже всегда мне радовался.
На этом я решаю вторгнуться в семейную идиллию, а то ещё накапают мне в еду.
— У нас говорят, что человек может быть счастлив, только если сохранил в себе частицу детства, — приторным голоском объявляю я вместо доброго утра. — Чем нас сегодня кормят?
Азамат нагибается и целует меня в макушку, отведя подальше руки, измазанные в тесте.
— Здравствуй, солнышко. Ты опять с утра путаешь слова.
— Ничего я не путаю, — говорю. — Нас же теперь двое!
Матушка оказывается весьма сообразительной, правда в результате она роняет ложку.
— Ты тяжёлая, что ли? — спрашивает она с оторопелым видом. Я поднимаю ложку.
— Ага. А что, Азамат вам не сказал?
Азамат, помявшись, объясняется:
— Я подумал, раз уж ты духовнику говорить не хочешь, то прочим и подавно не стоит… Беременные женщины обычно очень суеверны.
— Как у тебя вообще я и суеверность в одной фразе совместились? — вздыхаю я. — Ты хоть раз за мной что-то такое замечал?
Он виновато мотает головой.
— А вот и зря, — встревает матушка. — У вас, на Земле, может, люди хорошие, а у нас завистливые шибко, особенно женщины. Попортят тебе ребёнка, не приведи боги. В силу знающих можно и не верить, но тут и попроще способы есть. Так что лучше уж до лишних ушей не допускать.
— Это другой разговор, — соглашаюсь я. В пакостность местных баб мне поверить раз плюнуть. — Но вам-то можно доверять, имигчи-хон!
Она вся расцветает от обращения. Вообще, она сегодня гораздо лучше выглядит. И надела что-то нарядное: цветные юбки в три слоя, белую рубашку с широкими рукавами. Правда на время готовки эти рукава она подтянула за ленточки, продетые по кайме, и завязала на загривке. А сверху нацепила весёленький пластиковый фартучек, разрисованный гиппеаструмами.
— Так что же, — возобновляет она разговор, когда я подаю ей вымытую ложку, — ты действительно собралась рожать?
— А чего вы оба так удивляетесь? — никак не возьму в толк я. — То есть, я, конечно, плохо понимаю, как вы при ваших порядках вообще размножаетесь…
Азамат хихикает, а матушка серьёзно объясняет:
— Ну как же, ты ведь красивая. А красивые женщины до последнего с этим тянут, чтобы фигуру не портить. Да и вообще, охота тебе с младенцем возиться, когда ты в самом цвету? Мне страшно подумать, сколько Азамат выложил за это дело.
— Нисколько, — отрезаю я прежде чем Азамат успевает на меня цыкнуть. — Он и не знал, я ему только вчера сказала.
Матушка повторно роняет ложку, но ловит её в полёте.
— Ну вы, земляне… — бормочет она, качая головой. — Это ж вы, значит, и моцог не проводили? И Старейшин не одаривали? Да что же это будет-то?
— Будет, как на Земле, — пожимаю плечами. — У вас свои обряды, у нас свои. Буду пить «снадобья» и одаривать «великих целителей».
А что ещё я могу ответить на такой укор?
— А-а, — успокаивается матушка. — Ну это тебе виднее, — она задумывается ненадолго, потом развивает свою мысль: — Рожать надо по своим правилам, а не по мужниным.
На том и договариваемся. Азамат слушает наш разговор, благоразумно помалкивая, чтобы не нарушить мою эквилибристику.
А расстегаи с устричным соусом — это вещь, и муж у меня самый лучший. Вообще, мужчина у плиты, да ещё в фартучке — это ужасно эротично. Во всяком случае, мне никакого другого афродизиака не надо.
После еды мы некоторое время расслабленно перевариваем. Азамат стаскивает с головы какой-то хайратник — оказывается, мать с утра подарила. Красивый такой, красно-синий, очень ему идёт. Вот только муж у меня со вчера непричёсанный. За всеми вчерашними открытиями он даже не расплёл косу, и теперь она напоминает водоросль — грозу купальщика. Я лениво встаю, откапываю в сумке свою щётку, потому что где Азаматова, я не знаю, а спрашивать лень, и принимаюсь приводить его в порядок.
— Ишь ты, — усмехается матушка, которая наблюдает за моими движениями, подперев щёки кулаками, — нежности какие. Ты его как кошка котёнка вылизываешь.
— Ещё бы, — говорю, — за таким богатством уход нужен. Красотища ведь неимоверная.
Это слово я на днях выучила от Унгуца и очень им горжусь.
Азамат смущается, а матушка как будто чем-то недовольна.
— Да уж, — протягивает она, — красиво-то красиво, да грустно.
— Почему? — удивляюсь я.
— Из-за отца, — неохотно бросает Азамат.
Я озадаченно моргаю.
— Какая связь между твоими волосами и этим нехорошим человеком?
Азамат поднимает на меня взгляд исподлобья.
— Ах да, тебе ещё не говорили, наверное… Длинные волосы носит старший мужчина в семье.
Ну, хоть теперь понятно примерно, почему Азамат своих волос стесняется. Но, ой, мамочки, так это что же, если вдруг папаша проявит остатки совести, и они помирятся, он пострижётся?! Да я этого старого козла голыми руками порву!!!
— Ай, — удивлённо говорит Азамат. — Ты чего дёргаешь?
— Прости, задумалась. А насчёт волос ты взгляни на это под таким углом: если бы они у тебя были короткими, я бы вряд ли вышла за тебя замуж.
Азамат запрокидывает голову, чтобы недоумённо воззриться на меня.
— Теперь ты поясни, пожалуйста, какая связь?
— Ну, помнишь, когда я по милости твоего духовника обкушалась грибочков? И к тебе спать пришла?
— Ну.
— Ну вот, я как тогда на твои волосы налюбовалась под кайфом, так и… понеслось. В смысле, мне кажется, э-э, как бы это сказать по-муданжски? В общем, что моя душа именно тогда поменяла место жительства. И после этого я стала про себя тебя на «ты» называть, в моём-то языке есть разница.
