В хинаяне упор делается на признание своих заблуждений. В махаяне мы признаем себя буддой, пробужденным – и действуем в соответствии с этим, даже несмотря на то, что здесь могут возникнуть всевозможные сомнения и проблемы. Принятие обета бодхисатвы и вступление на путь бодхисатвы считаются в писаниях актом пробуждения бодхи, или глубинного разума. Стать пробужденным – в этом заключается способность более ясно видеть свои заблуждения. Мы с трудом переносим неприятное зрелище своих скрытых страхов и надежд, легкомыслия и невроза – перед нами открывается такой перенаселенный мир! В то же время это зрелище весьма богато. Основная идея здесь в том, что если мы ищем родства с солнцем, то нам необходимо испытать родство и с облаками, которые закрывают солнце. Таким образом, бодхисатва относится положительно и к открытому солнцу, и к закрывающим его облакам. Но сначала эти облака, эти заблуждения, которые закрывают солнце, оказываются более важными. Когда мы стараемся освободиться от уз, то в первую очередь ощущаем связанность.
Итак, первая ступень, начальный пункт для того, чтобы стать пробужденным, чтобы присоединиться к семье будд, – это принятие обета бодхисатвы. По традиции этот обет принимается в присутствии духовного учителя, перед изображениями будд и священными писаниями – это символизирует присутствие прямой линии, семьи Будды. Практикующий дает обет, что с сегодняшнего дня и до самого просветления он посвящает свою жизнь работе с живыми существами и отказывается от достижения просветления для себя лично. Действительно, мы не в состоянии достичь просветления, пока не отбросим представление о «я», лично достигающем этого просветления. И до тех пор, пока в драме просветления присутствует центральный характер – – «я», обладающее определенными атрибутами, – нет никакой надежды на достижение просветления, потому что это ничей проект; это чрезвычайный, требующий напряженной работы проект, но его никто не осуществляет, никто не наблюдает за ним, не следит за его развертыванием. Мы не в состоянии перелить свое существо из нашего грязного старого сосуда в новый и чистый. Если мы проверим свой старый сосуд, то обнаружим, что это совершенно непрочная вещь. И такое понимание бескорыстия – отсутствия эго – может прийти только через практику медитации, которая имеет дело с беспорядочными мыслями и постепенно перерабатывает пять скандх в обратном направлении. Когда медитация становится привычным способом отношений с повседневной жизнью, человек может принять обет бодхисатвы. На этом этапе дисциплина становится внутренним свойством, а не навязанной нормой. Это подобно участию в интересном проекте, на который мы с увлечением тратим много времени и усилий; никому нет надобности подбадривать нас или угрожать нам; мы выполняем работу чисто интуитивно. Отождествление с природой будды – это работа нашей интуиции, нашей врожденной дисциплины.
Обет бодхисатвы признает существование заблуждений и хаоса – агрессивности, страсти, разочарованности, легкомыслия – как части нашего пути. Сам путь похож на оживленное широкое шоссе, на котором установлено множество заграждений: на нем ведутся строительные работы, происходит множество несчастных случаев, везде полиция. Дорога производит самое устрашающее впечатление. И все же она величественна, ибо это великая дорога. «Начиная с сегодняшнего дня до самого достижения просветления я желаю жить со своим хаосом и заблуждениями, а также с хаосом и заблуждениями всех живых существ. Я хочу разделить с ними наши взаимные заблуждения», Так что здесь никто не играет в игру «Кто выше». Бодхисаттва-это самый смиренный странник, который трудится на земле сансары, чтобы вырыть скрытые в ней сокровища.
Героизм
Путь бодхисатвы – это героический путь. В странах, где он впервые прокладывался, – в Тибете, Китае, Монголии, Японии, – люди суровы, заняты тяжелой работой, близки к земле. Стиль практики махаяны отражает героические качества этих людей – японскую традицию самураев, трудолюбие китайских крестьян, борьбу тибетцев с голой бесплодной землей. Однако свойственный этим народам героизм будничной жизни в Америке часто искажают и неверно истолковывают как жесткую воинственность и бездушную, регламентированную жизнь, жизнь робота. Первоначальный же смысл – это радость ощутить себя непобедимым, человеком, которому нечего терять, убежденным одиночкой. Конечно, иногда начинающие путь бодхисатвы испытывают некоторые колебания относительно такого отважного решения – отказаться от просветления, отдаться на милость живых существ и работать с ними, получая удовлетворение и гордость в деятельном сострадании. Они пугаются. В сутрах колебания иносказательно изображены как остановка в дверях родного дома: одна нога находится на улице, а другая еще за порогом, внутри жилища. Это миг серьезного испытания: сумеете ли вы преодолеть нерешительность и выйти на необитаемую землю улицы или же отступите обратно, под родную крышу? Хотите ли вы работать на благо всех живых существ или позволите себе погрузиться в ментальность архата, занятого собственным просветлением?
Подготовка к пути бодхисатвы заключается в объединении тела и ума: тело работает для ума, а ум для тела. Практика хинаяны, шаматха и випашьяна, делают ум точным, спокойным и ровным в положительном смысле: он пребывает именно здесь, а не мечтает, не спит, не воспринимает окружающее через дымку. Мы можем заварить чашку чаю так, как следует; можем как следует сварить еду и как следует подать ее – потому что тело и ум синхронизированы.
Теперь мы готовы совершить прыжок на путь бодхисатвы, раскрыться для радости труда с живыми существами, включая и самого себя. Бодхисаттва устанавливает дружбу с самим собою, как и с другими людьми. Для него не остается никаких таинственных уголков, внушающих подозрения; не могут возникнуть никакие неожиданности, способные разрушить духовную мудрость бодхисатвы, его достоинство и героизм. Это первая ступень, первый бхуми, первый духовный уровень.
Санскритское слово бхуми (тибетское га) означает «земля», «уровень», «почва», то есть основа, на которой вы можете установить отношения с самим собой и с другими. Здесь нет мистификации, нет заблуждений, это бесспорная твердь. Иными словами, это эквивалент глубинного здравого смысла, фундаментальное пребывание здесь. Поскольку бодхисатва знает свое тело и свой ум, знает, как относиться к ним обоим, весь процесс становится «искусным средством» (skillful means) в силу такой трансцендентальной безопасности. Это не пребывание в безопасном, защищенном месте, не наблюдение за собой с целью удостовериться, что все в порядке; это, скорее, пребывание в самой безопасности. Такая бесспорная безопасность приходит из осознания, что вы пробились через нечто. Вы оглядываетесь назад и понимаете, что все время были невероятным невротиком и параноиком, следили за каждым своим шагом, опасаясь, что можете утратить душевное здоровье, что ситуации постоянно чем-то вам угрожают. Теперь вы свободны от всех этих опасений и предвзятых мнений; вы обнаружили, что у вас есть нечто такое, что можно отдать, что вам нет надобности требовать чего-то от других, нет надобности все время чего-то желать, впервые вы богаты, вы обладаете изначальным, глубинным здоровьем. У вас есть что предложить; вы способны работать со своими собратьями, с живыми существами, вам больше не нужно успокаивать самого себя. Если вы нуждаетесь в успокоении – это душевная нищета: вы как бы все время проверяете себя: «Есть ли у меня это? Как бы мне сделать то?» Но бодхисатва радуется своему богатству, и его радость основана на опыте, а не на теории и несбыточных желаниях. Это так есть –непосредственно, фундаментально. Он по-настоящему богат – и потому находит радость в великодушии.
Таким образом, на уровне первого бхуми бодхисатва развивает великодушие. Он действует великодушно не для того, чтобы получить нечто взамен; он просто великодушен и излучает теплоту. Если вы делаете кому-то добро в общепринятом смысле, такое отношение имеет оттенок неравенства: вы как бы смотрите сверху вниз на того, кто менее удачлив, чем вы. «Я богат, а вы нуждаетесь в помощи, потому что вы не то, что я». Великодушие бодхисатвы не обязательно должно быть мягким и успокаивающим; оно может быть очень жестким или резким, потому что оно дает вам то, в чем вы действительно нуждаетесь, а не то, что доставит вам поверхностное удовольствие. Он не ожидает ничего взамен. Он может быть великодушным в физической сфере: давать пищу, одежду, жилище; он может проявлять великодушие в духовной сфере: давать пищу для ума, восстанавливать ваше душевное здоровье. Высший вид великодушия, согласно священным писаниям, это работа над состоянием ума другого человека. Но бодхисатва не переступает пределы собственного понимания – он считает себя скорее учеником, чем учителем. Не пытается он и покорить объект своего великодушия. Он осознает не только «себя и их», но также и пространство, общее для дающего и получающих. Восприятие совместного пространства представляет собой деятельность обостренного понимания, праджни.
