— Пожалуйте, пожалуйте, кавалер де Симонис, — сказала баронесса; — милости просим. Я вас ждала. У меня гости, но нам не хватает четвертого к обеду, а потому вы должны с нами откушать.
Началось представление.
— Рекомендую вам, — сказала она, — мою племянницу, Пе-питу Ностиц (итальянские и испанские имена в то время были в моде); такая же ярая саксонка, как и пруссачка. А это, — прибавила она, — мой хороший приятель, капитан, барон Фельнер.
Симонис обоим раскланялся, но на красивую Пепиту смотрел, как на радугу; а так как он сам был молод и красив, то молодая девушка приветствовала его весьма сочувственным взглядом. Во всяком случае, ей было приятнее смотреть на Симониса, чем на офицера, который в это время покручивал свои тонкие усы, не зная куда девать руки.
Старушка тотчас пригласила садиться к столу, посадив Симониса с левой, а племянницу — с правой стороны, подле себя; Фельнер сел напротив хозяйки. Таким образом, офицер сделался мишенью для стрельбы прекрасных глаз девушки.
Несмотря на свои молодые года, Пепита смело смотрела всем в глаза и смеялась так свободно, как будто новый гость нисколько не интересовал ее.
— Ну, рассказывайте, — отозвалась старушка, — где вы были, что видели, с кем познакомились?
— До сих пор я никак не могу собраться с мыслями, — ответил Макс, — после всех виденных мною богатств Брюля. Все в голове перепуталось…
Старушка и Фельнер значительно переглянулись между собой.
— Вы, если не ошибаюсь, провели некоторое время в Берлине, — прервал Фельнер. — Да, после той столицы здесь вас все должно поражать. Признаться, я предпочел бы видеть в Саксонии овчарню вместо театра, и обоз — вместо картинных галерей.
Баронесса погрозила ему пальцем.
— Будьте осторожны, капитан. Правда, что Гертруда — глуха, я молчалива, а кавалер де Симонис посторонний человек, но Пепита, эта болтунья, терпеть не может пруссаков. Я даже думаю, что она и меня не может любить, как бы следовало, за то, что я родилась пруссачкой.
— Тетя, — воскликнула красивая девушка, — что ты говоришь!.. Ненавидеть я никого не могу… я так мало знаю свет! А что я люблю свою родину, что мне здесь все кажется лучше, красивее, милее, — так разве это грешно!..
Старушка послала ей поцелуй.
— Я все прощаю тебе.
Гертруда внесла суп, разговор на минуту прервался, но глаза Симониса продолжали разговаривать с племянницей баронессы, которая вовсе не боялась подобного диалога и не опускала своих голубых глаз перед этим нахалом. Нравилось ли это капитану Фельнеру? — трудно сказать, но он сильно гримасничал.
После этого начали говорить о дворе, так как Пепита была одной из фрейлин королевы.
— Что же вы там делаете? — спросила у нее старуха.
— Молимся и собираем сплетни… Да и что нам больше делать; увы, у нас не весело, зато в замке, у министра все только веселятся.
— Ты совершенно права. Ты это верно сказала! — воскликнула старушка. — Действительно, все богатство, жизнь и веселье сосредоточилось в этом дворце.
Капитан ел суп и мельком поглядывал на Симониса. Улучив минуту, он нагнулся к нему и спросил:
— Вы давно из Берлина?
— Несколько дней.
— Что там нового?
— Кроме маршировки солдат, — ответил Симонис, — в Берлине ничего не видно и не слышно.
— А в Сан-Суси?
— И того меньше… только борзые короля лают.
— Никаких политических новостей нет?
— Совершенная тишина.
— Странное дело: никогда еще у нас не было такого движения и суетни, как теперь, хотя для этого нет никакой причины.
При этом он взглянул на баронессу.
— Меня бы нисколько не удивило, если б за этой тишиной скрывалась какая-нибудь неожиданность, которая обнаружила бы наше бездействие… шалопайство…
Хозяйка дома взглядом закрыла ему рот, между тем как Пепита спросила Симониса, весело ли проводят время в Берлине.
— О балах и весельи ничего не слышно, — ответил он. — Королева иногда принимает гостей после обеда… У принца Генриха… там, действительно, весело, но при дворе некому даже и думать о весельи.
— А старик Пельниц жив еще? — спросила старушка.
— В вожделенном здравии, и верно потому, что король не забывает угощать его своими горькими пилюлями.
Капитан спросил, что поделывают генералы Лентулус и Варнери; баронесса осведомилась о лорде Маришаль, а затем поочередно упоминались имена Винтерфельда, фон-Ангальта, Кокцея и др., из чего можно было заключить, что спрашивающие хорошо знали двор Фридриха.
— Вы видели когда-нибудь жену канцлера Кокцея? — спросила Пепита.
— А вы знаете, кто она такая? — спросила Ностиц шепотом.
— Когда-то знаменитая Барберини.
— Ее историю вы вероятно слышали, — прибавила словоохотливая старуха. — Я как раз в то время была в Берлине и знаю все до мельчайших подробностей. Только пусть Пепита поменьше слушает, тогда я вам расскажу ее историю.
При этом старушка улыбнулась.
— Говорят, что Фридрих никогда не влюблялся, но это не мешало ему обманывать женщин. Кому же не известно, что он увез из Дрездена Формеру и что был влюблен в Орельскую до сумасшествия… А госпожа Врех?.. Только его любовь была непродолжительна… Не помню уже, кто-то расхвалил ему отличавшуюся в то время в Венеции балерину… Эту, как ее… Варвару де Кампанию! которую у нас прозвали Барберини. Правда, что в то время Кампанини уже была известна не только в Венеции, но и в Париже; в Лондоне все восторгались ею. Кажется, что Билефельд рассказал о ней Фридриху… Прусский консул в Венеции уже заключил с нею контракт, на 7.000 талеров в год, но ей захотелось выйти замуж за шотландца Макензи. В Берлине с нетерпением ожидали ее, между тем она упорхнула… Король не мог простить этой обиды, даже балерине. В то время на прусской территории находился Кампелло, назначенный венецианской республикой послом в Лондон. Фридрих наложил арест на его багаж до тех пор, пока ему не выдадут Барберини. Это наделало много шуму. Танцовщицу взяли под стражу, и республика отправила ее до австрийской границы, откуда гостеприимные австрийцы отвезли ее до саксонской, а саксонцы вручили ее в целости Пруссии. Макензи, вздыхая, следовал за ней. Она приехала вместе с матерью. Назначено было первое представление. Король остался доволен и, вместо семи, назначил двенадцать тысяч талеров; шотландец был отправлен восвояси… Барберини была не только красива, но вместе с тем ловка, сообразительна, остроумна и весела. Король заходил к ней проводить вечера. На маскарадах во дворце он заходил к ней в ложу… В своей любви Фридрих никогда не признавался Барберини, однако же писал ей довольно часто письма. В нее все влюбились, выбор был большой. За нею ухаживали Роттенбург, граф Альгаротти, кавалер Казот; кроме того, французы, итальянцы, русские и англичане, все были ее поклонниками. Но, нужно отдать ей справедливость, она была восхитительна… Чего только не делал из-за нее Кокцей! На всех спектаклях, в которых участвовала Барберини, он всегда сидел в первом ряду и не спускал с нее глаз, чтобы не утратить ни одного движения ее прелестных ножек… Однажды он заметил возле себя другого поклонника, такого же ревностного, как и он, на которого Барберини несколько раз взглянула. Не долго думая, Кокцей схватил своего соперника за шиворот и бросил его, как мячик, на сцену к ногам танцовщицы… Фридрих видел это из своей ложи; все замерли от страха и были уверены, что Кокцей погиб. Его отец побежал к королю умолять его о прощении… В результате Кокцей был сослан в Глогов, а в настоящее время он ее муж; но счастлив ли он и не вздыхает ли она о другом — этого я не знаю…
Старушка устала и замолкла. Во время этого рассказа Симонис больше смотрел на молодую девушку, чем слушал. Пепита явно интересовала его, и он не спускал с нее глаз во все время. Хотя Симонис почти не разговаривал с ней, но оба они чувствовали себя хорошо, как будто давно были знакомы… а если незнакомы, то уже готовились к этому; а это знакомство многое обещало ему…
Старушка любила рассказывать о прошедших временах и хотела уже начать другую историю, но капитан Фельнер перебил ее и перешел на домашние дела.
— Сеньорита, — сказал он, — вам должно быть это лучше всех известно… Если не ошибаюсь, на днях кто-то из Вены приезжал к королеве?
— Этого я не знаю, — ответила Пепита; — впрочем, в этом нет ничего невероятного, так как между королевой и родными должны быть постоянные связи…
— Мне передавали, — прибавил Фельнер, — что отношения между ними никогда не были так тесны, как в настоящее время?
При чем он испытующе посмотрел на Пепиту.
— Об этом, право, судить не могу, — тихо ответила она.
Между тем скромный обед приходил к концу; капитан, вместе с Симонисом выпили за здоровье хозяйки дома, а затем были поданы фрукты.
