Стевар идет за ней следом. Он и сам не понимает, почему. Куда разумнее было бы подождать, чтобы она ушла подальше, а затем вернуться в одиночку. Ему так было бы куда приятнее… Но что-то, какая-то странная сила или чувство, коему он не знает названия, не позволяет ему оставить сейчас подругу… Бывшую подругу, тут же поправляется он мысленно, ибо знает, что с этого дня дружбе их настал конец. Даже если бы он сам пожелал забыть, она никогда не забудет. Он может лишь гадать, что чувствовала эта рыжеволосая воительница, угрожая ему ножом, что ощущала она, когда пролила его кровь…. Он невольно подносит руку к порезу на горле, который, по счастью, уже перестал кровоточить. Но ответа на этот вопрос ему не дано узнать никогда.
Уже ввиду. Логова, когда остается лишь спуститься полторы сотни шагов с холма, чтобы оказаться у ворот, он неожиданно нагоняет ее и, тронув девушку за плечо, произносит негромко:
— Знаешь, я хотел бы попрощаться с тобой сейчас, пока это еще возможно. Прощай, Соня.
Она недоуменно оборачивается к нему, и он видит, что ее лицо вновь принадлежит ей самой. Оно опять стало живым, и краски жизни вернулись в него, и глаза вновь сияют прежним блеском.
— Ты что же, хоронишь меня, Стевар?
— Да нет, ты не так поняла. Просто для тебя в Логове все кончено, — поясняет он терпеливо, сам не зная, откуда пришло к нему это нежданное понимание. Должно быть, избранники Волчицы и впрямь получают от своей божественной покровительницы какую-то толику ее необъятной мудрости. Во всяком случае, людей он теперь понимает куда лучше, чем раньше, хотя… Стевар вынужден признать себе, что должно быть, был кула счастливее, когда этим пониманием не обладал,
— Я не говорю о том, что ты не вернешься с этого задания, — продолжает он негромко, медленным, размеренным тоном. — Вернешься, скорее всего, и уедешь опять, и опять вернешься, но с каждым разом ниточка, что влечет тебя сюда, будет делаться все тоньше и тоньше, пока не порвется окончательно, и ты не поймешь, что приезжать больше нет никакого смысла, но я не думаю, что нам в будущем выпадет еще возможность поговорить об этом. Поэтому я хочу проститься сейчас.
Соня смотрит на него в недоумении, затем, словно что-то осознав для себя, тяжело вздыхает.
— Прости, Стевар.
— За что? За то, что там, на поляне…
Она качает головой.
— Нет, не за это. Если бы пришлось, я бы сделала это еще раз, ни на миг не задумавшись. Я о другом. Я завидовала тебе, что ты был избран Волчицей, но теперь я вижу, что она сделала достойный выбор. И у тебя, и у нее я прошу за это прощения.
Северянин смущен, и в этот миг он уже отнюдь не уверен, был ли прав, когда променял такую подругу на сомнительную радость служить загадочному звериному божеству, Что-то рвется в этот миг в его сердце, рвется навсегда, и он опять становится тем прежним, неуклюжим и неловким пареньком с болот, для которого выдавить из себя лишнее слово — сущее мучение. Что-то пробормотав, он, обреченно махнув рукой, устремляется вниз по склону, туда, к распахнутым настежь вратам Логова, украшенным двумя медными изображениями волчьей головы.
Соня идет вслед за ним. Очень медленно, размышляя над последними словами Стевара. Невольно она задумывается, сколько раз в этой жизни еще ей придется проделать вот этот путь.
Глава четвертая
Новое утро приносит с собой двенадцать разноцветных бусин и три узелка. Ровно столько их на кожаном шнурке, который лежит на подносе с завтраком. Какое-то время Соня безмолвно вертит в руках послание Волчицы. Нынче в полночь, в храме… Пожав плечами, она с кривой усмешкой повязывает шнурок себе на лоб, вместо обычной ленты, скрепляющей рыжие волосы. Пусть полюбуются!
Разумеется, на нее смотрят. Не осталось незамеченным использование храмового послания в качестве головного убора. Однако никто не произносит ни слова. За последние дни, вольно или невольно, Соня в Логове сделалась неким источником напряжения, точкой, где сходятся самые разные силовые линии, где сплетаются нити возможных конфликтов, и, по негласному уговору, никто не трогает ее, словно чувствуют, что в любой момент натяжение может разразиться взрывом. Соня, в свою очередь, также не рвется ни с кем заговаривать первой, и весь день проводит с Искоркой, пока, наконец, не приходит время привести себя в порядок и отправляться в храм.
* * *
Большой храмовый гонг медленно и гулко отбивает полночь. Распахиваются тяжелые двери, обитые медью с непонятным рисунком, на который лучше не смотреть слишком долго, потому что начинает кружиться голова. Где все остальные, Соня не знает. Она одна перед дверями. Впрочем, в храме немало входов, точное число их неизвестно никому, кроме жрецов Волчицы. Ей был указан именно этот. Вполне возможно, что остальные получили приказ зайти из других мест, либо каждому назначено свое время, так, чтобы они не пересеклись друг с дружкой у Большого Огня.
В храме темно. Темнота эта давит на глаза, и ей словно приходится делать над собой усилие, чтобы не выпустить из виду крохотный огонек, горящий далеко впереди. Мрак стискивает со всех сторон, мешает дышать, каждый шаг дается все с большим трудом, и вскоре ни на что постороннее у Сони уже не остается мыслей. Она движется словно сквозь густую черную воду, как будто на веревке подтягиваясь по лучику света к его источнику, сверкающему во мраке острым булавочным уколом.
Внезапно тяжесть отпускает. Столь стремительно, что, не удержавшись на ногах. Соня падает на колени… И понимает, что тьма сама вывела ее на место. Прямо перед ней — Большой Огонь.
Она по-прежнему не видит ни души, однако чувствует незримое присутствие посторонних поблизости. Казалось бы, в свете пламени, тем более столь яркого, как этот огонь, разведенный в широкой мраморной чаше, украшенной изображениями рун, можно было бы разглядеть почти все внутренности храма… Но огонь странным образом не дает света. Тьма подступает к самым его границам. Порой Соне кажется, будто на самой периферии зрения мелькают какие-то смутные тени, образы… она даже не может сказать, люди это, животные или некие потусторонние существа… Слышатся звуки: шорохи, шепоты, какой-то скрип и скрежетание… их происхождение определить она также не способна.
Вместо этого она сосредотачивается на чаше. Та представляет собою гигантскую полусферу, охватить которую будет едва ли под силу двоим людям. Бортики украшены позолотой, и в рисунке золота ей чудится какой-то рисунок… Но, возможно, это лишь отблески огня. Точно так же, из-за царящего вокруг мрака она не в силах разглядеть, что за руны высечены на мраморной поверхности чаши, хотя некогда ей и доводилось учить рунический алфавит, который до сих пор в ходу в Нордхейме. Но тревожная пляска рыже-багровых языков пламени не дарит света, чтобы помочь ей, и Соня вскоре оставляет это безнадежное занятие.
