– Утреннюю пайку отдашь, – хладнокровно предупредил Слаенов, подавая ему оставшуюся половину Кузиного хлеба.
– Ладно. Отдам. Не плачь.
На другой день у Слаенова от утреннего чая оказались две лишние четвертки. Одну он дал опять в долг голодным Савушке и Кузе, другую у него купил кто-то из первого отделения.
То же случилось в обед и вечером, за чаем.
Доход Слаенова увеличился. Через два дня он уже позволил себе роскошь – купил за осьмушку хлеба записную книжку и стал записывать должников, количество которых росло с невероятной быстротой.
Еще через день он уже увеличил себе норму питания до двух порций в день, а через неделю в слаеновской парте появились хлебные склады. Слаенов вдруг сразу из маленького, незаметного новичка вырос в солидную фигуру с немалым авторитетом.
Он уже стал заносчив, покрикивал на одноклассников, а те робко молчали и туже подтягивали ремешки на животах.
Еще бы, все первое и половина второго отделения были уже его должниками.
Уже Слаенов никогда не ходил один, вокруг него юлила подобострастная свита должников, которым он иногда в виде милостыни жаловал кусочки хлеба.
Награждал он редко. В его расчеты не входило подкармливать товарищей, но подачки были нужны, чтобы ребята не слишком озлоблялись против него.
С каждым днем все больше и больше запутывались жертвы Слаенова в долгах, и с каждым днем росло могущество «великого ростовщика», как называли его старшие.
Однако власть его простиралась не далее второго класса: самые могучие и самые крепкие – третье и четвертое отделение – смотрели с презрением на маленького шкета и считали ниже своего достоинства обращать на него внимание.
Слаенов хорошо сознавал опасность такого положения. В любой момент эти два класса или даже один из них могли разрушить его лавочку. Это ему не улыбалось, и Слаенов разработал план, настолько хитрый, что даже самые умные деятели из четвертого отделения не могли раскусить его и попались на удочку.
Однажды Слаенов зашел в четвертое отделение и, как бы скучая, стал прохаживаться по комнате.
Щепетильные старшие не могли вынести такой наглости: чтобы в их класс, вопреки установившемуся обычаю, смели приходить из первого отделения и без дела шляться по классу! Слаенов для них еще ничего особенного не представлял, поэтому на него окрысились.
– Тебе что надо здесь? – гаркнул Громоносцев.
Слаенов съежился испуганно.
– Ничего, Цыганок, я так просто пришел.
– Так? А кто тебя пускал?
– Никто.
– Ах, никто? Ну, так я тебе сейчас укажу дверь, и ты в другой раз без дела не приходи.
– Да я что же, я ничего. Я только думал, я думал… – бормотал Слаенов.
– Что думал?
– Нет, я думал, вы есть хотите. Хочешь, Цыганок, хлеба? А? А то мне его девать некуда.
Цыган недоверчиво посмотрел на Слаенова.
– А ну-ка, давай посмотрим.
При слове «хлеб» шкидцы оглянулись и насторожились, а Слаенов уже спокойно вынимал из-за пазухи четвертку хлеба и протягивал ее Громоносцеву.
– А еще у тебя есть? – спросил, подходя к Слаенову, Японец. Тот простодушно достал еще четвертку.
– На. Мне не жалко.
– А ну-ка, дай и мне, – подскочил Воробей, за ним повскакали со своих мест Мамочка и Горбушка.
Слаенов выдал и им по куску.
Когда же подошли Сорока и Гога, он вдруг сморщился и бросил презрительно:
– Нету больше!
Хитрый паучок почуял сразу, что ни Гога, ни Сорока влиянием не пользуются, а поэтому и тратиться на них считал лишним.
Ребята уже снисходительно поглядывали на Слаенова.
– Ты вали, забегай почаще, – усмехнулся Цыган и, войдя во вкус, добавил: – Эх, достать бы сахаринчику сейчас да чайку выпить!
Слаенов решил завоевать старших до конца.
– У меня есть сахарин. Кому надо?
– Вот это клево, – удивился Японец. – Значит, и верно чайку попьем.
А Слаенов уже распоряжался:
– Эй, Кузя, Коренев! Принесите чаю с кухни. Кружки у Марфы возьмите. Старшие просят.
Кузя и Коренев ждали у дверей и по первому зову помчались на кухню.
Через пять минут четвертое отделение пировало. В жестяных кружках дымился кипяток, на партах лежали хлеб и сахарин. Ребята ожесточенно чавкали, а Слаенов, довольный, ходил по классу и, потирая руки, распространялся:
– Шамайте, ребята. Для хороших товарищей разве мне жалко? Я вам всегда готов помочь. Как только кто жрать захочет, так посылайте ко мне. У меня всегда все найдется. А мне не жалко.
– Ага. Будь спокоен. Теперь мы тебя не забудем, – соглашался Японец, набивая рот шамовкой.
Так было завоевано четвертое отделение.
Теперь Слаенов не волновался. Правда, содержание почти целого класса первое время было для него большим убытком, но зато постепенно он приучал старших к себе.
В то время хлеб был силой, Слаенов был с хлебом, и ему повиновались.
Незаметно он сумел превратить старших в своих телохранителей и создал себе новую могучую свиту.
Первое время даже сами старшие не замечали этого. Как-то вошло в привычку, чтобы Слаенов был среди них. Им казалось, что не они со Слаеновым, а Слаенов с ними. Но вот однажды Громоносцев услышал фразу, с таким презрением произнесенную каким-то первоклассником, что его даже передернуло.
– Ты знаешь, – говорил в тот же день Цыган Японцу, – нас младшие холуями называют. А? Говорят, Слаенову служим.
– А ведь правы они, сволочи, – тоскливо морщился Японец. – Так и выходит. Сами не заметили, как холуями сделались. Противно, конечно, а только трудно отстать… Ведь он, гадюка, приучил нас сытыми быть!
Скоро старшие свыклись со своей ролью и уже сознательно старались не думать о своем падении.
Один Янкель по-прежнему оставался независимым, и его отношение к ростовщику не изменилось к лучшему. Силу сопротивления ему давал хлеб. Он был старостой кухни и поэтому мог противопоставить богатству Слаенова свое собственное богатство.
Однако втайне Янкель невольно чувствовал уважение к паучку-ростовщику. Его поражало то умение, с каким Слаенов покорил Шкиду. Янкель признавал в нем ловкого человека, даже завидовал ему немножко, но тщательно это скрывал.
Тем временем Слаенов подготавливал последнюю атаку для закрепления власти. Незавоеванным оставалось одно третье отделение, которое нужно было взять в свои руки. Кормить третий класс, как четвертый, было убыточно и невыгодно, затянуть его в долги, как первый класс, тоже не удалось. Там сидели не такие глупые ребята, чтобы брать осьмушку хлеба за четвертку.
Тогда Слаенов напал на третье отделение с новым оружием.
Как-то после уроков шкидцы, по обыкновению, собрались в своем клубе побеседовать и покурить.
Клубов у шкидцев было два – верхняя и нижняя уборные. Но в верхней было лучше. Она была обширная, достаточно светлая и более или менее чистая.
Когда-то здесь помещалась ванна, потом ее сняли, но пробковые стены остались, остался и клеенчатый пол. При желании здесь можно было проводить время с комфортом, и, главное, здесь можно было курить с меньшим риском засыпаться.
В уборных всегда было оживленно и как-то по-семейному уютно.
Клубился дым на отсвете угольной лампочки. Велись возбужденные разговоры, и было подозрительно тепло. На запах шкидцы не обращали внимания.
Уборные настолько вошли в быт, что никакая борьба халдеев с этим злом не помогала. Стоило только воспитателю выгнать ребят из уборной и отойти на минуту в сторону, как она вновь наполнялась до отказа.
В верхней-то уборной и начал Слаенов атаку на независимое третье отделение.
Он вошел в самый разгар оживления, когда уборная была битком набита ребятами. Беспечно махнув в воздухе игральными картами, Слаенов произнес:
– С кем в очко сметать?
Никто не отозвался.
– С кем в очко? На хлеб за вечерним чаем, – снова повторил Слаенов.
Худенький, отчаянный Туркин из третьего отделения принял вызов.
– Ну давай, смечем. Раз на раз!
Слаенов с готовностью смешал засаленные карты.
