— Просто хуже некуда завершилось, — подтвердил Лука. — Но это вышло из-за того, что он до конца не расплатился с нами. Мы были обмануты!
— Я расплачýсь, не обману, — поторопился заверить их Полтораев.
— Вот и ладушки, — одобрительно хрюкнул свинорылый.
— Однако не могу не добавить, — вставил король нищих, — что сама по себе просьба весьма странна… Кажется, тот плохо закончивший смертный представлял какую-то силу. Ты, Полтораев, тоже представляешь ее?
— Да, — кивнул Полтораев. Скрывать не имело смысла – иначе такой просьбы было не объяснить.
Некоторое время король с императором переговаривались на каких-то вовсе неведомых Полтораеву языках. Он подумал, что они, возможно, владеют всеми языками, где когда-либо существовали нищие, помойки и зло, то есть вообще всеми когда-либо звучавшими в мире. Наконец свинорылый, перейдя на русский, сказал:
— Ладно, Полтораев, нас это не особенно интересует. И плачевный пример твоего предшественника показывает, что сила, стоящая за ним, не так уж и велика в сравнении с нашей. Да и вообще не в наших правилах задавать лишние вопросы. Есть купец, а наше дело предоставить товар и получить то, что нам причитается. Но за обман будешь сурово наказан – надеюсь, ты это понимаешь?
— Понимаю…
— C`est excellent![15] — сказал король нищих. — Когда твой "Ф" будет у нас (а я думаю, за неделю должны управиться), дадим тебе знать. Получишь письмо. Послать по твоему домашнему адресу?
— Нет-нет, — попросил Полтораев, — лучше на Центральный телеграф, до востребования.
— No problem,[16] — кивнул свинорылый император помоек. Он тряхнул замшевым мешочком: — Только смотри, про вторую половину не забудь, коли хочешь еще пожить.
— Не забуду, — пообещал Полтораев.
— Вот и замечательно, — одобрил король нищих. — За сим – не смеем более задерживать.
После этих слов оба они мигом исчезли из зеркал. Да и сами зеркала на глазах стали таять – видимо, действие "W-8" уже начинало развеиваться.
Еще минута – и Полтораев, вновь начиная постепенно ощущать себя Серебряковым, обнаружил, что он сидит вовсе не в кресле, а на колченогом табурете, посреди грязной комнаты без окон, с осыпавшейся со стен штукатуркой, и освещением служит не люстра, а совсем тусклая лампочка, висящая под серым потолком.
Водитель "ЗИСа" с фонариком-жучком в руке уже стоял на пороге.
— Пошли, — сказал он.
С трудом собравшись силами, Виктор Арнольдович поднялся с табурета и двинулся вслед за ним.
Снова петляли по коридорам, потом шли по затхлому, с многочисленными изгибами тоннелю, наконец вступили в широкую его часть, и там вдали показались светящиеся фары машины.
Вскоре они ехали по невидимой из-за этих затемненных стекол Москве. Теперь водитель ехал все время прямо, поэтому обратная дорога заняла намного меньше времени.
Приехали! Водитель открыл дверцу.
Виктор Арнольдович ступил на тротуар, и "ЗИС" тут же рванул с места. Через несколько секунд он исчез, потерявшись в потоке уличного движения.
Серебряков обнаружил, что стоит на Садовом кольце неподалеку от высотки со шпилем – здания его же министерства. Здесь с трудом верилось, что где-то совсем неподалеку существуют королевства нищих и помойные империи со своими всемогущими императорами и королями.
Однако все это существовало. Страх, только сейчас начинавший пробирать Виктора Арнольдовича во всю силу, был тому подтверждением.
Да еще память, та страшная память, что не отпускала его вот уже почти тридцать лет.
PER PEDES APOSTOLORUM
(Продолжение)
Не страшись смерти – ее все равно не избежать.
Не страшись жизни – она слишком мимолетна.
Страшись страха своего.
Из "Катехизиса…"
После исчезновения с Сухаревки Чокнутого исчез оттуда и мазурик Федька-Федуло. Не за кем ему теперь было следить там из-за своего котла. Другие мазурики скорее всего решили, что помер.
Да он и вправду помер, Федька-Федуло – в ухо надуло: не было такого больше на земле. А был теперь чистенько одетый Виктор Серебряков, он же орденский архангел Колобуил, проживавший в четырехкомнатной квартире на Мясницкой, сходства с тем Федькой-Федулой почти не имеющий. Этот Виктор Серебряков трудился с утра до вечера, силясь наверстать школьные премудрости, не доставшиеся ему в бытность его тем самым чумазым Федулой.
Арнольд Иванович, считавший, что архангел-неуч – позор для Ордена, в овладении этими премудростями здорово ему помогал. Ученик платил ему за то архангельским терпением, за год осилил то, что иному и за пять лет не превозмочь, и на другой год поступил в школу, сразу в восьмой класс, хотя по возрасту был моложе своих одноклассников, не прокоптивших такой шмат жизни за смоляными котлами.
Но все-таки главные мысли Арнольда Ивановича были заняты не Виктором, а Чокнутым, следов которого он долгое время не мог отыскать. Даже связи Серебрякова в ГПУ, а затем в образовавшемся вместо него НКВД, до поры до времени не давали результатов.
Однако поиски все же оказались не напрасными, и через год он таки напал на след.
Как ему удалось это раскопать, Виктор не знал, но раскопать удалось вот что. По приказу нынешнего наркома внутренних дел Ягоды был образован некий Центр, в котором изучали все недоступное рабоче-крестьянскому сознанию, и Чокнутый (как стало известно, уже понемногу приходивший в себя) находился именно там. Был он там страшно засекречен, для пущей секретности обозначался не именем и фамилией, а одной лишь литерой "Ф", ну а после того, как в НКВД откуда-то проведали, что он, возможно, знает содержание сожженного царем Николашкой письма, в котором предсказание будущего чуть ли не для всего мира – тут вообще бульшая часть работы Центра теперь закрутилась вокруг него.
— Наивные люди! — вздыхал Арнольд Иванович. — Они же его не смогут понять даже если он заговорит! Для них любое будущее, ежели это не победа социализма в одной отдельно взятой стране, покажется таким же нелепым, каким для древних показался бы факт вращения Земли вокруг Солнца. Тайны деспозинов для их языческого миропонимания нужны как телескоп для заколачивания гвоздей. Им бы чего попроще – молочные реки там, к примеру, с кисельными берегами или печка-локомотив для лежебоки Емели!.. — И печалился: — Замучают они его…
Потом начал Арнольд Иванович куда-то часто и надолго исчезать, иногда и на ночь домой не возвращался. Чувствовал Виктор, что выстраивает он какую-то небывало длинную цепь, чтобы Чокнутого (или как бишь там его теперь?) из этого Центра вызволить. Но спрашивать ни о чем не решался – не пристало младшему архангелу влезать в дела тех, кто стоит много выше по архангельской иерархии, о том еще Прошка – Уриил Второй не раз в своих книгах писал…
Это случилось еще через полгода. Арнольд Иванович вернулся домой поздно вечером, некоторое время сидел один в своей комнате, слушая "Шествие троллей", а потом, когда музыка окончилась, неожиданно зашел к Виктору, и тот по его возбужденному виду сразу понял – имеется какая-то новость. И еще он понял, что сейчас у них будет разговор, причем не об алгебре и не о химии, а о чем-то куда более важном – разговор между двумя орденскими архангелами, а не между учителем и учеником.
— Кажется, кое-что определилось, — сказал Арнольд Иванович. — Цепочка вроде наконец выстраивается с грехом пополам. Собственно, не цепочка даже, а хвостик к другой, предлинной цепи, один конец которой уходит в непроглядную тьму веков.
Виктор спросил:
— Для вызволения этого "Ф"?
Арнольд Иванович кивнул:
— Именно… — Однако, чуть помолчав, добавил: — Только силенок у Ордена для этого, как оказалось, маловато. По сути нынешний НКВД тоже представляет собой некий орден, но гораздо более разветвленный и могущественный, чем наш, и борьба с ним лишь своими силами едва ли сулит серьезную надежду на успех… Но мне удалось узнать, что существует сила куда более сплоченная, ибо намного более древняя и жестокая. Знал бы ты, Колобуил, каких трудов мне стоило выйти на нее! Это воплощенное зло; но порой и зло может послужить благим целям.
— Какие-нибудь служители Сатаны? — спросил Виктор (где-то он о подобном читал).
— О нет, — отозвался Арнольд Иванович, — все эти секты – лишь детские забавы, придуманные, кстати, не столь давно заскучавшими князьками, жадными до новых развлечений, и не знающих чем бы еще пощекотать себе нервы… — И спросил: — Как по-твоему, какая сила властвовала над людьми со времени возникновения человечества, что заставляло людей истреблять себе подобных, сметать с лица земли царства, империи, целые цивилизации?
— Жадность, — предположил Виктор.
Арнольд Иванович покачал головой:
