— Мама, посмотри: дядя, как птица, летит…
Он летел пять секунд…
Все это мне рассказал участковый милиционер, когда я вернулся в общежитие; я оказался единственным, кого в какой-то степени можно было назвать его другом. На следующий день в вечерней газете я увидел снимок: он лежал на асфальте лицом вниз… В позе летящего человека…
Конечно, я могу попробовать что-то передать… Хотя все ускользает… Мы с вами не выберемся из этого лабиринта… Это будет объяснение отчасти, объяснение физическое, а не духовное. Существует, например, служба доверия. Человек звонит туда и делится: „Я хочу покончить жизнь самоубийством“. За пятнадцать минут они его разубеждают. Они узнают причину. Но это не причина, а спусковой крючок…
За день до этого он встретил меня в коридоре:
— Зайди обязательно. Надо поговорить.
Вечером несколько раз я стучал к нему, он не открывал. Через стенку (наши комнаты рядом) я слышал: он там. Ходит. Взад-вперед. Мечется. „Ну, думаю, — зайду завтра“. Завтра я разговаривал с милиционером.
— Что это? — Милиционер показал мне как будто знакомую папку.
Я нагнулся над столом:
— Это его диссертация… Вот титульный лист: „Марксизм и религия“.
Все страницы были перечеркнуты. И красным карандашом — по диагонали, наотмашь: „Ерунда!! Бред!! Ложь!!“. Его почерк… Я узнал…
Он все время боялся воды… Еще со студенчества я помню, что он боялся воды. Но никогда не говорил, что боится высоты…
Не получилась диссертация, ну и черт с ней! Надо признать себя пленником утопии… Из-за этого, что ли, прыгать с двенадцатого этажа? Сколько людей сегодня переписывает свои кандидатские, докторские, а сколько боятся признаться вслух, как они у них назывались. Стыдно, неудобно… Может, он решил: я сброшу и эти одежды, и эту физическую оболочку…
Логика поведения не вела к этому, а действие совершилось… Есть такое понятие, как судьба. Тебе дана программа… Ты взошел… Человек либо восходит, либо опускается… Я думаю: он верил, что есть другая жизнь… В тонком слое… Был ли он верующий? Тут начинается вопрошение… Если была у него вера, то без посредников, без культовых учреждений, без самого обряда. Но для верующего самоубийство невозможно, он не решается нарушить план Бога… Прервать нить… У атеистов пусковой механизм срабатывает проще. Он не верит в другую жизнь, не страшится. Что такое семьдесят или сто лет? Какой-то миг, песчинка. Молекула времени…
Однажды мы с ним говорили о том, что социализм не решает проблему смерти или хотя бы старости. Проходит мимо…
Я был свидетелем, как в букинистическом магазине он познакомился с каким-то сумасшедшим. Тот тоже рылся в старых книгах о марксизме, как и мы. Потом мне передал:
— Послушай, что он сказал: „Это я — нормальный, а ты — страдающий“. Ты знаешь — он прав.
Я думаю, он был искренним марксистом и принимал марксизм как гуманитарную идею, для которой „мы“ — гораздо больше, чем „я“. Как некую единую планетарную цивилизацию в будущем… Зайдешь к нему в комнату, он лежит, обложившись книгами: Плеханов, Маркс, биографии Гитлера, Сталина, сказки Андерсена, Бунин, Библия, Коран. Все это читает сразу. В памяти остались отрывки его мыслей, но лишь отрывки. Я восстановил их уже после… Ищу смысл его смерти… Не повод, не причину… Смысл! В его словах…
— В чем разница между ученым и священником? Священник то, что не познано, через веру познает. А ученый пытается проникнуть в Нечто через факт, через знание. Знание рационально. Но возьмем, к примеру, смерть. Просто смерть. Смерть дальше мысли…
Мы, марксисты, взяли на себя роль служителей церкви, мы сказали, что знаем ответ на вопрос: как сделать всех счастливыми? Как?! Любимая книга моего детства — „Человек-амфибия“ А. Беляева. Я недавно ее перечитал. Это же ответ всем утопистам мира… Отец творит из сына человека-амфибию. Он хочет подарить ему мировой океан, осчастливить, изменив человеческую природу. Гениальный инженер… Ему мерещится, что он проник в тайну… Что он — Бог! Он он сделал сына самым несчастным среди людей… Природа не открывается человеческому разуму… Она его только заманивает…
Или вот еще несколько его монологов. Как я их запомнил…
— Феномен Гитлера еще долго будет волновать умы. Возбуждать. Все-таки, как запускается механизм массового психоза? Матери на протянутых руках несли детей: „На, фюрер, возьми!!“
Мы — потребители марксизма. Кто может сказать, что он знает марксизм? Знает Ленина, Маркса? Есть ранний Маркс… И Маркс в конце жизни… Эти полутона, оттенки, вся эта цветущая сложность нам неведома. Никто приращения знаний не дает. Мы все — интерпретаторы…
Нынче мы завязли в прошлом, как раньше в будущем. Мне тоже казалось, что я это всю жизнь ненавидел, а выходит, любил. Люблю?.. Неужели можно любить эту лужу крови? Это кладбище? Из какой грязи, из какого кошмара… На какой крови все замешено… Люблю!
Предложил нашему профессору новую тему для своей диссертации: „Социализм как интеллектуальная ошибка“. А он ответил: „Бред“. Мол, с таким же успехом я могу заняться расшифровкой Библии или Апокалипсиса. Что же, бред — тоже творчество… Старик растерян, ты же знаешь — он не из долдонщиков, но то, что произошло, для него личная трагедия. Мне надо переписать диссертацию, а как ему переписать жизнь? Сейчас каждый из нас должен реабилитировать себя. В психиатрии есть такая болезнь — раздвоение-растроение личности. Больные ею забывают свою фамилию, социальное положение, своих знакомых и даже детей, свою жизнь. Растроение личности… Это когда человек не может соединить свою личную точку зрения, официальный взгляд или государственную веру и свои сомнения, насколько верно то, что он думает, и то, что он говорит… Личность двоится, троится… В психбольницах полно учителей истории, преподавателей вузов… Чем лучше они внушали, тем больше развращали… По меньшей мере три поколения… и еще несколько заражено… Но как таинственно все ускользает от определения… Соблазн утопии…
Как у Джека Лондона… Помнишь его рассказ о том, что жить можно и в смирительной рубашке? Надо лишь ужаться, вдавиться и привыкнуть… И даже будешь видеть сны…
Теперь я анализирую… Прослеживаю ход его мыслей… И я улавливаю, что он готовился к уходу…
Пьем чай, он неожиданно говорит:
— Я знаю свой срок…
— Ванечка, ты что! — воскликнула моя жена. — Мы тебя только женить собрались.
— Я пошутил. А вот животные никогда не кончают жизнь самоубийством. Не нарушают хода…
Назавтра после этого разговора кастелянша нашла в мусорном бачке его почти новый костюм, и паспорт лежал в кармане. Прибежала к нему. Он смутился, пробормотал что-то вроде того, что был пьян. Да в рот не брал! Паспорт оставил себе, а костюм ей подарил: „Он мне уже не нужен“.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
