— Хорошо. А пока Минаева отыщу, что-то я давно его не видел. — Оверчук повернулся к охраннику, спросил: — Ринат, не видел?
— Нет, Андрей Васильевич, — помогал тот головой.
— Чёрт, я без рации, — вздохнул Оверчук. — Ну-ка вызови его.
Дегтярёв отдал фонарь Ринату. В окна попадало достаточно света с улицы, а глаза уже привыкли к темноте, и он оставил безопасников в вестибюле, поспешив наверх. Он уже сознавал, что обречён, и как ни странно, это знание сделало его удивительно спокойным.
И ещё Дегтярёву нужно было сделать несколько вещей. Сначала ему нужно было послать сообщение Сергею Крамцову. Это был единственный человек, которому он доверил бы заботу о своей семье. Тем более что у самого Сергея не было ни единой близкой души в этом мире, а сам аспирант стал Владимиру Сергеевичу вполне родным.
Затем он собирался звонить по телефону. Звонить военным, звонить городским властям, звонить куда угодно, лишь бы город спохватился, начал бороться за жизнь. Потому что из стен этого маленького института вырвалась не-жизнь, питающаяся жизнью. А затем надо было найти способ покончить с собой, не дожидаясь, пока ты превратишься в зомби. И это было настоящей проблемой, потому что огнестрельного оружия у Владимира Сергеевича не было, а без него найти способ пробить себе голову проблематично. Зато оружие было у охраны и у Оверчука. Рукоятка пистолета несколько раз за сегодняшнюю ночь высовывалась у того из-под пиджака. Обычно Оверчук так оружием не козырял, скорее всего, даже не носил его с собой, но сегодня прихватил.
В темноте было видно, что в дверях кабинета Биллитона кто-то стоял. Когда Владимир Сергеевич подошёл к двери своего кабинета, человек сделал движение, как будто собираясь пойти в его сторону, но Дегтярёв почти крикнул: «Мне нужно пять минут, потом поговорим, Джим!», затем проскочил в свой кабинет и захлопнул за собой дверь, повернув защёлку под ручкой, чтобы никто не мог войти следом. Быстро подошёл к окну, раскрыл его, выглянул наружу. Ударостойкие стёкла в окне уцелели, разве что наружное треснуло в нескольких местах. Взрыв произошёл слишком близко к стене здания, ударная волна прошла вверх.
Между задней стеной института и забором прохаживался Олег Володько, охраняющий пролом в заборе, закрытый лентой и переносными барьерами. На проезжей части с двух сторон стояли знаки, предупреждающие о препятствии, и горели оранжевые фонари. Действительно, милиция постаралась, но выглядело это всё чем угодно, но вовсе не зоной бедствия. Затем Дегтярёв достал из кармана мобильный телефон, набрал номер Крамцова. После двух гудков тот ответил, как будто специально ждал звонка:
— Слушаю, Владимир Сергеевич.
— Слушай внимательно, Серёжа, не перебивай меня и не спорь. Хорошо?
— Я слушаю.
— Серёжа, я инфицирован. Поясню: инфицирован укусом, то есть… дальнейшее тебе известно, — говорил он абсолютно спокойным, размеренным тоном, как будто надиктовывал статью. — Не знаю, сколько мне осталось, но я сейчас начну звонить всем, кого знаю и кому смогу дозвониться. Мне уже всё равно, но люди должны знать, что грядёт.
— Владимир Сергеевич…
— Ты об этом не беспокойся, я всё беру на себя, — перебил Сергея Дегтярёв. — Ты же должен приехать ко мне домой, взять из верхнего правого ящика моего стола все диски, которые там есть, все папки с полки над столом и мой ноутбук. Всё это должно попасть в Горький-16, к Гордееву Кириллу, моему другу и однокашнику. Они смогут разработать вакцину, нет никого лучше, чем они, если у них будет исходный образец «Шестёрки». Это единственное, что есть хорошего из новостей. Как мы его модифицировали — это всё есть в моих бумагах. Они элементарно это повторят. Телефоны Гордеева есть в большом блокноте, он лежит на моём столе слева от компьютера. Ты всё запомнил?
— Я могу прийти к вам, — послышался голос Крамцова в трубке. — Я совсем рядом, метрах в двухстах, наблюдаю за институтом.
— И прячься дальше, даже не смей приближаться к институту, — ответил Дегтярёв. — Оверчук что-то задумал, я это чувствую, он сумел отправить всю милицию, которая здесь была. А обо мне заботиться поздно. Я уже инфицирован.
— На вас вирус может не подействовать.
— Подействует. И я это знаю, и ты это знаешь. Мы оба знаем. Второе. Побудь до завтра с моей семьёй, посмотри, как развивается ситуация. Если станет совсем плохо — бери мою машину, всю мою семью и вези их в Садов, к Кириллу. Он сумеет организовать вам пропуск, а места безопасней, чем там, нет на всей земле. Ты понял меня?
— Я понял.
— Там ты будешь на своём месте, работайте над вакциной, спасите мир. Всё, прощай, у меня мало времени, и много надо сделать. Не перезванивай мне, я даже не отвечу на звонок.
Не давая Сергею ничего сказать, Дегтярёв отключил телефон. За спиной послышался шум, он обернулся. Дёргалась ручка двери, как будто кто-то лениво играл с ней с той стороны. У Дегтярёва в душе полыхнуло бешенством. Он представил, как Оверчук стоит с той стороны двери и с обычной своей вальяжной улыбочкой развлекается тем, что нажимает на ручку. «Сволочь, даже постучать по-человечески не может, везде надо важность свою продемонстрировать!» Почему-то в этот момент Дегтярёву не показалось, что представившаяся ему картина нелепа и Оверчук в жизни бы так не поступил. В такой форме долго копившаяся злость на Оверчука нашла выход. Владимир Сергеевич быстро подошёл к двери, отпер её и рывком рванул на себя. С той стороны ручку держали и не успели вовремя отпустить, поэтому человек почти ввалился из коридора в кабинет. И это был вовсе не Оверчук.
— Коля? — удивился Дегтярёв. — Что случилось? Тебя же Оверчук… Коля?
Николай Минаев стоял перед Владимиром Сергеевичем, не шевелясь. Нижняя часть его лица, руки, грудь, плечи были буквально залиты кровью. Её металлический запах волной ударил в Дегтярёва. Но самым страшным было не это. Самым страшным были глаза Минаева. В них не было ничего. Никакого выражения вообще. И в них не было даже жизни. Как будто подёрнутые какой-то мутной плёнкой, не мигая и не отрываясь, они смотрели на Владимира Сергеевича.
Он почувствовал, как по спине поползли мурашки и волосы на голове встают дыбом. Никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, когда он посмотрел в глаза ожившего трупа. А в том, что он смотрит в глаза трупа, Дегтярёв не усомнился ни на мгновение. В них было нечто, на что не должен смотреть человек, что ему не положено видеть. Владимиру Сергеевичу показалось, что, если он будет смотреть в них ещё одну секунду, он просто обмочит штаны от страха. И он попятился назад.
Его отступление как будто послужило сигналом для зомби. До того стоявший неподвижно, он вдруг вытянул руки и пошёл следом, очень неуклюже, но неожиданно быстро. При этом он издал какой-то придушенный, скулящий звук, напугавший Дегтярёва ещё больше. Он заскочил за свой стол, широкий и массивный, оглядываясь в поисках чего-либо, что может послужить оружием. Настоящее оружие, пистолет, висело у Николая на поясе, в открытой кобуре, но с тем же успехом оно могло лежать на заводе, где его сделали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
