– В моем городе Н. очень красивая природа, особенно зимой, когда минус пятьдесят! И вас в городе Н. очень любят, так что пообещайте нашим читателям, что приедете встретиться с ними!
– Обязательно приеду! – ответила я с тактичной улыбкой и забыла о собеседнике навсегда.
Не будешь ведь марсианину на сезон метеоритного дождя объяснять, что марсианская природа мало приспособлена для землянина. Проще ведь политкорректно улыбнуться и согласиться.
Но когда Веня, Миша, автопробег и московская жара после празднества в «Метелице» достигли апогея, позвонил журналист и сообщил, что «сегодня среда, а в субботу мы вылетаем в город Н.». Было так плохо слышно, что мне не удалось окрасить интонацию изумления так, чтобы в ней услышались все ненормативные кружева, которыми я владею в совершенстве и за которые в городе Н., наследнике лагерей, убивают в ту же секунду. Не въехав в мое настроение, мальчик-колокольчик сказал:
– Жду вас в субботу в аэропорту!
И повесил трубку. И тут я поняла, что я вправду лечу в город Н., и никакого смысла внутренне обсуждать, что полный идиотизм делать это в разгар организации автопробега. Да и вообще полный идиотизм! Мало ли на карте городов Н.!
– Ты рехнулась! – вопил Веня. – Если ты улетишь, все провалится! Что нормальному человеку делать летом в городе Н.? Это дурацкий каприз! Автопробег – дело нашей жизни! Он перевернет всю страну, он изменит отношение к американским автомобилям!
– Я лечу на неделю! А ты за это время сходишь на три встречи. Время и место записаны у секретарши. Просто надеваешь костюм вменяемого цвета, приходишь вовремя и рассказываешь все, что ты уже рассказал 300 раз. Места важные – администрация Президента, Совет Федерации и представительство «Волги»…
Веня куксился.
– Зачем тебе в Н.? – подозрительно спрашивал любимый с вялым раздражением собаки на сене.
– Город Н. классный! Я там был когда-то! Договорись о моих гастролях! – просил Миша, подозревая, что если ни одна живая душа не может опознать его в Москве, где он прожил жизнь до эмиграции, то население города Н. определенно состоит из его фанатов.
В субботу я действительно летела в добротном самолете с мальчиком-колокольчиком и через четыре часа поняла, что город Н. находится не возле Архангельска, а дальше, чем конец света… Россиянин смотрит на карту в школе, а всю остальную жизнь представляет себе планету «по понятиям». По понятиям, например, Париж – это близко, а Саратов – хрен знает где. Токио – модное место, а города Благовещенска не существует потому, что фигли там делать. Нью-Йорк – спальный район Москвы, а вот Сыктывкар – нереально далеко… Ну и ясное дело, что если зимой холодно, то все это должно быть возле Архангельска.
Говоря «Россия», мы подразумеваем – до Уральских гор, поскольку за Уральскими хребтами живет только десять процентов населения. Нельзя ведь умом понять, зачем нам столько территории, где никто не живет, и почему мы туда не пускаем тех, кому тесно в своей стране, надрывно голося при этом о сокращении населения. Кто не въезжает, о чем я, пусть посидит семь часов в самолете, под которым горы, долины, реки, леса… и никого. Семь часов никого!
После восьмичасового перелета против восхода солнца и пересечения кучи часовых поясов жить не хотелось. И если вы не знаете слова «десинхроноз», то лучше бы вам его и не знать. Но больше всего это похоже на наркоманскую ломку, как ее снимают для фильмов по борьбе с наркотиками.
Мой чемодан был доставлен в лучшую гостиницу города. В номере стояла огромная кровать с жеманно розовым покрывалом в задумчивых воланах. На тумбочке сияла бумажка «Индивидуальный массаж круглосуточно» и две тоненькие книжечки Агаты Кристи. В ванной бастовала горячая вода, а на полочке вытянулись расческа и зубочистка. Пришлось представить себе предполагаемого обитателя люкса, лежащего в пышном теле кровати под круглосуточным индивидуальным массажем, с Агатой Кристи в одной руке и зубочисткой – в другой.
В окнах с намертво замазанными плотной мазилкой щелями стоял сумрачный с полудня ветреный город. Чуть не плача от отчаяния, я могла только упасть в розовые воланы, не раздеваясь, и несколько часов не подавать признаков жизни. Конечно, надо было объяснить мне, что сейчас самое главное дотерпеть до конца светового дня, потом выпить полстакана водки и проснуться уже своим просыпанием.
Но мальчика-колокольчика так распирало от радости, что он доставил мое тело в далекий край, что жизнеспособность тела была ему уже не важна. Он позвонил через три часа и, захлебываясь от радости, сообщил, что нас ждет мэр. Открыв глаза и с трудом понимая, в какой точке мироздания нахожусь и за каким лешим мне какой-либо мэр, я поняла, что все клетки моего организма рассыпаются, теряют точку сборки… и делают это с такой интенсивной болью, что, видимо, это и есть финал.
«Как глупо, как неизящно – умереть в городе Н.! Просто какая-то литературная безвкусица… Говорят, таланты рождаются в провинции, а умирают в Париже… До Парижа лететь четыре часа. До этой дыры восемь!» – понеслось в моей голове.
И с пластикой космонавта, вернувшегося из полета и не отсидевшего в барокамере, я начала красить глаза для мэра, заранее ненавидя его вместе со всеми остальными мэрами планеты. Тем не менее мэр оказался милым, заботливым дяденькой, изумленным моей отстраненностью и принимающим ее за московский понт. На самом деле всю встречу я пыталась не хлопнуться в обморок. И мне это практически удалось. Но им этого было мало, потому что меня пихнули в машину, повезли по памятным местам, морским бухтам, ресторанам спонсоров и только к вечеру… к своему вечеру, стало быть, к моему утру, отпустили восвояси.
* * *
Проснувшись поутру, я с нездешней силой ненавидела город Н. со всей его историей, географией и населением, злорадно приговаривая:
– Москва ее достала! От бомонда ее тошнит! Кризис жанра у нее! Вот тебе за кризис жанра! Нравится? Ешь большой ложкой!
Звонил Миша и час утешал меня. Советовал проникнуть в глубокую душу провинции. Он говорил:
– Ты там хоть увидишь настоящих интеллигентов, которые себя не «позиционируют» и не «интегрируют»!
Я послала его убедительным витиеватым матом. Очаровательный официант принес мне в номер яичницу без ножа и вилки и чай без чайной ложки. Он был так счастлив, что видит меня живую, что не услышал повторной просьбы ни о том ни о другом. Пришлось есть руками и мешать чай зубочисткой.
Помню, собираясь на выступление в главную библиотеку города, надела невероятно дорогой немецкий пиджак, расшитый бисером, в котором получала «Тэффи». И он символизировал высокую потребность в бунте, которую можно было реализовать только на доверчивых читателях, собравшихся в библиотеке. И уж как бы я реализовала эту потребность, тем более что аудитория была из городской знати в стиле: «Мы вам сейчас объясним всю правду про жизнь…» И бойко про то, как их одурачили с реформами, приватизацией и идеей перемен, а то ведь так было хорошо…
