Например, такой.
Жил на свете профессор с мировым именем. Идеи, которые он периодически выдвигал, были столь заумны, что обалдевшие слушатели начинали понимать их лет через пять, не раньше.
Администрация, впрочем, не любила его. Если идеи его становились понятными через пять лет, когда же, спрашивается, их можно внедрить?
Экономика должна базироваться на законах экономики. А наука должна быть самоокупаемой. Кому, подумайте сами, нужен ученый, чьи идеи можно понять только через пять лет?
Сначала у профессора отняли настольную лампу, а затем и из люстры вывернули лампочку - вроде бы пустяк, а все-таки экономия.
На общем собрании коллектива поставили вопрос о его профессиональной пригодности. Если его идеи становятся понятными через пять лет, а деньги на пропитание он требует два раза в месяц, откуда их брать? Отнимать у работящих? Они, значит, будут работать, а он - болтать об идеях, которые и понять-то можно только через пять лет! Не воспитываем ли мы тем самым иждивенчество?
А если он скажет что-то такое, что и через пять лет никто не поймет? Доверять? Но так можно дойти до абсурда. Предположим, ждем пять лет, а потом оказывается, что профессор был не прав. Или еще более вероятный случай - проходит четыре года м десять месяцев, а он заявляет, что то-то и то-то было неверным, а надо было заниматься тем-то и тем-то. Про второе, естественно, мы поймем через пять лет, а про первое сразу становится понятным - неправильно. Вернет ли профессор зарплату за четыре года десять месяцев назад? Ну и так далее...
Конец у рассказа оптимистичный - профессор бросил свою завирательную науку и занялся общественно-полезным трудом - складывает коробочки для обуви. И счастлив, потому что теперь каждый может сразу увидеть результаты его труда...
А что, забавно получилось.
Профессор, наконец, справился с сервировкой стола и пригласил Поля. По стенке рядом с ним прыгал красноватый солнечный зайчик. От чашки, что ли?
- Я слушаю тебя, Поль.
- Я бы хотел узнать ваше мнение по довольно неожиданному вопросу. Видите ли, я решил написать популярную брошюрку о великих околонаучных заблуждениях. Для школьников. Ну, машина времени, вечный двигатель, нуль-т, что там еще?
- Мультипликатор...
- Во, вот... Может быть вы подскажите, к кому я могу обратиться за материалом, в библиотеку с таким не придешь.
Совершенно неожиданно профессор заплакал.
- Вот я и дождался. Ты пришел, мой мальчик. Это так мучительно ждать, придет ли кто-нибудь ко мне. И не знать - кто. Пришел ты. И я рад тебе. Честно говоря, я не думал, что ты сможешь. Я ждал Федора или Ника. Но пришел ты. Обычный, земной... Я рад тебе. Это справедливей, чем... Теперь я умру спокойно, видит бог...
- Ну что вы, профессор.
- Как хорошо, что пришел именно ты. Я ведь скоро умру, а ты не грусти - так должно быть. И не бросай из-за моей смерти дела. Понял? Не бойся их. Ничего они тебе не смогут сделать. Ничего.
- Что сделать?
- Не такие уж это заблуждения, мой мальчик. Нуль-т, например. Красноватый солнечный зайчик вдруг прыгнул профессору на лоб. Тихонько звякнуло стекло, и зайчик расплылся кровавым пятном. Тело профессора грузно сползло на пол.
Лазерный прицел! Вот что это было!
Поль мешком свалился на пол и на четвереньках подлез под стол. Красное пятнышко исчезло. Нельзя было терять ни минуты.
Поль вскочил, бросил чашку с недопитым кофе в сумку, чтобы не оставлять отпечатков, и выскочил из квартиры.
Законы конспирации требовали четких и решительных действий, но заставить себя подчиняться инструкции было столь же трудно, как и бессмысленно. Конечно, они прекрасно знали, кто был с профессором в комнате в момент выстрела.
Но инстинкт победил. Как учили, Поль смешался с толпой на базарной площади, чтобы сбить со следа возможных преследователей, и устроил беготню по городу с бесконечными пересадками.
Трамвай, автобус, метро, снова автобус.
Ну и так далее.
К дому он подошел уже затемно... И нисколько не удивился, что его ждали. Щелкнули наручники, и Поля втолкнули в машину.
Особого волнения Поль не испытывал. Ночь на нарах он использовал по прямому назначению - как следует выспался. Опыт, пусть и небольшой, подсказывал ему, что надо воспользоваться моментом, ведь было неизвестно, когда ему удастся поспать в следующий раз. В чем его хотят обвинить было неясно, но главное он понял - амнистия для него закончилась.
Утром Поля повели на допрос.
Следователь оказался знакомый. Тот самый, что пытался пришить Полю дело об убийстве министра культуры.
- Здравствуйте, Кольцов. Садитесь. Вижу, что узнали меня. И это хорошо. Нам легче будет найти общий язык. вы не будете видеть во мне лишь противника, а я не буду считать вас сознательным террористом со стажем, как считал бы любой наш работник, ознакомившийся с делом.
Поль угрюмо молчал. Начало разговора ему не понравилось, было похоже, что сейчас ему припомнят все.
- А я вспоминал о вас, - продолжал следователь. - Вы ведь, Кольцов, интересный человек. Ваше мышление нестандартно. Хорошо это и плохо? Я бы сказал - не рекомендовано. Во времена Запрета, во всяком случае, это было плохо. А сейчас - представляет интерес разве что для любителей, к которым я себя отношу. Нет, в самом деле, я бы с удовольствием встретился с вами не по долгу службы, так сказать, а в раскованной непринужденной обстановке. А что, думаю, это не так неправдоподобно, как может показаться на первый взгляд. Сейчас я вам задам ряд вопросов, и если ваши ответы можно будет признать удовлетворительными, отпущу. Вот тогда и можно будет пригласить вас к себе в особняк. Вы ведь не против философской беседы за чашечкой чая?
Поль решил промолчать.
- Я обожаю философские беседы, - продолжал следователь. - Кстати, вы знаете, что философия не является наукой, как кое-кто порой думает. Философия - это научное мировоззрение. Как вы относитесь к столь удивительному факту?
Поль промолчал, и следователь неожиданно заорал:
- Извольте отвечать!!!
- Что я должен отвечать? Я в участке, а не на философском диспуте.
- Отвечать!
- Хорошо. Если вас так это интересует. Я никак к этому не отношусь.
- Так и занесем в протокол, - снова спокойным голосом сказал следователь. - Вы стали резким. Не смущайтесь, в вашем положении это понятно.
- В каком положении? В чем меня обвиняют?
- А в чем вас можно обвинить? - как бы удивился следователь. - Разве вы в чем-либо виноваты?
- Вам виднее. Вы же меня арестовали.
- Клевета. Никто вас не арестовывал. Вас задержали. Будем считать, что я соскучился и захотел удостовериться, что у вас все в порядке.
- Чушь какая! - не выдержал Поль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
