class="p1">– А потом?
– Не знаю. Не измерял; не до этого было, понимаете…
– Сейчас в вас два метра два.
– Хорошенькое дело, – пробормотал я, – и долго еще так протянется?
– Нет. Вероятно, уже все… Как вы себя чувствуете?
– Хорошо.
– Все кажется легким, да?
– Теперь уже меньше. В Адапте, на Луне, мне дали какие-то пилюли для уменьшения напряжения мышц.
– Вас дегравитировали?
– Да. Первые три дня. Говорили, что это недостаточно после стольких лет, но, с другой стороны, не хотели держать нас после всего этого взаперти…
– Как самочувствие?
– Ну… – начал я неуверенно, – временами… я себе кажусь неандертальцем, которого привезли в город…
– Что вы собираетесь делать?
Я сказал ему о вилле.
– Это, может быть, и не так уж плохо, – сказал он, – но…
– Адапт был бы лучше?
– Я этого не сказал. Вы… а знаете ли, что я вас помню?
– Это невозможно! Ведь вы же не могли…
– Нет. Но я слышал о вас от своего отца. Мне тогда было двенадцать лет.
– О, так это было, очевидно, уже много лет спустя после нашего отлета, – вырвалось у меня, – и нас еще помнили? Странно.
– Не думаю. Странно скорее то, что вас забыли. Ведь вы же знали, как будет выглядеть возвращение, хоть и не могли, конечно, все это себе представить?
– Знал.
– Кто вас ко мне направил?
– Никто. Вернее, Инфор в отеле. А что?
– Занятно, – сказал он. – Дело в том, что я не врач, собственно.
– Как!
– Я не практикую уже сорок лет! Занимаюсь историей космической медицины, потому что это уже история, Брегг, и, кроме как в Адапте, работы для специалистов уже нет.
– Простите, я не знал.
– Чепуха. Скорее я должен вас благодарить. Вы – живой аргумент против утверждений школы Милльмана, считающей, что увеличенная тяжесть вредно влияет на организм. У вас даже нет расширения левого предсердия, ни следа эмфиземы… и великолепное сердце. Но ведь вы это сами знаете?
– Знаю.
– Как врачу, мне нечего добавить, Брегг, но, видите ли… – Он был в нерешительности.
– Да?
– Как вы ориентируетесь в нашей… нынешней жизни?
– Туманно.
– Вы седой, Брегг.
– Разве это имеет какое-нибудь значение?
– Да. Седина означает старость. Никто сейчас не седеет, Брегг, до восьмидесяти, да и после это довольно редкий случай.
Я понял, что это правда: я почти совсем не видел стариков.
– Почему?
– Есть соответствующие препараты, лекарства, останавливающие процесс поседения. К тому же можно восстановить первоначальный цвет волос, хотя это утомительная процедура.
– Ну хорошо… – сказал я. – Но зачем вы мне это говорите?
Я видел, что он никак не решается.
– Женщины, Брегг, – коротко ответил он.
Я вздрогнул.
– Вы хотите сказать, что я выгляжу как… старик?
– Как старик – нет, скорее как атлет… но вы ведь не разгуливаете нагишом. Особенно когда сидите, вы выглядите… то есть случайный прохожий примет вас за омолодившегося старика. После восстановительной операции, подсадки гормонов и тому подобного.
– Ну что ж… – сказал я. Не знаю, почему я чувствовал себя так мерзко под его спокойным взглядом. Он снял очки и положил их на стол. Его голубые глаза чуточку слезились.
– Вы многого не понимаете, Брегг. Если бы вы собирались до конца жизни посвятить себя самоотверженной работе, ваше «ну что ж» было бы, возможно, уместным, но… то общество, в которое вы возвратились, не пылает энтузиазмом к тому, за что вы отдали больше, чем жизнь.
– Не нужно таких слов, доктор.
– Я говорю так, потому что так думаю. Отдать жизнь, что ж? Люди делали это испокон веков… но отдать всех друзей, родных, знакомых, женщин – ведь вы же пожертвовали всем этим, Брегг!
– Доктор…
Это слово с трудом прошло сквозь гортань. Я оперся локтем о старый стол.
– И, кроме горсточки спецов, это не интересует никого, Брегг. Вы это знаете?
– Да. Мне сказали об этом на Луне, в Адапте… только… они выразили это… мягче.
Мы замолчали.
– Общество, в которое вы возвратились, стабилизировалось. Оно живет спокойно. Понимаете? Романтика раннего периода космонавтики кончилась. Это напоминает историю Колумба. Его путешествие было чем-то необычным, но кто интересовался капитанами парусников спустя двести лет? О вашем возвращении поместили две строчки в реале.
– Доктор, но это ведь не имеет никакого значения, – сказал я. Его сочувствие начинало меня раздражать еще больше, чем равнодушие других. Но этого я не мог ему сказать.
– Имеет, Брегг, хотя вы не хотите согласиться с этим. Если бы на вашем месте был кто-нибудь другой, я бы промолчал, но вы имеете право знать правду. Вы одиноки. Человек не может жить одиноко. Ваши интересы, все то, с чем вы вернулись, – это островок в море безразличия. Сомневаюсь, многие ли захотят слушать то, что вы могли бы рассказать. Я бы захотел, но мне восемьдесят девять лет…
– Мне нечего рассказывать, – желчно ответил я. – Во всяком случае, ничего сенсационного. Мы не открыли никакой галактической цивилизации, кроме того, я был всего лишь пилотом. Я вел корабль. Кто-то должен был это сделать.
– Вот как? – тихо сказал он, поднимая седые брови. Внешне я был спокоен, но мною овладело бешенство.
– Так! И тысячу раз так! А это равнодушие, сейчас – если уж вы хотите знать – задевает меня только из-за тех, кто не вернулся…
– Кто не вернулся? – спросил он совершенно спокойно.
Я успокоился.
– Многие. Ардер, Вентури, Эннессон. Зачем вам, доктор…
– Я спрашиваю не из праздного любопытства. Это была – поверьте, я тоже не люблю громких слов, – это была как бы моя собственная молодость. Из-за вас я посвятил себя своей профессии. Мы с вами равны своей бесполезностью. Вы, разумеется, можете с этим не соглашаться. Я не буду настаивать. Но мне хотелось бы знать. Что произошло с Ардером?
– Точно неизвестно, – ответил я. Мне вдруг все стало безразлично. Почему бы в конце концов не рассказать? Я уставился на потрескавшийся черный лак столика. Никогда не думал, что это так будет выглядеть.
– Мы вели два зонда над Арктуром. Я потерял с ним связь. Не мог его отыскать. Это его радио замолчало, не мое. Когда у меня кончился кислород, я вернулся.
– Вы ждали?
– Да. В общем я кружился вокруг Арктура шесть дней. Если говорить точно, сто пятьдесят шесть часов.
– Один?
– Да. Мне не повезло, на Арктуре появились новые пятна, и я полностью потерял связь с «Прометеем». Со своим кораблем. Магнитные бури. Без радио нельзя вернуться. Я имею в виду Ардера. В этих зондах локатор сопряжен с радио. Он не мог вернуться без меня и не вернулся. Гимма вызывал меня. Он был прав, потому что я потом рассчитал – просто так, чтобы убить время, – какова была вероятность, что
