Тем временем деятельная Саида, глядя вперед, занялась сокращением убытков на период неуклонно приближающихся лишений, то есть рассчитала и на неопределенный срок отправила назад в деревню у дальнего конца оазиса почти весь персонал, наказав припомнить прежние — освоенные до знакомства с семьей Малук — способы выживания, а лучшие времена, дескать, не заставят себя ждать. Покорная прислуга в белоснежных шароварах и кителях цвета бычьей крови, зажав в руках тонюсенькие желтые конверты, потопала по домам, а в баре у бассейна ее отсутствие уже ощутил на себе Вилли, со всей мочи горланя, чтоб дали пива. Но поскольку никто не появился и не ответил на его зов, он шарахнул теннисной ракеткой по стеклу запертого холодильного шкафа для напитков и завоевал популярность среди новых друзей щедрой раздачей бутылок.
Почти синхронно многоголосый звон, писк и треск оповестили о следующей волне увольнений. На этот раз она охватила Квики и почти всю молодежь у бассейна, ведь за ним сюда последовали главным образом те, которые в Сити и так вились вокруг него целыми днями, правда, в составе возглавляемой им команды аналитиков и продавцов, команды, которая своими смелыми и хладнокровными действиями за последние годы принесла банку сотни миллионов, а теперь, когда все рухнуло, наверное, убытки во много крат выше. В то же самое время на Gracechurch Street, на шестнадцатом этаже, девушка в темно-синей узкой юбке, та самая практикантка, что сшила костюм туарега в тщетной надежде получить приглашение на свадьбу, лазила под столами в операционном зале и выдергивала, как велели, компьютеры из сети, позволяя растерянным мужчинам в дорогой одежде для досуга и с картонными коробками под мышкой пялиться на ее попку.
Приказы об увольнении оказались последними вестями с родины, достигшими пустыни. Вскоре мобильники отказались служить по назначению, потому что в свете новейших событий руководство тунисского оператора связи сочло взаимодействия по роумингу с английскими телекоммуникационными компаниями высоким риском. Обрыв каналов связи вызвал у отныне безработных разнообразнейшие чувства. Кто утирал слезы с глаз, кто разразился неудержимым истерическим смехом, кто — столь же неудержимой похабной бранью, а вот у одной худенькой брюнетки между лопатками пробежала легкая дрожь, какая в других обстоятельствах даже могла бы показаться прелестной, но то была судорога ужаса, ведь в далекой пустыне ее, считай, живьем закопали в песок. Квики — он скинул всю одежду, кроме мятых штанов, и развалясь отдыхал на лежаке — принял новость спокойно и быстрым движением, не глядя, швырнул в переливчатую синь воды ненужный уже телефон, что привело к первому на тот день кровопролитию, ибо телефон не пошел камнем вниз, а в силу плоской своей формы стал весело скакать по поверхности воды и на третьем или четвертом прыжке настиг в заплыве воспитательницу частного детского сада, до той минуты внешне чуточку напоминавшую Роми Шнайдер, и выбил ей передние зубы.
Оценив сопутствующий ущерб, Квики готовился выступить с речью, но именно в этот миг у бассейна появился бодрый и отдохнувший Прейзинг.
— Бог весть с каким трудом пытался я разобраться в этой сцене, она слилась для меня с той сценой на лондонской улице, под которую я задремал, хотя и во сне она продолжала меня преследовать. Впрочем, здесь-то солнце палило нещадно и стояла невыносимая полуденная жара. Все вокруг было залито странным, как будто ртутным светом: резко вырисовывались любые контуры, красивое и уродливое представало глазам с безжалостной ясностью и, главное, неподвижностью, напомнив мне Tableaux Vivants — живые картины во время представления Страстей Христовых в Обераммергау. На краю бассейна плакала молодая женщина, и, хотя она прижимала к губам окровавленный платок, я узнал в ней ту самую, что мне и раньше запомнилась разительным сходством с Роми Шнайдер. Две подружки хлопотали вокруг, гладили ее по мокрым волосам, уговаривали, успокаивали. Тем временем на дно бассейна нырял ее будущий жених, брокер, из английских дворян, ощупью пытаясь найти выбитые резцовые зубы; жидкие волосы липли к его вискам.
Подружки бросали сердитые взгляды в сторону Квики, но он и бровью не повел, зато произнес речь, смысл которой сводился к тому, что приближаются великие времена, и уж в одном он уверен — по всем признакам будет война, война неизбежна, а уж когда начнется, надо вновь взять в руки оружие, в крайнем случае — под знаменами Ее Величества, но еще лучше — частной охранной фирмы, а тут никому беспокоиться не надо, он всем им знает цену, он готов выступить с ними в поход, со всеми до единого. Когда требуют обстоятельства, надо выйти из операционного зала в узкие переулки Басры, на нефтепромыслы Эль-Курны, а если хотите знать его мнение — так пройти и по лесам Фландрии, и по улицам Берлина! Мы команда — раз и навсегда! Этим боевым кличем завершил он свою речь и вскинул руку с бутылкой пива. И многие вслед за ним вскинули руки и вторили его кличу, но все-таки, наверное, ради забавы. Мне хотелось на это надеяться.
Дженни далеко не столь воинственно, зато более целеустремленно отозвалась на перемену обстоятельств, приняв решение расстаться со своим кодексом ценностей — тот вдруг показался ей и устарелым, и бесперспективным — и заменить его новым, где в центре будут такие понятия, как любовь и семья: любовь, в которой она призналась обалдевшему Санфорду, и семья, которую она планирует с ним создать, о чем и сообщила, утомленная первым безудержным актом в постели, куда он после недолгой внутренней борьбы позволил себя затащить, лежа в его потных объятиях и перебирая скудные седоватые волоски на его груди.
Дженни и сама удивлялась тому, сколь вожделенным стал для нее вдруг этот тощий интеллектуал, ровесник ее отца, ведь лишь несколько часов назад его жадные взгляды и нелепую попытку пуститься в пляс она приняла к сведению, забавляясь, и не более. Совершенно иным предстал Санфорд в свете нового дня, когда так естественно и так авторитетно взял на себя руководство, — он, который поставил в жизни на верную лошадку и не позволил блеску быстрых денег — как оказалось, преходящему блеску — выманить его из прочного мира духа. Кафедра в университете, который вот уже пять столетий сопротивляется бурям истории, выплаченный дом и жена — ну, ее-то можно вывести из игры одним движением упругого бедра. Пока не объявилась какая-нибудь другая, Дженни схватила быка за рога, а Санфорда — за руку, затащила его под пальму, прижала спиной к шершавому стволу, расстегнула ему рубашку, призналась в любви, безоглядной, воспользовалась его нарастающим смятением, подогрела его похоть, проведя его рукой по своей упругой груди — прием, взятый скорее из устарелого каталога ценностей, но узаконенный тем, что это ведь рука ее будущего супруга, отца ее детей, — и тем самым она заложила камень в строительство нового будущего, хотя и двух часов не прошло с тех пор, как старое будущее стерли в прах жернова рынков.
Санфорд, на первый раз весьма удовлетворенный и постепенно обретающий вновь свой аналитический дар, вдыхал ненавязчивый аромат дорогого шампуня в волосах Дженни и пытался сопоставить смехотворное с упругим. Конечно, он выставляет себя на посмешище, тут он не обольщался. В его кругах смеются над стареющими мужчинами при подругах в возрасте их дочерей. Да он и сам всегда готов обозвать коллегу, если тот крутит со студенткой — тут он бросил на чашу весов тот факт, что Дженни давно уже вышла из студенческого возраста, — старым козлом и дураком. И уж совсем, наверное, смешон тот, кто на свадьбе собственного сына влюбился в подружку невесты, а Санфорд уже не сомневался, что влюблен. И смешон даже по собственным своим меркам. С другой стороны — Дженни с ее упругостью. Упругая Дженни. Упругость весит немало. Тем более что события на родине он счел провозвестием нового начала, однако не быть этому началу без подобных ему людей, которые на протяжении всей жизни знали, на чьей стороне стоять, и лучшие годы провели в размышлениях о том, как должно быть устроено общество. Взгляни в ином свете, и поймешь, что упругость ему по праву полагается for the greater good, ради блага в целом, — так он себя уговаривал. Мысль, на миг показавшаяся ему логичной, но позже не сыгравшая никакой роли, потому что он уже выбрал для себя и смехотворность, и упругость.
— С ужасом отвернулся я от этой сцены у бассейна и отправился на поиски Саиды, нашел ее в кабинете позади ресепшн и поинтересовался, как обстоят дела с трансфером, ведь я уже понял: следует покинуть это место поскорее. Саида — ее уверенность в себе все больше казалась мне маской — сообщила, что машина заказана и, по последним сведениям, водитель уже в пути, однако ей неведомо, когда он сможет сюда добраться. Новости поступают все реже, она подозревает, что в столице, а то и во всей стране происходят какие-то перемены, но их непосредственные последствия она пока не в состоянии оценить. К сожалению, и отцу — уж он-то всегда в курсе любых, даже малейших, сейсмических толчков в стране — она вот уже несколько часов не может дозвониться. Конечно, мол, она могла бы предложить мне место в автобусе, который увезет англичан. Но на ее транспортной фирме все еще не завершены ремонтные работы по ликвидации последствий аварии с верблюдами, она теперь надеется найти автобус на замену, пока англичане не узнали, что и British Airways, и другим английским авиакомпаниям запрещены полеты в Тунис-Карфаген из-за неоплаты счетов. Последнее, мол, строго по секрету, ведь иначе есть опасность не избавиться от этих англичан вовсе. Вспомнив Квики с его отрядом у бассейна, я понял ее обеспокоенность, но с другой стороны — сколь жестоко было бы вывезти в аэропорт людей, когда они и не подозревают, что там, в зале под кондиционером, окажутся как на острове после кораблекрушения.
