Более скромным по своей военной и политической значимости был заключенный 21 октября в Мариенвердере русско-прусский оборонительный договор, согласно которому король Фридрих I обязался не пропускать войска Крассау из Померании в Польшу, за что Петр согласился в ходе будущих мирных переговоров настаивать на передаче Пруссии Эльбинга.
Существенной особенностью всех этих договоров, как и Потсдамского соглашения, составлявших международно-правовую основу вновь воссозданного Северного союза, являлось отсутствие в них положений, предусматривавших ведение боевых действий против шведов на территориях, входивших в состав Германской империи. И это обстоятельство было отнюдь не случайным и имело со стороны русской дипломатии свое логическое продолжение.
Полтавская победа принесла России не только выдающиеся дипломатические успехи, но и внешнеполитические сложности. Политические круги западноевропейских стран увидели в «приславной виктории» крушение стратегического равновесия на Севере Европы, что явилось страшным ударом по доктрине баланса сил, которую в основном проводили в жизнь державы Великого союза. Самой горячей сторонницей данной концепции являлась Англия. В ее основе лежало стремление не допустить монопольного утверждения в Северной Европе какой-либо державы, так как это поставило бы под угрозу вывоз Англией из прибалтийского региона стратегических материалов и сырья для кораблестроения, что имело бы для нее, как островного государства, катастрофические последствия. А после Полтавы таким «монополистом», по мнению британских правящих кругов, могла стать только Россия. Поэтому уже в конце июля в английском правительстве утвердилась внешнеполитическая линия, которая, по словам британского дипломата У. Стаффорда, заключалась в том, что «Англия никогда не потерпит, чтобы шведская корона обессилела и рухнула. Английское влияние должно восстановить прежний баланс между северными державами».
Отправным пунктом проведения в жизнь данной программы стала борьба дипломатии морских держав против восстановления Северного союза, которую они с особой активностью вели в Копенгагене. В Лондоне и Гааге понимали, что после Полтавы дальнейшая судьба Швеции и ее владений в Южной и Восточной Прибалтике будет во многом решаться в борьбе на море, а реальными военно-морскими силами из всех участников Северного союза располагала лишь Дания. В. Л. Долгорукий доносил в октябре, что во время приема в русском посольстве зашел разговор о перспективах датского десанта в Сконе и в тех «разговорах английский и голландский министры явно говорили как им то начинание войны противно». Представители морских держав угрожали датскому правительству новым Траеендалем, если оно возобновит союзный договор с Россией. Но на дворе европейской политики стоял не июль 1700 г., а октябрь «полтавского» 1709 г., о чем незамедлительно и в довольно жесткой форме напомнило правительство Петра. В Гааге А. А. Матвеев публично заявил, что если державы Великого союза отважатся на какие-либо враждебные акции по отношению к Дании, то «царское величество, будучи в союзе с королем датским, воздаст им от своея стороны взаимно за такое от них зло, ежели это увидит». Характерно, что в текст русско-датского договора вошло положение, гласившее, что если некие третьи страны предпримут военное вмешательство в дела Северного союза, то договаривающиеся стороны обязуются поступать с ними «как с общими неприятелями».
Твердая позиция России в датском вопросе объясняется не только изменением соотношения сил в Северной Европе В Петербурге понимали, что в данный момент, когда война за Испанское наследство достигла своего апогея, а решительного безусловного перевеса не наблюдалось ни у одной из сторон, морские державы вряд ли пойдут на конфликт с Северным союзом. Но положение могло измениться в случае заключения мира в Западной Европе, который наступил бы раньше, чем закончилась Северная война. Поэтому, парировав силовой нажим Англии и Голландии аналогичными контрприемами, Петр не стремился к дальнейшему обострению отношений с морскими державами, демонстрируя свою готовность к развитию с ними экономических, политических связей и к мирному диалогу со Швецией.
В своих стремлениях не допустить дальнейшего ослабления Швеция правящие круги Англии не ограничивались лишь приемами силовой дипломатии. В ход пускались и более тонкие средства, одно из которых и предстало в облике «доброго посредничества» Англии в деле достижения мира между Россией и Швецией, предложенного королевским кабинетом в октябре 1709 г. При этом Англия соглашалась принять за основу предложения России, выдвинутые ее правительством во время переговоров А. А. Матвеева в Лондоне в 1707 г Но эти условия после Полтавы уже не соответствовали новой внешнеполитической программе России. Идти же на предварительные переговоры не имело смысла, так как на них, по сообщению Долгорукого, морские державы собирались выступить со Швецией единым фронтом и «все то, что король шведской во время сия войны потерял, Англия и Голландия без наименьшего труда и убытку Швеции возвратить по генеральному миру обещают». Поэтому Петр, демонстрируя высокое политическое искусство, тактично ушел от дипломатических сетей, расставленных ему английским правительством. Царь заявил Витворту, что он не отказывается от услуг королевы, но желает заключить мир «на условиях, способных обеспечить безопасность и потребности его государства» и добавил, что вступление в Великий союз «ему больше по душе, чем посредничество». Этим ответом Петр не только похоронил попытку Англии под видом «медиации» приостановить утверждение России в Прибалтике, но и в сущности предложил морским державам вступить …в Северный союз! Попытки англо-голландской дипломатии свести к минимуму политические последствия Полтавы по ее горячим следам, так и не принесли ей каких-либо позитивных результатов.
Более сложной и неоднозначной была реакция на Полтаву австрийского правительства. В Вене с опасением и тревогой принимали информацию, говорившую о том, что после «покорения России» Карл XII в союзе с Турцией и князем Ракоци двинется на Австрию, что поставило бы ее в крайне сложное, если не в безнадежное положение. Гибель шведской армии на Украине устранила эту угрозу, как устранила она и препятствия на пути австро-русского политического и династического сближения. Уже в августе 1709 г. Вена решила установить дипломатические отношения с Россией, а несколько позднее император дал согласие на брак царевича Алексея со своей племянницей принцессой Шарлоттой. В дальнейшем австрийское правительство начало осторожно зондировать почву в вопросе заключения с Россией наступательного союза против Турции и оборонительного — против Швеции.
Однако в австрийских дипломатических кругах раздавались голоса, которые утверждали, что Полтава наряду с ликвидацией шведской угрозы одновременно принесла Австрии и другие сложности. Так, Тальман доносил из Константинополя, что разгром шведов заставит турецкое правительство стремиться к миру с Россией, и если это будет достигнуто, то «императорский интерес претерпел бы при этом немалый ущерб, так как Турция до сего времени удерживалась от действий в пользу французов и венгерских мятежников главным образом благодаря страху перед московскими войсками, теперь же, если эта причина благодаря возобновлению и продлению указанного мира (Константинопольского мирного договора от 3 июля 1700 г. — В Б.) отпадает, турецкие войска, находящиеся на московских границах, в будущем году могут быть направлены против Его Императорского Величества». Аналогичной точки зрения придерживалось и британское правительство, считая необходимым принять экстренные меры, чтобы не допустить переориентации Константинополя на борьбу с Австрией и Венецией. Но моделирование в Лондоне и в Вене будущей турецкой политики при всей ее логичности и стройности было все же ошибочным. После Полтавы северное направление стало приоритетным во внешней политике Османской империи.
Известие о катастрофе, постигшей шведскую армию под Полтавой, произвело в Константинополе ошеломляющее впечатление. В султанском дворце ожидали совершенно иного результата, считая, что в конечном итоге победа в сражениях на Украине будет за Карлом XII. И только тогда, и только в зависимости от ее масштабов правительство Порты планировало активно вмешаться в русско-шведский конфликт на стороне Карла XII, чтобы не остаться в стороне при дележе «русского пирога» и попытаться умерить аппетит Лещинского, стремившегося возродить Великую Польшу в границах от Балтики до Черного моря. Гибель шведской армии в один день превратила эти планы в политический хлам. Постепенно освобождаясь от оцепенения, правящие круги Турции не могли не видеть радикальных изменений соотношения сил в Северной Европе, а в перспективе и укрепления позиций России в Юго-Восточной Европе. Толстой доносил, что в султанском дворце многие уверены в том, что, закончив войну со шведами, царь «может начать войну с ними, турками». Эту точку зрения активно поддерживали и развивали агенты Карла XII и представители западных держав, призывая турецкое правительство немедленно нанести превентивный удар по России и не дать царю Петру добить «раненое королевство шведское». Тем самым султан спасет Швецию, ослабит Россию и оградит себя от натиска славянского колосса. Но необходимость данного политического шага и не отрицалась правящими кругами Османской империи. В августе 1709 г. П. А. Толстой писал канцлеру Г. И. Головкину: «Не изволь удивляться, что я прежде, когда король шведский был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь. Турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает устроить все по своему желанию в Польше». Выдающийся русский дипломат смотрел в корень проблемы. Именно политическое будущее Польши и Украины явилось главной причиной как турецкого нейтралитета накануне Полтавы, так и постепенного поворота Порты на конфронтацию с Россией после Полтавы. Однако осенью 1709 г. Турция была еще не готова к войне с Россией В Северном Причерноморье она реально располагала лишь конными частями Крыма, которые и по численности и по боевым качествам явно уступали русской армии. Поэтому не было ничего удивительного и противоречивого в том, что османское правительство позитивно откликнулось на предложение Петра подтвердить Константинопольский мирный договор.
