— Зайцы в наших местах в среднем три кило весят, — . наугад сказал Ашот. — Пошли.
— Три? — И Гагик, загибая пальцы, начал задумчиво что — то вычислять. — Потроха — Бойнаху — останется два с половиной килограмма. Шкурка — двести граммов… — бормотал он.
Вскоре ребята сошли в Заячью обитель, как Гагик окрестил эту площадку. Еще издали было видно отверстие, проделанное зайцем в снегу. Там он, должно быть, и прятался или ушел, проделав туннель.
Когда, стараясь не шуметь, мальчики подошли к этому отверстию, Гагик вдруг снова остановился, посмотрел на свой неуклюжий не то топор, не то молот и спросил:
— А не совестно ли, ребята? Вчетвером, с огромными дубинами — и… за каким — то одним несчастным зайцем! А? Я, честно говоря, стыжусь.
— Ссс! — сердито зашептал Ашот.
Но было уже поздно: заяц выскочил из дыры в снегу, сделал большой прыжок и, энергично перебирая лапками, стремительно унесся. Он несколько раз глубоко проваливался в снег, барахтался в нем, словно плавал, но неизменно выскакивал и мчался дальше, пока не затерялся среди огромных камней.
Жаль, что Бойнаха оставили в пещере. Ребята боялись, что он помешает охоте а именно он — то, пожалуй, и поймал бы этого зайца.
— Съел? — раздраженно накинулся на Гагика Ашот. — Дурачишься не к месту, вот теперь и сиди голодный и скули!
— Ох, молчу, молчу! — И Гагик прикрыл ладонью рот, хотя сейчас уже можно было и не молчать.
Снова ребята пошли по следам, с трудом, задыхаясь, карабкались на скалы, однако заяц, еще издали заметив их приближение, опрометью уносился все дальше.
А на верхушке скал сидели орлы и острым взглядом следили за каждым его движением. Один из них, крупный ягнятник в белых мохнатых «шароварах», тяжело взмахнув крыльями, поднялся с места и начал парить над убегавшим зайцем. Тот заметил погоню и сунул голову в снег, думая, верно, скрыться под ним. Но опоздал. Хищник камнем упал на него, вонзил мощные острые когти в спину своей жертвы и унес ее на верхушку одного из утесов.
— Ну, Гагик, сколько кило весит заяц? — ядовито спросил Ашот.
Гагик, подавленный, молчал. Все произошло так неожиданно! А ведь он уже решил, кому какая часть достанется. «И ведь как удирал, дурак! Просто дурак! Уж если предстояло ему погибнуть, так не почетнее ли быть съеденным пионерами из айгедзорского колхоза?»
А орел в это время, удобно устроившись в недосягаемом уголке, спокойно наслаждался плодами своей охоты и, должно быть, посмеивался над незадачливыми юнцами.
С ненавистью поглядывая на ягнятника, ребята побродили еще немного по каменистым склонам ущелья и, ничего не найдя, усталые, голодные и печальные, направились к пещере.
Короток был осенний день. Не успели они и осмотреть толком ущелье, как солнце скрылось.
Гагик вспомнил своего деда. Правильно тот говорил: «Сядешь утром завтракать, не успел насытиться, а на дворе темно».
Когда они вошли в пещеру, Бойнах с визгом бросился к своему хозяину и прижался к его ногам, а Шушик, вопросительно посмотрев на потемневшие лица товарищей, сразу поняла, что их постигла неудача. Однако, сделав беззаботный вид, она весело сказала:
— Поглядите-ка, какие я для вас постели приготовила!
Но для того чтобы представить себе эти «постели», надо знать, что пещера более всего походила на вырытое в глубинах гор огромное корыто. Приподнятые и горизонтально отогнутые борта его образовали с двух сторон нечто вроде широких каменных лежанок, на которых и хозяйничала Шушик.
Она устлала эти «тахты» сухой травой, а сверху положила мох.
На дне «корыта», дымя и треща, горел костер. Его пламя, поднимаясь вверх, согревало обе лежанки.
— Да, после такой охоты мы достойны хорошего отдыха на мягкой тахте. Мы вполне это заслужили, — сказал Гагик и с наслаждением растянулся на одной из постелей. Его примеру последовали остальные.
— Снег тает быстро, и половины уже не осталось, — сказал Ашот. Он, по — видимому, хотел подбодрить товарищей. — Слышите, вода?…
Ребята прислушались.
Где — то в пещере глухо капала вода. Должно быть, это таял снег, попавший в глубокие расщелины горы, и вода постепенно проникала внутрь.
— Интересно, куда же она уходит? Просачивается в землю или образует под скалами водоем? — словно сам себя спросил Ашот.
— Тает — то он тает, но тропинки все не открываются. Вот как ветер занес их! Все сровнял! — мрачно сказал Саркис.
Ему никто не возразил. Все знали: снега скопилось на Дьявольской тропе столько, что он и до весны не сойдет. Ходить по нему опасно: один неосторожный шаг, малейшая потеря равновесия — и скатишься в пропасть. А потерять равновесие на такой тропе нетрудно: если снег подмерзнет — поскользнешься; если начнет таять — провалишься. И так пропадешь и этак. Одно оставалось ребятам: организовать свое «хозяйство» так, чтобы не умереть с голоду, и ждать.
Как долга ноябрьская ночь. Сидя вокруг костра, ребята тихо беседовали, а перед пещерой бегал Бойнах и нещадно на кого — то лаял.
Асо постелил у костра свой аба, высыпал на него из кармана несколько горстей шиповника и, отсчитывая ягодку за ягодкой, разделил на пять равных частей.
Шиповник? Да ведь это спасение!
— Откуда? — спросил Ашот.
— Сверху. Немного только: этот негодяй медведь раньше нас нашел.
— Здесь ходят медведи? — шепотом спросила Шушик.
— Нет, следы старые. Он был тут, видно, несколько недель назад и поломал все кусты. И желуди он подобрал и, вероятно, грецкие орехи. Ни одного не оставил, косолапый!
— Ничего, пускай себе жиреет — тем приятнее нам будет его есть, — успокоительно сказал Гагик. — Или вы, может быть, сомневаетесь в этом?
Никто не отозвался. Все внимание было поглощено шиповником. Он раздразнил голодные желудки и окончательно лишил ребят сна.
Сидя рядом с Шушик, Гагик беспрестанно шутил, стараясь подбодрить товарищей.
— Смотрите, ребята, передо мной лето, позади меня — зима. Странный климат!
И в самом деле: перед Гагиком было «лето» — жарко пылал костер, а сзади обдавало морозцем.
— А слева у тебя весна, — взглянув на Шушик, засмеялся Ашот.
— Да — да, Ашот-джан! И еще какая весна! С розами, с фиалками.
Шушик снисходительно улыбнулась шуткам товарищей, но чувствовала она себя плохо: все тело болело и ныло, особенно спина, а голод томил просто безжалостно.
Асо вытащил из — за пояса вырезанную из тростника свирель — вечную спутницу пастуха — и стал наигрывать на ней мягкие, печальные курдские мелодии. Порой мальчик слегка охрипшим, но приятным голосом напевал:
