Именно чувство раскаяния я и должен отметить прежде всего, а потом уж восторг, и певучесть в душе, и легкость, и радость оттого, что вот это-то утро все-таки не пропало даром.
Утро было матово-сиреневое, как будто мир освещали невидимые, хорошо замаскированные фонари с фарфоровыми сиреневыми абажурами. Сиреневыми были снега, расстилающиеся безгранично во все стороны, сиреневым был иней на березах (сиреневатые березовые стволы), сиреневыми были облака – там, где должно было с минуты на минуту показаться солнце. Я не удивился бы, если бы из-за снегов выплыл в небо сиреневый солнечный шар. Но, вопреки возможному, солнце вышло ярко-красное, и все в мире порозовело, покраснело: щелкнули выключателем, и зажегся другой фонарь, теперь уже с багровым абажуром.
Мороз был градусам к двадцати. В носу пощипывало при каждом глубоком вдохе.
Не знаю, как на других, а на меня нападает иногда некое восторженное состояние, когда мне мало просто дышать и наслаждаться дыша, но хотелось бы еще чего-то, какого-то более полного соприкосновения с окружающим.
Обычно такое восторженное состояние приходит ко мне в теплый летний вечер. Но вот и теперь, морозным, все более разгорающимся утром, я услышал в себе это редкое, но знакомое чувство.
Интересно, а он тоже чувствует сегодня что-нибудь особенное или ему все равно, какое утро: лишь бы сытно поесть и спрятаться в укромное место? Или и у него может быть восторг от такого необыкновенного утра? И предчувствует ли он неминуемое, что нависло над ним, предчувствует ли судьбу свою? А судьба его – мы!
Только на миг показалось мне нелепым в такое утро выходить на убийство. Впрочем, скорее всего, проходим попусту. Из нас пятерых – ни одного порядочного охотника, так себе, любители районного масштаба. Пошли же потому, во-первых, что давно собирались, что получили, во-вторых, долгожданную лицензию на отстрел одного лося и что охота, в-третьих, представлялась простой и короткой. Увидим, выстрелим, как если бы в корову, – и конец.
Впереди – вкусное жаркое. Выпьем в компании, поговорим, пошутим, посмеемся. Как еще можно лучшим образом провести выходной день в маленьком районном поселке?
Я не охотник, а рыболов. Сколько раз говорили мне, что я не охотник только до первого выстрела. Как убеждали меня, что я не охотник единственно по неведению. Однако и охотником, значит, нужно родиться.
У меня есть отличный малокалиберный карабин, из которого я попадаю в ромашку, в еловую шишку, в кувшинку, десятикопеечную монету на таком расстоянии, на каком попадание зависит от стрелка, а не от оружия. Несколько раз я выходил со своим оружием в лес (стрелять я очень люблю) и приносил на жаркое то жирных, отъевшихся на рябине дроздов, то дикого голубя, то тетерку. Как чутко я ни прислушивался к себе после каждой охоты, но – увы! – никакого охотничьего азарта, горения, трепета не удалось мне уловить в моем неотзывчивом, значит, на охоту сердце.
Сегодня вот, правда, немножко зацепило. Может быть, тому способствовали особенно тщательные коллективные сборы и приготовления. Эти жаканы, эта картечь, эти острые охотничьи ножи. Ну, и необыкновенность дичи – все-таки лось, а не дикий голубь.
Признаться ли вам, что я никогда не видел лося на свободе, как зверя, а не как пленника зоопарка. Впрочем, не помню, видел ли я его даже в зоопарке, там обычно глазеешь на тигров, барсов и бегемотов. К вольеру с лосями лень пройти лишних пять – десять шагов.
Теперь мне предстояло не только увидеть, но и убить этого зверя, убить в лесу, по всем правилам охоты, по праву человека с ружьем, хозяина земли, распорядителя над природой, по крайней мере считающегося таковым.
Хотя, если раздуматься, почему бы птицам, например, которых конечно же больше на земле, чем людей (сто миллиардов штук), не считать, что планета Земля предназначена главным образом для них? Почему бы классу насекомых (триста тысяч видов), всем этим комарам, муравьям, жукам и бабочкам, не считать себя основными обитателями планеты, а остальных существующими для их, комариного и муравьиного, удобства? Мало того, может быть, некая смертоносная бацилла возьмет в конце концов верх над всеми иными формами жизни и останется господствовать на земле одна. Правда, некому тогда будет любоваться таким вот зимним морозным утром, снегами, окрашенными зарей, небом, до головокружения зовущим в свою беспредельную голубизну. Горд человек, называющий сам себя царем природы.
Вот идет впереди меня работник милиции Манечкин. Рядом с ним директор текстильной фабрики Сыромятин. Сзади поспешают рядком, дымя на ходу папиросами, еще два «царя» – шофер директора Быков и бухгалтер Краснов. Я работаю в районе… Впрочем, это вовсе не обязательно. Меня пригласили, я и пошел.
Постепенно дорога сужается, мы вытягиваемся в цепочку, гуськом заходим в заиндевелый – не дрогнет, не шелохнется – лес.
Наша охотничья тактика проста и надежна. Нужно идти по лесу, пока не нападем на свежий, ночной след лося. Тогда мы разделимся и пойдем вправо и влево от следа, образуя клещи. Если мы сойдемся снова на лосином следу, значит, клещи щелкнули вхолостую – зверь пошел дальше. Если же сойдемся на чистом месте и никто из нас не пересечет лосиного следа, значит, он стоит где-нибудь внутри круга. На охоте мы не говорим ни «лось», ни «зверь», но единственно он. Кажется, то же бывает и на других охотах на крупного зверя.
Когда мы твердо будем знать, что он недалеко здесь в лесу, мы встанем по номерам, а кто-нибудь из нас вспугнет его, чтобы он решился выйти из окружения. Задача облегчалась тем, что в наших местах перелески – островки среди белоснежного моря. Легко будет проследить, где он вошел в лесок, и удостовериться, что не вышел.
Мы пошли вдоль опушки леса и вскоре действительно наткнулись на след. Частые глубокие ямы в снегу, или, лучше сказать, дыры, тянулись через поле из осинового леска в наш березнячок. Переставляя ноги, лось глубоко чертил по снегу. След был как широкая взрыхленная борозда.
– Может, вчерашний, – высказал робкое предположение бухгалтер Краснов. Он запыхался от ходьбы, раскраснелся при его пятидесяти годах и, видимо, желает теперь, чтобы все на этом и кончилось. Прогулялись, проветрились – и хорошо.
– «Вчерашний», – передразнил бухгалтера директорский шофер. – У охотника должен быть глаз. Видишь, он задел за куст орешника. Инея на кусте нет. А иней выпал когда? Сегодня. Значит, он шел недавно, когда иней уже лежал. Шел и стряхнул его с куста. Вот почему куст оказался без инея. Да что, братцы, дело верное. Может, он пять минут назад прошел. Сдается мне, что около куста еще поблескивает, еще держится в воздухе кристаллическая пыльца, – Быков самодовольно щегольнул ученым словечком.
Командовал нами Манечкин. Он живо распорядился, кому обходить лесок справа, кому – слева, а меня оставил на месте, на случай, если он захотел бы уйти по своему же собственному следу.
– На самом-то следу не стой, все же зверь, встань за дерево, в двадцати шагах. Из-за дерева будешь бить.
Первые четверть часа моего стояния на номере я думал о том, что лучше бы здесь остаться бухгалтеру. Он был бы рад отдохнуть. Но, значит, так уж распорядилась судьба. Возражать Манечкину я не мог: подумали бы, что боюсь оставаться на следу. И вообще на охоте, как на войне, не перечат.
Потом мне стали вспоминаться разные случаи, как лоси-подранки набрасывались на людей и будто бы насквозь пробивали их своим копытом. Одному будто бы снесло череп, так что отлетел в сторону. Другого охотника лось загнал на дерево и держал там, пока бедняга не замерз.
Я поискал глазами и не нашел поблизости подходящего дерева, на которое можно было забраться: стояли вокруг гладкоствольные березы да еще орешник в виде подлеска.
А то был случай, что лось упал и не двигался. Охотник подошел к нему, чтобы освежевать. И тут задняя нога лося, может быть в агонии, нанесла удар. Охотник отлетел на десять шагов. Впрочем, уж не охотник, а труп охотника.
Потом, как обрывки смутного, заспанного сна, стали мне вспоминаться разрозненные картинки из книги, прочитанной в глубоком детстве. Книга была про гордого сильного лося, который жил отшельником, всегда один. И как у него был среди трясинных болот недосягаемый островок, на котором он спасался, и как он схватился однажды с огромным деревенским быком и победил его. И как охотник изо всех сил стремился выследить и убить необыкновенного зверя.
Писатель сделал этого лося, так сказать, личностью, выделил из толпы, из всех остальных существующих на земле лосей. И вот он уж дорог, близок мне. Не то что убить самому – другим помешал бы, по возможности, поднять руку.
А тот, что сейчас выйдет из лесу как раз на твое ружье?
Этого я не знаю. Этот из толпы. Этот рядовой, безымянный, неинтересный. Мало ли их убивают каждую зиму.
