– И зачем мне учиться зашивать простыни, чистить рыбу или печь хлеб? – спрашивала она.
Девочка была убеждена, что все эти умения не понадобятся ей в жизни, и с раннего детства научилась избегать того, что считала бессмысленной тратой сил и времени.
Вероятно, даже если бы дочерей Гиоргиса подхватил неведомый вихрь, бросив их на Спиналонгу, их жизнь не изменилась бы столь радикально. Они проживали день по установленному распорядку, но сами не понимали, зачем им это нужно. Особенно яростно сражалась с принятым порядком вещей Анна: она все подвергала сомнению, на все жаловалась, тогда как Мария просто принимала свою жизнь как есть. Она знала, что жалобы ничего не дадут, лишь наоборот. Ее сестре этой прирожденной мудрости откровенно не хватало: Анна всегда была готова бороться с устоявшимся порядком.
– Почему я должна каждое утро ходить за хлебом? – заявила она как-то утром.
– Ты ходишь за хлебом не каждый день, – спокойно возразил отец. – Вы делаете это по очереди с Марией.
– Ну так почему она не может ходить сама? Я старше ее, с какой стати я должна носить ей хлеб?
– Анна, если все люди начнут задавать вопрос, зачем им делать что-то друг для друга, жизнь просто остановится. А теперь вставай и отправляйся за хлебом. Хватит бурчать, черт возьми!
Кулак Гиоргиса со стуком опустился на стол. Он устал от того, что Анна спорила из-за любой мелкой работы по дому, которую ей поручали, и его терпение подошло к концу.
Тем временем на Спиналонге Элени пыталась привыкнуть к тому, что сочла бы нестерпимым в прошлой жизни, но что считалось нормой в колонии. Впрочем, примириться с этим было практически невозможно, и Элени все чаще испытывала смутное недовольство. А поскольку Гиоргис делился с ней своими тревогами, она также не скрывала все то, что беспокоило ее в жизни на Спиналонге.
Первым человеком на острове, который был ей действительно неприятен, стала Кристина Крусталакис, учительница местной школы.
– Я и не жду, что она меня полюбит, – заявила Элени Гиоргису, – но она ведет себя как загнанный в угол зверь.
– И почему? – спросил Гиоргис, заранее зная ответ.
– Как учительница она абсолютно бесполезна – ей наплевать на детей, которых она учит. И она знает, что я о ней думаю, – ответила Элени.
Гиоргис вздохнул: его жена никогда не умела скрывать свои мысли.
Вскоре после приезда на остров Элени поняла, что школа мало что может дать Димитрию. В первый же день он вернулся домой молчаливый и надутый, а когда Элени спросила, чем он занимался в классе, мальчик ответил:
– Ничем.
– Как это «ничем»? Вы должны были чем-то заниматься.
– Учительница писала на доске буквы и цифры, а когда я сказал, что уже знаю все это, меня пересадили на заднюю парту. Потом старшие мальчики начали решать простые арифметические задачки, и когда я громко сказал ответ, то меня до конца дня выгнали из класса.
Элени стала учить Димитрия сама. Вскоре эти уроки начали посещать и его друзья. Прошло несколько месяцев, и дети, которые до того едва знали буквы и цифры, уже бегло читали и выполняли в уме основные арифметические действия. Теперь их маленький дом был пять дней в неделю полон учеников в возрасте от шести до шестнадцати лет. За исключением одного мальчика, который родился на Спиналонге, все они были посланы сюда с Крита после того, как у них обнаружили проказу. Почти все эти дети уже посещали школу до приезда на Спиналонгу, но за то время, пока они учились у Кристины Крусталакис, их обучение практически не продвинулось вперед. Она относилась к ним как к слабоумным, и ни о каком прогрессе не могло быть и речи.
Напряжение в отношениях Кристины Крусталакис и Элени начало нарастать. Все вокруг понимали, что будет лучше, если Элени сменит Кристину на должности учительницы, а значит, и начнет получать за это зарплату. Кристина зубами вцепилась в свое место, отказываясь даже думать о том, что на острове может быть две учительницы, и тем более не желая уступить дорогу своей сопернице, но Элени было не занимать настойчивости. Она продолжала добиваться своего – не для себя, а для блага семнадцати детей острова, которые заслуживали намного лучшего обращения к себе, чем они получали от ограниченной госпожи Крусталакис. Педагогика, по существу, была вложениями в будущее, а Кристина Крусталакис не видела смысла в том, чтобы тратить усилия на детей, которые могли умереть через несколько лет.
В конце концов Элени было предложено изложить свою точку зрения перед советом колонии. Она рассказала о том, как проходило обучение детей до и после ее приезда на остров.
– Но во всем этом просто проявляется естественный прогресс, – малопонятно заявил один из старейшин, о котором было известно, что он является близким другом госпожи Крусталакис.
Впрочем, для большинства других членов совета положение дел было очевидным: рвение и преданность своему делу, проявляемые Элени, очень быстро дали результаты. Ею двигала уверенность в том, что образование – это не просто средство достичь какой-то туманной цели и что оно само по себе ценно, хотя бы потому, что делает детей лучше. То, что некоторые из детей могут и не дожить до своего двадцать первого дня рождения, для Элени не имело абсолютно никакого значения.
Прозвучало несколько возражений, но большинство членов совета высказались за решение уволить Кристину Крусталакис с должности учителя, взяв вместо нее Элени. После этого некоторые обитатели острова еще долго относились к Элени как к посягательнице на чужое, однако ее это мало беспокоило: для нее имели значение лишь дети и их будущее.
Школа давала Димитрию почти все, что ему требовалось: теперь ему было чем занять разум в течение дня, а главное, у него появился новый друг по имени Микос – единственный ребенок, который родился на острове и которого не усыновили еще в раннем детстве. Дело в том, что признаки проказы проявились у него вскоре после рождения. Если бы ребенок был здоров, его забрали бы у родителей, которые, хотя и терзались чувством вины из-за того, что их сын разделил их судьбу, в душе были очень рады, что мальчик остался с ними.
Отныне каждая минута жизни Димитрия была чем-то занята, и воспоминания о том, как он жил когда-то, отступали в темные уголки его памяти. Пожалуй, теперь темноглазый мальчишка вел даже более приятное и беззаботное существование, чем жизнь старшего из пятерых детей крестьянской семьи. Однако каждый день, выходя из здания школы и направляясь к своему новому дому с его извечным полумраком, Димитрий невольно окунался в атмосферу царящего на острове недовольства. Когда он проходил мимо кафетерия или стоящих прямо на улице групп людей, до него долетали обрывки их разговоров и споров.
Иногда к старым слухам примешивались новые. Одной из двух вечных для разговоров тем на Спиналонге был запуск генератора, другой – надежда на улучшение водоснабжения. Кроме того, в последние месяцы стали поговаривать о возможном выделении денег на новое жилье и о повышении пособия, которое выплачивалось всем обитателям колонии. Слушая разговоры взрослых, Димитрий не мог не обратить внимания, что они всегда вращались вокруг одних и тех же вопросов: колонисты обсасывали их, как собака гложет старую кость, на которой давно уже не осталось ни кусочка мяса. Даже самых незначительных событий, не говоря уже о таких крупных, как болезни и смерти, на Спиналонге ожидали с нетерпением, а после долго их мусолили. Однако через несколько месяцев после приезда на остров Элени и Димитрия произошло нечто такое, что трудно было предвидеть, но что, тем не менее, очень сильно сказалось на жизни колонии в целом.
Как-то вечером, когда Димитрий и Элени ужинали, в дверь настойчиво постучали. Это была Элпида. Пожилая женщина тяжело дышала, а ее глаза сверкали от возбуждения.
– Элени, пойдемте! – воскликнула она. – Там их целая куча, сразу несколько лодок, и они нуждаются в нашей помощи.
Элени уже знала Элпиду Контомарис достаточно хорошо, чтобы понять, что раз та обратилась к ней за помощью, вопросов задавать не следует. Охваченный любопытством Димитрий бросил вилку и последовал за женщинами, которые торопливо пошли по полутемной улице. Госпожа Контомарис сбивчиво описывала случившееся:
– Они приплыли из Афин! Гиоргис уже привез две полные лодки людей, и скоро должна прийти третья. В основном это мужчины, но я заметила и нескольких женщин. Они похожи на арестантов, больных арестантов.
Они достигли входа в длинный туннель, который вел к пристани. Элени повернулась к Димитрию.
– Ты останешься здесь, – не допускающим возражений тоном сказала она. – Возвращайся в дом и доедай ужин.
Из туннеля долетал приглушенный шум мужских голосов, и любопытство Димитрия все росло. Женщины двинулись в темноту и вскоре исчезли из виду. Раздосадованный мальчик пнул камень у входа в туннель, но потом воровато оглянулся и бросился в темный проход, стараясь держаться как можно ближе к стене. Достигнув поворота, он сразу понял, в чем причина всей этой суматохи.
