В соответствии с этим его святейшеством далее постановляется, что все, кто придет и добровольно сознается в своих грехах в течение трех дней, признавая свою вину и искренне желая раскаяться, должны быть прощены и наказаны со снисхождением, дабы они никогда не могли снова согрешить или сбиться с праведного пути. Что любой мужчина или женщина, имеющие сведения о ереси другого, должны сообщить их Святой палате или будут считаться еретиками за их сокрытие. Что к тем еретикам, кто не раскаивается добровольно в своих грехах, Святая палата может применять любые методы, какие сочтет подходящими, в пределах закона Рантаса, не скованного никаким законом человеческим. Что тех, чей грех признан слишком тяжким, Святая палата настоящим уполномочена очищать святым огнем, согласно учению Рантаса, и что любой, кто попытается помешать сему, будет признан виновным за свои действия.
Для исполнения этой самой святой и священной задачи в землях Архипелага его святейшество настоящим назначает генерал-инквизитора Мидия и постановляет, что в ходе выполнения своего долга он не должен отчитываться ни перед кем, за исключением самого его святейшества, и должен считаться равным его преподобию Талиосу Фелару, экзарху Святой палаты инквизиции. Да признают все его полномочия или лишатся защиты Бога.
Скреплено печатью рукой его святейшества Лечеззара, наместника Рантаса, в первый день зимы в благословенный год две тысячи семьсот семьдесят четвертый.»
В абсолютной тишине маг скатал свиток и поклонился бородатому новоиспеченному генерал-инквизитору Мидию. Затем Мидий поднял левую руку, и словно волна прокатилась по собравшимся, когда все дружно опустились на колени. Мы, два довольно невысоких темноволосых человека среди целой толпы очень похожих апелагов, тоже как можно быстрее упали на колени и наклонили головы, не смея взглянуть на инквизиторов. От резкого удара о твердый камень все мое тело сотряслось.
Я едва слышал молитву Мидия, или благословение, или чем оно там было. Лишь случайно уловил стандартную, хорошо знакомую фразу, призывающую всех идти по пути Рантаса и не сомневаться в учении Сферы.
Я никогда не признавался, что испытываю ужас перед инквизицией, потому что такое признание почти приравнивалось к ереси. Но я бы не постыдился в этом сознаться. В отличие от подавляющего большинства жителей Аквасильвы, я видел, как инквизиторы умирают, пронзенные стрелами лепидорских солдат и людей Гамилькара. Но с тех пор это был первый раз, когда я увидел инквизиторов, и сейчас почему-то было намного страшнее.
Тогда я полностью зависел от их милости, хотя такое понятие было им почти чуждо, но они играли лишь вспомогательные роли. Тогда не было сомнения в моей вине или вине Равенны, поэтому им не нужно было подвергать нас допросу. Здесь, в Рал Тамаре, я был свободен и имел возможность сбежать. Но если Сархаддону хотя бы намекнут, что мы на Архипелаге…
Мидий закончил свою молитву и отпустил толпу. В первый момент никто не двигался, затем группа людей поблизости от него нерешительно встала и поклонилась новому генерал-инквизитору. Жрецы сошли со ступеней, нарушая свои тщательно выровненные ряды, и встали в походный строй. Со стороны библиотеки принесли шесть или восемь паланкинов – похожих на трон деревянных кресел, каждое из которых несли два рослых хэйлеттита. Никто не осмелился уйти, пока все старшие жрецы не уселись в свои паланкины, и процессия не тронулась в путь, словно черно-красная змея, вползающая в сердце города.
Наконец последний сакри в малиновых доспехах скрылся из виду. Толпа вновь обрела голос и начала расходиться. Равенна отпустила мою руку, продолжая стоять без движения.
– Пошли, нам лучше вернуться, – молвила она своим прежним отрывистым, невыразительным голосом. – Сейчас не время идти в библиотеку.
Вместе с людским потоком мы прошли немного вдоль берега, а потом, не сговариваясь, свернули на крутую узкую улицу между свечной лавкой и баром. Я нервно оглянулся, когда мы дошли до следующего перекрестка с чуть более широкой, но странно пустой улицей, идущей параллельно гавани. Никто не следовал за нами – да и почему кто-то должен был следовать?
– Я чувствую себя мышью, за которой охотится тигр, – заговорила наконец Равенна, лишенная своей обычной живости и энергии. – Поскольку он – кот, он играет со мной, прежде чем меня убить, но поскольку он такой большой, он наступает на всех подряд, пока забавляется.
– Сфера делает это не из-за тебя, – не слишком убедительно возразил я.
– Не будь дураком! – вспылила Равенна, но ее гнев исчез так же быстро, как появился. – Я знаю, инквизиторы охотятся не за мной, они охотятся за еретиками. Они – тигр в полной комнате мышей, и это не преувеличение. Они говорят нам и всем остальным, что Лепидор ничего для них не значит. Что мы не произвели на них никакого впечатления.
– Мы не произвели. Мы выдернули один ус, но он снова отрастет, и теперь тигр сердит.
– Нет, он не сердит. Он неумолим. Тигру на это плевать. Если он растопчет достаточно людей, мы больше не будем иметь значения. Если он нас схватит, то будет убивать медленнее, а в остальном мы просто две единички в его статистике. Лечеззар издал Всемирный Эдикт, и НИКТО на Аквасильве не посмеет его преступить. Он нацелен прямо на Архипелаг, и даже сам Оросий не оспорит ни единого слова. Фактически по фетийскому закону весь этот Эдикт неправомерен, но Сфера слишком могущественна, чтобы император мог возразить.
– Равенна, Сфера не будет существовать вечно. Ничто не существует вечно. После падения Эран Ктхуна фетийцы нигде на Аквасильве не встречали сопротивления. Но они рухнули, и посмотри, где они теперь.
– По-прежнему здесь и внушают страх. Я знаю, ты пытаешься помочь, Катан, но не нужно. Ты сделаешь все, что сумеешь, и я тоже, но в конечном счете это не будет иметь значения. Мы ничего не можем сделать против этого Эдикта, потому что они могут раздавить нас, не задумываясь.
– А шторма? – настаивал я. – Возможно, мы не сильнее всех магов Сферы, вместе взятых, но никто из них по отдельности не сравнится с нами в могуществе.
– Да, но даже уничтожив пол-Лепидоратем штормом, мы все равно оказались беспомощны против психомага. Все, что мы можем, – это рассердить их настолько, чтобы заставить наброситься на нас – и пожалуйста, не говори тогда, что мы ничего не могли сделать.
Мне нечего было возразить, ибо я знал, что Равенна права. Никто из нас не привык чувствовать себя незначительным, но по сравнению с силой, которую мы только что видели, мы были пустым местом. Это знание причиняло почти физическую боль, но я ничего не мог придумать в противовес ему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
