мне запереть ваше оружие в сейф, пока вы здесь.
– Я поставлю его на предохранитель, а пистолет не буду доставать из сумки, – говорю я. – Но запирать его где-то недопустимо.
Я засовываю пистолет в мою поясную сумку, но на предохранитель не ставлю. Дополнительные полсекунды могут определить разницу между жизнью и смертью. Потом я оттаскиваю тренажер от двери. Он, кажется, потяжелел со вчерашнего вечера.
Доктор Кэрол стоит в коридоре, на ней мягкий черный свитер и легкие серые слаксы. Она уже причесалась и накрасилась.
– Покажите мне, – говорит она.
Я открываю молнию на моей поясной сумке и показываю ей пистолет. Она из тех людей, которые никогда не держали в руках оружия, и теперь, оказавшись так близко к стволу, она нервничает. Она даже не проверяет, стоит пистолет на предохранителе или нет – я быстро застегиваю молнию на сумке.
– Я пришла узнать, будете ли вы завтракать, – говорит она.
Наверху в кухне я вижу мужчину со светлой щетиной на лице и растрепанными волосами, он стоит у раковины в трениках, грязных белых носках и футболке для лакросса[23], он пытается открыть упаковку бекона кончиком футового ножа для разделки мяса.
– Дай я сделаю, дорогой, – говорит доктор Кэрол, она подходит, забирает у него нож.
Он смотрит, как она делает его работу, и я понимаю, что это ее второй сын, Скай. Видя, какой он взрослый, я чувствую себя старухой. Он жилистый, телесного жира на нем почти нет. Вероятно, он бегает. Он выше меня, у него более длинные руки, хорошая выносливость. Я могла бы его уложить, но в таком случае мне потребуется наносить первые удары быстро и весомо. Это я и отмечаю, а не то, что он привлекателен для своих лет, не то, что у него красивый подбородок.
– Почему вы все еще здесь? – спрашивает Пэкс, материализовавшись по другую сторону стола и поднося ко рту остаток тоста.
– Потому что она – наша гостья, – говорит доктор Кэрол. – Локти.
Он снимает локти со стола и продолжает облизывать тост.
– Не моя, – говорит он.
– И не моя, – говорит Скай от раковины. – Я не знал, что ты впускаешь в дом пациентов.
– Вам обоим нужно вести себя уважительнее, Скай, – говорит доктор Кэрол, вскрыв наконец пакет бекона. Она несет бекон к плите.
– Только жарь подольше, – говорит Пэкс. – Суперхрустящие.
Грустно видеть женщину, которая оттащила нас от края пропасти, в роли официантки для своих детей. В конечном счете… В конечном счете их мать перестанет быть для них поварихой, прачкой, горничной. Они обманут каких-нибудь женщин, которые выйдут за них замуж, и снова станут бесплатно получать все эти услуги.
Доктор Кэрол готовит яичницу, бекон, пшеничные тосты и фруктовые коктейли. Я беру фрукты. Я предпочитаю есть расфасованную еду, а если нахожусь в небезопасной среде, то лучше всего у меня идут фрукты.
Все сидят за столом, кроме Пэкса, который стоит на своей табуретке и лениво крутится из стороны в сторону, поедая свой тост и так широко раскрывая рот, что я вижу коричневые хлебные мякиши. Он смотрит на брата и ухмыляется. Скай отвечает ему улыбкой.
– Это к чему? – спрашивает доктор Кэрол, которая хочет быть допущенной к шутке.
– Пэкс хочет что-то сказать, – говорит Скай.
– Нет, – говорит Пэкс и мотает головой, прижимая ладонь ко рту.
– Не стесняйся, Пэкс, – подбадривает его доктор Кэрол.
Пэкс смотрит на меня и старается сохранить серьезное лицо.
– Миленькая вешалка, – говорит он и со смехом спрыгивает со стула.
Что-то теснится в моей груди.
– Пэкс! – говорит искренне потрясенная доктор Кэрол. – Как некрасиво!
Я сто лет не видела таких футболок, но явно кто-то гуглил меня. Я отказываюсь пускать себе под кожу этого бесполезного мальчишку.
– Ничего страшного, – говорю я доктору Кэрол. Потом устремляю глаза на Пэкса. – Ты хочешь увидеть шрамы? Хочешь посмотреть, как забавно они выглядят?
Доктор Кэрол явно не понимает, как вырулить из этой ситуации. Пэкс чувствует, что его матери неловко, и перестает смеяться.
Я скрещиваю руки в запястьях и хватаю подол моей футболки.
– Могу тебе показать, если уж ты так интересуешься.
– Иди наверх и подготовься к школе, Пэкс, – говорит доктор Кэрол.
Мы все провожаем его взглядом. У нижней ступени он поворачивает назад голову, видит, что все мы смотрим на него, и припускает вверх по лестнице.
– Я интересуюсь, – раздается тихий голос.
Скай смотрит на меня.
– Прошу прощения, – говорит он. – Когда мама сказала мне, кто вы, я погуглил вас, а Пэкс увидел.
– Никому из своих друзей ты не должен говорить, что Линнетт здесь, – говорит доктор Кэррол.
– Конечно, – говорит Скай.
Я встаю.
– Линнетт, я не хочу, чтобы вы это делали, – говорит доктор Кэрол.
Я поворачиваюсь и приподнимаю подол футболки, но не выше грудей.
Шрамы над поясницей у меня самые страшные. Их я и показываю Скаю. Я чувствую его взгляд своей кожей. Он охает.
– Почему они такие жуткие? – спрашивает он.
– Вся сила удара пришлась на лобный отросток и на рога, – сообщаю я, отворачиваясь от него, говоря в окно. – Королевский олень расковыривал меня по кусочкам, пока я там висела.
– И что вы чувствовали? – спрашивает он.
Я опускаю подол футболки. Мои шрамы обычно поражают людей на месте. На меня производит впечатление, что он способен говорить. Лицо его матери бледно.
– Было больно, – говорю я. – И унизительно. – Но по прошествии первых пяти часов боль стала казаться нормальной.
– Хватит на эту тему, – говорит доктор Кэрол.
Мы втроем возвращаемся к еде, но я ловлю взгляды украдкой, которые бросает на меня Скай. Мы заканчиваем есть, и он исчезает в своей комнате. Оба они, Пэкс и Скай, оставили грязные тарелки мыть и ставить в сушилку доктору Кэрол. Без моего компьютера, без чистки моего оружия, без моих систем и моего расписания я не знаю, кто я. Я стою в углу, стараясь не выглядеть смущенной. Я испытываю облегчение, когда доктор Кэрол заканчивает мыть тарелки, оставленные ее сыновьями, и говорит:
– Пойдемте в мой кабинет.
Кабинет представляет собой пристройку с множеством окон. Пристройка расположена в задней части дома и выходит на обнесенный стеной сад, заросший бамбуком. Глядя на гигантские окна и балконные двери, я начинаю нервничать.
Я забираюсь на оттоманку, прислоняюсь спиной к одной малой полоске стены, пытаюсь получить полный обзор вокруг себя. Доктор Кэрол погружается в кресло, начинает говорить безапелляционным тоном.
– Я извиняюсь за поведение Пэкса, – говорит она. – Ему восемь лет, и он не знает, что такое эмпатия. Но я не хочу, чтобы вы реагировали на моих мальчиков так, как вы это
