Ей помогло неожиданное обстоятельство — то самое, что неприятно изумило и даже напугало мсье Клермона. С той стороны замка, где они находились, грохот падения обрушившегося в толщу речных вод моста был куда слышнее, чем из комнаты Армана. Они вскочили и почти безотчетно кинулись к окну и, распахнув раму, выглянули в темноту. Файоль, едва глаза свыклись с темнотой, помертвел, заметив дорогу, останавливающуюся теперь перед вывороченной ямой, тёмной бездной, в которой уже, вращаясь, бушевала вода. Сюзанн была испугана куда меньше, не придав, в общем-то, значения увиденному, но испуг изобразила с подлинным искусством, усевшись на подоконник и допустив, чтобы глаза Рэнэ, едва оторвавшись от рокового зрелища, натолкнулись бы на нечто куда более приятное. Сама же она, чтобы не мешать де Файолю прочувствовать все немалые достоинства её роскошной груди, продолжала смотреть в темноту окна и высказывать предположения о сроках его восстановления.
Тело Сюзанн было того прекрасного оттенка, которое являет смешение белого и розового, и не было бы преувеличением сказать, что её сложение было бесподобным. Призыв плоти, исходивший от неё, одурманил и вскружил его голову, это произошло почти неосознанно. Теплое, блуждающее дыхание её губ пробудило в нём вожделение, под наплывом которого его душа и расслабленное тело напряглись, вздрогнув как скрипичные струны от прикосновения невидимого смычка, и мгновение спустя уже млели, алкали наслаждения. Ещё не прошёл его испуг, вызванный пониманием того, что теперь они оказались отрезанными от мира, как Рэнэ уже радовался этому обстоятельству. Он был как в дурмане, похожем на головокружение, возбужденная плоть томилась теми яростными вожделениями, к которым в полночь манит альков…
Сюзанн отвела глаза от реки, с грацией кошки соскочила с подоконника, и вернувшись в кресло, снова взглянула на де Файоля. Из глаз поклонника исчезла теперь та лукавая игривость, которой были отмечены его былые комплименты. Он был очень бледен, губы плотно сжаты. Он стоял, словно заворожённый, с непривычно серьёзным лицом.
Сюзанн поняла, что побеждает. Её улыбка стала мягче и женственнее. Букеты гиацинтов и роз, стоявшие на каминной полке, разливали дурманящий аромат, а во влажном от ливня воздухе, среди приторных испарений, подымавшихся от цветов, проносился ещё более резкий запах, но какой — Файоль не понимал. Сюзанн предложила ему выпить, Рэнэ, завороженный и ничего почти не видящий, наполнил бокалы вином. Сделав глоток, она внимательно взглянула в его глаза, попросила подать ей шаль, оставленную в холле на диване. Пока он ходил за ней, она неторопливо поменяла их бокалы, успев приправить свой содержимым перстня, хранящего смесь некоторых субстанций, о которых знают те, кто прибегал к подобным экспериментам. Теперь Сюзанн, глядя, как он до дна осушает бокал, не сомневалась в победе. Её опытные руки были нежны и ласковы, Рэнэ с трудом понимал, что происходит.
Они оставили гостиную, Рэнэ проводил мадемуазель Сюзанн в её покои, мечтая остаться там вместе с ней, что разумеется, позволено ему не было, между тем в зале появилась мадемуазель Элоди. Она обрадовалась топящемуся камину, но постояв несколько минут около него, пытаясь согреть озябшие руки, тоже ощутила странный дух, шедший, как ей показалось, из открытого окна. Странно. Она нигде вблизи замка не заметила болота, но запах гнилостных испарений, все усиливавшийся, заставил её вскоре покинуть гостиную.
…Что до Этьенна, то он провёл этот дождливый день в уютной зале, что сразу приглянась ему по приезде в Тентасэ. Днём здесь стоял зеленоватый полумрак, а вечером, при свете ламп, гостиная казалась ещё более красивой благодаря легкой и изящной мебели красного дерева в стиле рококо, шелковым обоям и вычурным креслам, обитым дорогим генуэзским бархатом. Здесь царил дух игривости, атмосфера старинных нравов безвозвратно минувшего золотого века. Свечи обдавали живым теплом бархатные драпировки, позолоту и живопись, пронизывали, точно лучи, завитки на рамах зеркал, а сами они со своими тонкими иголками пламени, бесчисленно отражаясь в зеркалах, казались призрачными. Воистину прав был тот, кто проронил однажды: «Кто не жил до 1789 года, то вообще не жил…» Этьенну нравились эти, увы, навеки ушедшие времена куртуазной галантности, глядя на дорогие шпалеры, он размышлял, что толстый слой кремовой пудры и белоснежные парики делали всех женщин двадцатилетними, мужчинам же всегда было двадцать пять… Если верить мемуарам этого галантного времени, женщины были готовы любить всех мужчин, а мужчины боготворили женщин… А что сегодня? Тупая, жадная эпоха, чьи представления о счастье столь ничтожны и приземлены… Впрочем, возможно, ему было бы скучно и в галантную эпоху…
Этьенн ждал Лоретт.
Воистину, в недобрый час судьба свела мадемуазель д'Эрсенвиль и мсье Виларсо де Торана. И не только по причине весьма порочных склонностей последнего, о которых ей твердила Элоди. Этьенна привлекало только неизведанное и противоестественное, причем везде — в беспорядочных постельных играх и в мистической обрядности, в злоупотреблении недозволенным и на страницах пыльных инкунабул. Он хотел найти откровение тайной мудрости и ответы на вопросы запредельного смысла. А вопросы у него были и, чем более он возрастал, тем тяжелее они становились, ибо зло, осознаваемое в себе, менее ужасно, чем зло, не ведающее себя… Зло в Этьенне, увы, ощущалось им самим лишь как чувственный порыв или волевой импульс — и всегда осуществлялось. Он стал бы фанатиком аморализма, если бы постельные потребности реализовывались сложно. Препятствия возбуждали его.
Но препятствий не было.
Девица д'Эрсенвиль его не занимала. Он был порочен и знал женщин. Одного взгляда на Лоретт ему хватило, чтобы понять о ней всё. Ласковая и нежная глупышка, сейчас искренне считающая любовь смыслом жизни, а после, едва увидит его мужское достоинство — поймёт, что это и есть любовь. Подмена понятий произойдет незаметно и через некоторое время его мускул любви станет смыслом её жизни. Такое его и на час не позабавит.
Слова сестры, сказанные пару дней назад, когда та предложила ему вообще не обращать внимание на влюбленную Лору, вдруг вспомнились и странно развеселили. А что, недурная идея. Совратить Лоретт представлялось Этьенну не просто сущей безделицей, но — скучной безделицей. А вот в течение всего лета не обольстить таящую от любви и изнывающую от страсти девицу — в этом было нечто и новое, и свежее. Этьенн усмехнулся. Решено. Он будет предупредителен и любезен, но даже если Лоретт заберется к нему в постель, она и тогда останется невинной. Этьенн снова улыбнулся, обдумывая тактику задуманной авантюры, и чем больше думал, тем больше она ему нравилась. Он был утомлён и пресыщен победами, но теперь намеченная интрига сулила совсем новые ощущения. Этого лакомства он ещё не пробовал, а ведь ему казалось, что перепробовано всё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
