свисавшую прядь. Целый год ни одной весточки, и вдруг…
«Не думай, что мое признание, — писала она, — делает тебя господином положения». Признание… «В последний раз предупреждаю: ты не единственный на свете. Если не надоела роль отшельника, приезжай. Когда любят, хотят быть вместе. Возвращайся! Иначе… Не кажется ли тебе, что я могу решить все по-иному, и тогда рухнет последний мост между нами».
Опять угроза! Если она считает возможным разговаривать таким тоном… для чего же ему возвращаться?
Чтобы мысленно представить пережитое, иной раз требуются минуты. Далекое время их детства. Легкие, шаловливые руки ложатся на его плечи. «Вот я и достала!» Светлые, пушистые волосы. И вся она белая, как черемуха. Черемуха?.. Зачем все так случилось в Комаровке? Даша… Теперь она стоит между ними. Верочка и… деревенская девка… девушка, поправил себя.
В эти дни он шагал по улицам, никого не замечая. Безотчетно отвечал на поклоны, дергал ручки звонков. Прикладывал стетоскоп к груди пациентов. Выписывал рецепты. И снова шел, шел… Задавал и задавал себе бесконечные вопросы: имею ли право не придавать значения тому, что произошло в Комаровке? Оставить Дашу? Просто взять и уйти — по меньшей мере подло.
Рассказал Соколову о письме. Так иногда бывает: таится человек и неожиданно для самого себя все выскажет. Варфоломей Петрович вынул носовой платок и стал неторопливо протирать им шею, лоб. Потом смял платок и сунул обратно в карман.
— Уехать отсюда? Сбежать от мужичков? Что ж, иногда врачи уходят из земства целыми группами. Спрашиваете совета? Молодости легко сглупить. Воздержитесь от поспешных действий. Пусть ваша Вера…
— Павловна, — подсказал Зборовский.
— Пусть Вера Павловна лучше приедет сюда. Собственной персоной пожалует. И здесь церквушечку отыщем для вашего венчания. «Когда любят, хотят быть вместе». Вот и будете вместе.
После этого разговора Зборовский ответил на письмо незамедлительно. Опустил конверт в почтовый ящик, и показалось, что преодолел крутой, очень крутой подъем.
Арстакьян не унывал. «Будильник» действительно появился. Внешне весьма непритязательный, небольшого формата, но на четыре странички. Первый номер газеты Харитон раздавал бесплатно посетителям «Экспресса». Попал он таким образом и в руки Зборовского.
Все как в настоящей газете. Даже в разделе «Театр и искусство» — отзыв о любительском спектакле «Из-под венца в участок». Водевиль, по мнению рецензента, сыгран неважно: артисты все время путали текст, не знали своего места; толкаясь, мешали друг другу; одна застенчивая дама то и дело отворачивалась от публики, другая заглядывала в будку суфлера, что, сокрушался рецензент, совершенно не разрешается.
Несмотря на все потуги на солидность и остроумие, «Будильник», как и ожидал Сергей Сергеевич, оказался неглубокой газетенкой. В разделе «По белу свету» — анекдотичная заметка о женитьбе знатного мавра в Марокко. Во время брачных торжеств, сообщал «Будильник», длившихся два дня, было съедено две тысячи петухов и столько же кур, пятьсот овец, сорок волов и пятьсот пар голубей. За чаем и кофе уничтожено пять тысяч фунтов сахара.
А вот и басенка: «Жил-был на свете бегемот…» Под ней псевдоним: Жора Скорбный.
Перед началом сеанса на сцену поднялся сам Арстакьян. Глядя поверх публики в зрительный зал, заговорил громко и вместе с тем душевно:
— Уважаемые господа! — Выждал некоторое время, пока водворится тишина. — Уважаемые господа! Я позволю на пять минут занять ваше внимание, прежде чем наш механик Иван Иванович начнет вертеть ручку. Я говорю с вами не как владелец «Экспресса», а как издатель нижнебатуринской газеты «Будильник». Прошу, господа, понять меня правильно.
В светлом костюме, ярко освещенный Иван Ивановичем из кинобудки, он походит более на столичного актера и меньше всего на местного буржуа, к каковым безусловно причисляется.
— Путь русской газеты, — продолжал Арстакьян, — усеян не букетами роз, а терновыми венками. Однако я решил идти трудной дорогой и буду сверх меры обрадован, узнав, что нижнебатуринское общество сочувственно встретит «Будильник».
Самое удивительное, что говорит он сейчас почти без акцента.
Далее он сказал о семенах, которые, надеется, когда-нибудь взойдут на этой сухой и черствой почве. Посулил печатать статьи о торговле и ремеслах, сельском хозяйстве, сообщать справочные цены на жизненные припасы. Заметил вскользь, что издание предпринято, несмотря на значительные затраты, и он не ждет для себя особой материальной выгоды, скорее наоборот…
Последние слова прозвучали вовсе фальшиво. Тоже мне бессребреник! — усмехнулся Зборовский.
Выход «Будильника», разумеется, не прошел незамеченным. Но уже то, что в каждом номере печатались аншлаги, которые призывали достопочтенную публику подписаться на новое издание, говорило о ее холодке, равнодушии к добрым намерениям господина Арстакьяна. Кому только не пытались всучить эту газетенку. Харитон и тут пригодился: продавал ее неграмотным крестьянам. Продавал вместе с билетами в иллюзион. Покупали охотно, на завертку или для цигарок.
Ближайшим помощником редактора-издателя был некий Ломов, полноватый человек с выпирающей нижней челюстью и в золотом пенсне. Откуда взялась эта прескучная личность? Откуда выкопал ее Арстакьян?
Примерно через месяц после рекламного выступления Арстакьяна в «Экспрессе» в городской хронике «Будильника» появилось сообщение о предстоящем губернском съезде земских врачей. И о том, что «в организации курсов сельских сестер завидную энергию проявляет земский доктор г. Зборовский».
Что верно, то верно, Сергей Сергеевич положил немало сил, чтобы довести начатое до успешного конца. А теперь он и Соколов окунулись в подготовку к съезду. Выступить? Решимости для такого шага не хватало, но интересно побывать там, послушать. А если будешь слушать, да зная еще деревню, разве не захочется выступить?.. В условиях Петербурга к твоим услугам любая медицинская книга. Ты черпаешь многое, но вкладываешь своего значительно меньше. Не столь самостоятельно думаешь, не столь глубоко анализируешь. Здесь же, в земстве, в каждой твоей думе — личные наблюдения, в каждом выводе — твой собственный опыт. Здесь ты — сама жизнь, и ты ее судья.
Глава IX
На второй версте от Комаровки к зеленому берегу прибило тюк, содержимое которого до смерти напугало купавшихся крестьянских ребятишек. А перед заходом солнца выше по реке мужики набрели в ложбине на спрятанный под кустом холщовый мешок, обмотанный пеньковой веревкой. В нем оказались завернутые в полотенце человечьи руки и ноги.
Где и с кем приключилась беда? Кого, чью душу приняла ты, Комариха? Чей грех покрыла? Если бы могла поведать река…
Следователь Кедров вместе с урядником и доктором Соколовым прибыли в Комаровку только назавтра в полдень. Тут же направились к берегу.
Еще издали они услышали многоголосый гул. Толпа мужиков, баб и детей. Часть берега огорожена натянутой на колышки веревкой. На земле, под простыней, лежит то, что вчера или третьего дня еще было живым человеком.
