Ладно, кладу обратно на стол аккуратную игрушечку серьезного калибра и двигаю домой. А то что-то подзадержался.
На самом выходе из скверика меня неожиданно окликает чисто, но бедно одетый старичок. Его товар – жалкие разрозненные пожитки, расставленные на куске клеенки прямо на земле.
– Молодой человек, купите бокалы!
Останавливаюсь, смотрю. В центре клеенки и впрямь стоят два хрустальных бокала на длинных ножках, один – повыше и покрупнее, другой поменьше и изящнее. Сначала мне кажется, что они покрыты тонким рисунком, но, присев и приглядевшись, вижу, что это сеточка мелких белесых трещинок, от возраста. Дедок очень вовремя меня остановил – пить хорошее вино из стальных термокружек как-то нехорошо. А больше посуды у нас и нет. То, что осталось от прошлых хозяев, пришлось выкинуть, потому как вся их посуда лежала слоем осколков на кухне, а частью и в прихожей. Не знаю, что уж там у них происходило, да и сами они куда делись.
– Ну знаете, а с чего мне их покупать? Сейчас в городе такого добра навалом. Любого, – спрашиваю я продающего, вертя в руке тот бокал, что повыше.
– А это не любые товары, – немного волнуясь, говорит старичок.
– И чем же? – А бокал хорошо лег в руку. Удобно.
– Жена купила их в день нашей свадьбы. Свадьбы-то и не было, конечно, сбегали в ЗАГС во время обеденного перерыва, расписались. И знаете, эти бокалы оказались счастливыми – нам все время везло, и тут я с женой согласен в том, что они нам принесли счастье.
– Хорошо счастье, если вам их приходится продавать, – замечаю я словоохотливому собеседнику.
– Всему свое время. Было сначала селедка, водка да молодка. Потом кино, вино и домино. Увы, сейчас уже подошло к кефир, клистир и сортир. Кефир из бокалов не пьют. Но нам повезло, а то, что жена из квартиры захватила и бокалы, хотя более важные вещи пришлось бросить, тоже, знаете, многозначительно. Как вы считаете, есть у вещей аура? Ведь не зря же с мертвых вещи не снимают – чревато. Потому те бокалы, что в мертвом городе, они без ауры, причем в лучшем случае. А вот у этих – точно аура счастливой семейной жизни есть. Я вам ручаюсь, – очень уверенно говорит старичок.
– И как проверим? – улыбаюсь я.
– Я здесь часто стою. Особенно когда погода хорошая. Много новостей. Польза тоже есть – то с тем познакомишься, то с этим. Представляете, удалось с внуком связаться. И у него все живы. – Старичок привычно понижает голос, говорит тихо, осторожно: – Он у нас ракетчик. Так представьте, в их городке сразу ввели карантин. И у них если кто умирает, то не восстает нежитью. Не заразились они, вот ведь как.
– Очень интересно. А где этот городок?
Старичок спохватывается, настораживается.
– Этого, извините, сказать не могу, это, как понимаете, не мой секрет.
Ну да, старая советская выучка.
– Ну хоть далеко этот городок?
– Сейчас все далеко, – мудро отзывается собеседник. – Но и в старые времена добраться было очень сложно. И далеко, и сложно.
– А узнали как?
– С молодым человеком разговорился. Он оказался из радиокоманды. Вот и проверил по своим каналам.
– И небось купил у вас счастливую вещь с аурой?
Старичок капельку смущается, потом отвечает:
– Да. Китайскую пепельницу, знаете, такую – с перегородчатой эмалью. И да, с аурой. Но не такой, как бокалы. Мне эта пепельница, пока я еще курил, помогала ночью работать. Пока она у меня на столе стояла – и спать не хотелось. Я специально это проверял, и без пепельницы меня тут же развозило, а с пепельницей ни в одном глазу сна.
– Ладно, уговорили. Сколько стоит пара бокалов?
Старичок задумывается. Потом осторожно отвечает:
– Сами по себе старые хрустальные бокалы сейчас стоят ломаный грош в базарный день. Но это же не совсем просто старые бокалы. Будет ли для вас очень дорого, если я запрошу три метро?
Я немножко фигею. Три метро, или «ж…па», как называют такую монету циники, или «корона», как прозвали ее нециники, по-иному смотрящие на сложнонарисованную цифру 3, выбитую хитроумным способом на Монетном дворе, – это чудовищно дорого для пары стекляшек. С другой стороны, заработать себе на жизнь такому старичку непросто, так что это вполне может быть и такое завуалированное нищенство, как в разгромленной кайзеровской Германии инвалиды войны и дети формально продавали коробок спичек, но куда дороже его стоимости. На паек-то кефир не выделяется, а он еще и беженец явно, дедок этот. Кефир, кстати, нынче тоже чудовищно дорог, если уж на то пошло. Ладно, проверю я его на вшивость напоследок.
– Ну получается, что счастье можно купить? – спрашиваю я.
– Ни в коем случае, – быстро и уверенно отвечает старичок. – Ни за какие деньги счастье не купишь. Счастье – не кефир, не машина, не деньги. И я никак не продаю вам счастье. Счастье тут продавали молодые люди, и выглядело это счастье белым порошком или комочками. Они тут рядом отирались, я заметил. Патруль их забрал – и с концами, слыхал, на Тотлебен поехали. Нет, я не продаю счастье.
– Тогда в чем же прелесть бокалов?
– Только в том, что они долго находились в счастливой семье и что, по мнению моей жены, они принесли нам удачу. Аура – ее сложно определить в двух словах. Но у них она есть.
Вздыхаю, тяну из кошелька три монетки с набитыми поверх буквы М витиеватыми единичками. Отдаю дедку. Тот радостно прячет их к себе в карман, начинает заматывать бокалы в газетную бумагу. Наматывает ее столько, что приходится его останавливать, а то складывается впечатление, что он как старательный скарабей смастерит такой величины шар, который в самый раз катить перед собой.
Прощаемся не пойми с чего тепло, и даже помалкивавшая до этого Фрейя пару раз радостно тявкает.
Дома встречает почти до смерти оголодавшее за эти несколько часов Лихо Одноглазое. Актерский дар у скотины – он так прикидывается умирающим от голода, что даже у меня начинает обливаться кровью сердце.
– У, морда твоя несытая, – отпихивая его в сторону и насыпая ему жратву, бурчу я. Теперь собаку покормить, и очень негусто времени остается на готовку пирушки.
Вроде и не копался, а уже вечер. Правда, у нас в Питере в это время белые ночи. Не такие, конечно, как, например, в Мурманске, где солнце вообще не садится. Оно крутится по небу как заведенное, отчего нормальным людям приходится вешать на лето светомаскировку на окна, но у нас тоже светло.
Вода горячая есть. А вот электричества опять нет. Говоря всякие разные слова, вставляю в здоровенный золоченый канделябр десяток свечей и с такой подсветкой принимаю душ. Романтично до омерзения и главное – не подпалить на этих свечах свои конечности или полотенце.
Это роскошное бронзовое чудище я случайно нашел во время предпоследнего выезда. Откуда диво музейное взялось в промзоне – никто не понял. Я его и прибрал. (Ну да, помнится, мы и не такое находили – за Парголово, например, в кустах черный рояль стоит.) Вот и пригодился подсвечник. Так-то темновато на кухне – деревца свет с улицы гасят. Но со свечками вполне годно.
Сервирую стол, потом рублю салат. Оценив результат, решаю порубить все еще раз – даже для меня крупновато получилось. Единственно, что утешает, – святая вера в постулат: хорошие продукты готовкой не испортишь. На это я и уповаю.
Вообще-то на строгий взгляд сервировка не блещет. Ну да я не дома, а для условий, приближенных к боевым, вполне сгодится. Я успеваю еще как следуют вымыть бокалы, когда в прихожей зажигается свет и раздается веселый голос Надежды:
– О, а как вкусно пахнет!
Ну да, свет дали, а я не заметил. Слышу, как соседка с облегчением сбрасывает сапожищи, брякает автоматом, потом на пол плюхается сумка… Слышал все это уже, алгоритм один и тот же. Сейчас заглянет на кухню, шутливо принюхается и побежит переодеваться в домашнее.
Из освещенной прихожей падает тень, я поворачиваюсь с миской в руках и вижу, что у вошедшей в кухню Нади открывается рот, но не для того, чтоб что-то сказать, а от удивления – и глаза становятся круглыми, и бровки задираются вверх.
Немая сцена. Где-то родился милиционер, наверное. За окном только кузнечики трещат.
Странно севшим голосом, словно внезапно охрипнув, она как в трансе выговаривает в три приема:
– Откуда?.. Как… Как ты узнал???
Я с тщанием озираю стол. Здоровенный канделябр с завитушками и ангелочками (тяжеленный, зараза) бликует золотом всех своих листочков, ангелочков и прочих деталюшек, обе копченые рыбины матово бронзовеют, словно отлитые из металла, хрустальные бокалы на гранях играют чистыми цветами спектра, темнеют обе бутыли вина и веселой фигней смотрится дрызготня салата (Черт! Забыл заправить маслом и оливки, оливки не положил!). Да вроде все более-менее нормально. С чего вопросы?
Надежда не ждет ответов. Она словно оглушенная смотрит на стол, потом приходит в себя, причем я вижу, что глаза у нее на мокром месте и в то же время выражение у них такое, которое за время Беды видел уже не раз. Человек, когда что-то решает для себя, важное решает – нет, не так, ВАЖНОЕ (вот так правильно)! – глаза это выражают. И со стороны заметно.
