– А потом ледокол обратно к острову развернешь, начальник? – не удержался Мезенцев. Лидер «партии зэков» изо всех сил старался восстановить пошатнувшееся после схватки реноме. И если «достать» Лишнева он сейчас не мог, то побравировать независимостью перед главным инженером – запросто.
Геннадий Александрович не ответил, он лишь посмотрел на Леху-Гестапо ледяными, холодными глазами. И вдруг Леха заткнулся. Возможно, он, как и Дима Клоков, как и многие другие, понял то, что вслух не сказал Прохоров: «никто не будет разворачивать ледокол к острову». А остальное можно было домыслить без труда. Вспомнить, как главный инженер пообещал: «Все, что будет мешать этому – удаляется…».
И Лишнев, который обычно никому спуску не давал, за словом в карман не лез, теперь стоял молча. Крепко сжав зубы. Так, что скулы резко выступили. Повисла гробовая тишина. Прохоров выдержал паузу, почти как в театре, словно давал рабочим время переварить недосказанное, но очевидное. Затем повторил:
– Лишнев и Мезенцев оштрафованы. Вопрос закрыт. Кто попробует вернуться к оному или попытается вернуть к нему остальных – виноват сам. Все, проехали! И не забывайте: отсюда только один выход – до большой земли можно добраться на ледоколе компании. Ваша задача – не только попасть туда. Еще и получить достойное, немалое вознаграждение за ударный труд. Приятного завтрака!
– А мы уже поели, – задумчиво глядя в сторону, произнес Марат Доценко кротким-кротким голосом.
Несмотря на все напряжение ситуации, Дима Клоков чуть не затрясся от смеха. Таким дурашливо-приторным был голос Марата.
– А мы еще нет, – копируя интонацию Доценко, ответил Прохоров.
Повернувшись спиной к наемным работникам, он зашагал к домику. Первым не выдержал Марат, уж больно смешно главный инженер спародировал его придурочный тон. Потом засмеялся Лишнев, заулыбался Фокин. К ним присоединился серебристый колокольчик Любиного смеха. Георгий Салидзе опустил ствол и глупо улыбался, качая головой. Ситуация потихоньку разряжалась. И только Леха-Гестапо сидел на земле, кривясь от боли. Он злобно ухмылялся, почему-то поглядывая на Диму Клокова.
Гром грянул перед обедом. Нет, не случайна была та кривая ухмылка «пахана»…
Первую половину дня крепили запасной дизель-генератор к фундаменту, разводили длинные «хвосты». Дима наконец познакомился с той самой пещерой, про которую накануне рассказывал Доценко. Правда, Клоков представлял ее немного по-другому. Здесь половину «крыши» создавал ледяной купол, примыкавший к базальтовой стене. Люди ли проделали длинный туннель во льду, или это было природное явление? Дима не рискнул «доставать» вопросами кого-либо из инженеров, а сам определить не смог. Бригада смонтировала дизель. Протянула толстые, будто змеи, электрокабели к выходу. Под руководством инженеров «развела» их по сторонам – к поселку и к подземной рабочей площадке, которой Дима еще не видел. Время до обеда пролетело быстро, незаметно.
Несмотря на усталость, Дима остался доволен. Работать было интересно. После утреннего внушения Прохорова никто никого не подкалывал, не задевал. Люди работали, как единый организм, четко – пункт за пунктом – выполняя план, разработанный инженерами.
Диму тронул за плечо зэк по кличке Пинцет, когда они шли в сторону поселка, на обед.
– Слышь, парень, – тихо сказал подручный Лехи-Гестапо. – Отстань-ка от толпы, задержись. Базар перетереть надо.
Сердце заколотилось в два раза быстрее. Однако Дима молча сделал то, о чем просил Пинцет. Они, как будто невзначай, понемногу сдвинулись в хвост колонны. Пропустили ее вперед, и зэк показал, что надо свернуть в сторону, за черную, наполовину вросшую в землю, избушку. Остались вдвоем.
– Чудненько, – ухмыльнулся Пинцет, обнажая железные фиксы.
– Ну? – нетерпеливо и чуть грубовато начал Дима.
Ему не хотелось тут задерживаться – тем более с одним из людей Лехи-Гестапо.
– Волну не гони, рыжий, – махнул рукой Пинцет. – Слушай сюда! Ты один видел, как Леха натягивал Любаню. Значит, проболтался. А за базар надо отвечать. Вот тебе пузырек, бери.
В руках у зэка появилась небольшая капсула с какой-то жидкостью желтоватого цвета.
– Что это? – не понял Дима.
Он даже спрятал руки за спину. Словно показывая, сколь велико нежелание принимать неизвестный предмет.
– Бери-бери, – выпятил губы Пинцет. – Бери! Леха приказал. Сегодня вечером наверняка чифирить в хижине будете. Вот и подольешь это амбалу в стакан, понял?
– Кому? – одними губами переспросил Дима, хотя отлично понял, кого имел в виду Пинцет.
У Лехи-Гестапо был только один сильный враг – Константин Лишнев. Но зэки, по своей всегдашней привычке общаться по кликухам, видимо, уже прозвали бывшего спецназовца «Амбал».
– Кому-кому, – брызнув слюной, передразнил Пинцет. – Ну че те не понятно, рыжий? Лишневу! Лишневу в стакан выльешь все, что в этой хреновине! Не в сортир! Амбалу, понял?! Мы сразу увидим, умный ты парень или только прикидываешься.
– Нет, – Дима побледнел, но покачал головой.
– Лишнев – он здесь, в нашем деле, лишний, – картинно вздохнул зэк, будто очень сожалел о том, что так сложилось.
Клоков вдруг вспомнил, как совсем недавно забавлялся игрой слов: «Лишнев – лишний». И еще сожалел, что никто не может оценить тонкости этой шутки. А получалась совсем не шутка. Дима вновь отрицательно помотал головой.
– Не дрейфь, – успокоил Пинцет. – Не сдохнет. То не отрава. Приблуда медицинская. Ходить под себя будет, как ребенок. Бери, действуй!
– Но зачем это вам? – горестно прошептал Клоков.
Он уже предполагал ответ. Мозг, привыкший анализировать исходные факты, услужливо подсказал решение: Лехе-Гестапо нельзя было убивать Лишнева, это вызвало бы сильные подозрения. Нет! Не просто подозрения. Все бы догадались, откуда исходит удар. Но проколовшийся «пахан» не мог простить соперника. Ему нужно было срочно, незамедлительно восстановить пошатнувшуюся репутацию. И Леха Мезенцев выбрал иезуитский способ – унизить противника, который втоптал лидера зэков в грязь. Пусть теперь сам вываляется в дерьме еще больше! Бывший спецназовец начнет делать под себя, как ребенок. На виду у всех.
А он, Дима Клоков, должен вылить сильнодействующее слабительное в чай Константину…
– Вижу, ты сам до всего допер, – подручный Лехи Мезенцева перестал улыбаться, его лицо стало другим. Жестким, злым. – Бери, действуй!
– Я не могу… – прошептал Дима, закрывая глаза.
Он ненавидел Лишнева, но не мог поступить с бывшим спецназовцем так. В памяти всплыла сцена: Леха-Гестапо стремительно выбрасывает руку с ножом вперед, целясь то ли в живот, то ли в грудь Константина. Лишнев, рискуя жизнью, пресекает движение Зинки-доктора. Выталкивает ее на улицу из тамбура, лишь затем блокирует удар, направленный в него самого. Честный поединок. Даже более, чем честный – со стороны Константина.
– Нет, я не могу… – повторил Дима, не поднимая глаз. Словно можно было стоять вот так, не видя ничего вокруг, и от этого проблемы исчезали сами собой.
Каким бы человеком ни был Лишнев, но то, что требовал «пахан», делать нельзя.
– Бери, не зли Леху! – Пинцет резко всунул капсулу в потную ладонь бывшего студента. – Помни, идиот, Леха не случайно получил кликуху «Гестапо» на зоне. Хочешь на себе проверить?
– Я не буду этого делать! Передай своему пахану, – Дима посмотрел на Пинцета, раскрыл ладонь, предлагая зэку забрать капсулу.
– Тебе жить, – спокойно заметил тот, пожав плечами. – Бери, думай сам, как быть. Леха дает тебе два дня, включая сегодняшний. Не сделаешь – опустим. И еще раз опустим. По-всякому. Потом – искалечим. Затем, когда еще чуток помучаешься, перо под ребра засунем. И пойдешь на корм птицам. Или рыбам. Я все сказал. Думай.
Пинцет ушел. Дима, весь мокрый от пота, прислонился к черной стене домика.
– Господи, да что же это такое? – простонал Клоков, в отчаянии глядя на полураскрытую ладонь.
В ней перекатывалась маленькая капсула, наполненная желтоватой жидкостью.
Остаток дня Дмитрий провел, будто в тумане. За обедом еда не лезла в горло. Клоков сидел, уткнувшись носом в тарелку, не реагируя ни на вопросы, ни на реплики коллег, обменивавшихся мнениями по поводу качества монтажа генератора. Он ушел в себя настолько, что не замечал ничего.
Мысли крутились вокруг одного и того же вопроса: «Что делать?» И снова, и снова – то ли в тысячный, то ли в миллионный раз – Дима молча разговаривал сам с собой. Казалось, будто бы раздвоилась душа. Не тело оторвалось от мозга, а именно нутро, «эго» Дмитрия Клокова поделилось на части. И первая половинка Дмитрия безостановочно шептала: «Вылей это Лишневу. Вылей! Тебе же сказали, не умрет он. Только обделается, как новорожденный ребенок. И спеси у бывшего спецназовца поубавится…» Дима, слушая этот тихий голос, соглашался. Уже готов был поступить так, как вдруг начинал звучать другой, более тревожный: «Нельзя так, Димон. Нельзя! Подумай, кем ты станешь, если сделаешь то, что требует Леха-Гестапо. „Шестеркой“ у пахана? Хуже! Ты не из того клана, и никогда не будешь для них своим. Кто ты? Мальчик для грязной работы? Подставишь человека, пойдешь на поводу у бывшего зэка?»
