В ответ Лось только хрустнул пальцами. Сделав усилие, сказал, непонятно почему, напыщенно:
— Пришельцы с земли приветствуют тебя, Аэлита.
Сказал и покраснел. Гусев проговорил с достоинством:
— Позвольте познакомиться, — полковник Гусев, инженер — Мстислав Сергеевич Лось. Пришли поблагодарить вас за хлеб, за соль.
Выслушав человеческую речь, Аэлита подняла голову, — её лицо стало спокойнее, зрачки — меньше. Она молча вытянула руку, обернула узенькую кисть руки ладонью кверху, и так держала её некоторое время. Лосю и Гусеву стало казаться, что на ладони её появился бледно-зелёный, беловатый шар. Аэлита быстро перевернула ладонь и пошла вдоль книжных полок в глубину библиотеки. Гости последовали за ней.
Теперь Лось рассмотрел, что Аэлита была ему по плечо, тонкая и лёгкая, как девочка. Подол её широкого платья летел по зеркальной мозаике. Оборачиваясь, она улыбалась, — но глаза оставались взволнованными, холодноватыми.
Она указала на кожаную скамью, стоявшую в полукруглом расширении комнаты. Лось и Гусев сели. Сейчас же Аэлита присела напротив них у читального столика, положила на него локти и стала мягко и пристально глядеть на гостей.
Так они молчали небольшое время. Понемногу Лось начал чувствовать покой и сладость, — сидеть вот так и созерцать эту чудесную, странную девушку. Гусев вздохнул, сказал в полголоса:
— Хорошая барышня, очень приятная барышня.
Тогда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, — так чудесен был её голос. Строка за строкою повторяла она какие-то слова. Вздрагивала, поднималась у неё верхняя губа, смыкались пепельные ресницы. Лицо озарялось прелестью и радостью.
Она снова протянула перед собою руку, ладонью вверх. Почти тотчас же Лось и Гусев увидели в углублении её ладони бело-зеленоватый, туманный шарик, с большое яблоко величиной. Внутри своей сферы он весь двигался и переливался.
Теперь оба гостя и Аэлита внимательно глядели на это облачное, опаловое яблоко. Вдруг, струи в нём остановились, проступили тёмные пятна. Вглядевшись, Лось вскрикнул: на ладони Аэлиты лежал земной шар.
— Талцетл, — сказала она, указывая на него пальцем.
Шар медленно начал крутиться. Проплыли очертания Америки, Тихоокеанский берег Азии. Гусев заволновался:
— Это — мы, мы — русские, это — наше, — сказал он, тыча ногтем в Сибирь. Извилистой тенью проплыла гряда Урала, ниточка нижнего течения Волги. Очертились берега Белого моря.
— Здесь, — сказал Лось и указал на Финский залив. Аэлита удивлённо подняла на него глаза. Вращение шара остановилось. Лось сосредоточился, в памяти возник кусок географической карты, — и сейчас же, словно отпечаток его воображения, появились на поверхности туманного шара — чёрная клякса, расходящиеся от неё ниточки железных дорог, надпись на зеленоватом поле — «Петербург» и с боку — большая красная буква начала слова «Россия».
Аэлита всмотрелась и заслонила шар, — он теперь просвечивал сквозь её пальцы. Взглянув на Лося, она покачала головой:
— Оцео хо суа, — сказала она, и он понял: — «Сосредоточьтесь и вспоминайте».
Тогда он стал вспоминать очертание Петербурга, — гранитную набережную, студёные, синие волны Невы, ныряющую в них лодочку с каким-то чахоточным чиновником, повиснувшие в тумане длинные арки Николаевского моста,[6] густые дымы заводов, дымы и тучи тусклого заката, мокрую улицу, вывеску мелочной лавочки — «чай, сахар, кофе», старенького извозчика на углу.
Аэлита, подперев подбородок, тихо глядела на шар. В нём проплывали воспоминания Лося, то отчётливые, то, словно, сдвинутые, стёртые. Выдвинулась колонада и тусклый купол Исаакиевского собора, и уже на месте его поступала гранитная лестница у воды, полукруг скамьи, печально сидящая какая-то барышня с зонтиком, а над нею — два сфинкса в тиарах.[7] Поплыли колонки цифр, рисунок чертежа, появился пылающий горн, угрюмый Хохлов, раздувающий угли.
Долго глядела Аэлита на странную жизнь, проходящую перед ней в туманных струях шара. Но вот, изображения начали путаться: в них настойчиво вторгались какие-то, совсем иного очертания, картины, — полосы дыма, зарево, скачущие лошади, какие-то бегущие, падающие люди. Вот, заслоняя всё, выплыло бородатое, залитое кровью, страшное лицо. Гусев шумно вздохнул. Аэлита с тревогой обернулась к нему, и сейчас же перевернула ладонь. Шар исчез.
Аэлита сидела несколько минут, облокотившись, закрыв рукою глаза. Встала, взяла с полки один из цилиндров, вынула из него костяной валик и вложила в читальный, с экраном, столик. Затем, она потянула за шнур, и верхние окна в библиотеке задёрнулись синими шторами. Она придвинула столик к скамье и повернула включатель.
Зеркало экрана осветилось, сверху вниз поплыли по нему фигурки марсиан, животных, дома, деревья, утварь. Аэлита называла каждую фигурку именем. Когда фигурки двигались и совмещались — она называла глагол. Иногда изображения перемежались цветными, как в поющей книге, знаками и раздавалась, едва уловимая, музыкальная фраза, — Аэлита называла понятие.
Она говорила тихим голосом. Не спеша плыли изображения предметов этой странной азбуки. В тишине, в голубоватом сумраке библиотеки, глядели на Лося пепельные глаза, голос Аэлиты сильными и мягкими чарами проникал в сознание. Кружилась голова.
Лось чувствовал, — мозг его яснеет, будто поднимается туманная пелена, и новые слова и понятия отпечатлеваются в памяти. Так продолжалось долго. Аэлита провела рукой по лбу, вздохнула и погасила экран. Лось и Гусев сидели, как в тумане.
— Идите и лягте спать, — сказала Аэлита гостям на том языке, звуки которого были ещё странными, но смысл уже сквозил во мгле сознания.
НА ЛЕСТНИЦЕ
Прошло семь дней.
Когда, впоследствии, Лось вспоминал это время, — оно представлялось ему синим сумраком, удивительным покоем, где на яву проходили вереницы чудесных сновидений.
Лось и Гусев просыпались рано поутру. После ванной и лёгкой еды шли в библиотеку. Внимательные, ласковые глаза Аэлиты встречали их на пороге. Она говорила почти уже понятные слова. Было чувство невыразимого покоя в тишине и полумраке этой комнаты, в тихих словах Аэлиты, — влага её глаз переливалась, глаза раздвигались в сферу, и там шли сновидения. Бежали тени по экрану. Слова, вне воли, проникали в сознание.
Совершалось чудо: слова, сначала только только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия, — понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя — Аэлита — оно волновало его двойным чувством: печалью первого слога АЭ, что означало — «видимый в последний раз», и ощущением серебристого света — ЛИТА, что означало свет звезды. Так, язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание, и оно тяжелело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
