Саймон жестом показал на дом Гаса.
– Хэнк Блейли написал мне, что ты обнаружила… – Он запнулся.
– Да, я шла с караваем бананового хлеба, – сказала Эллен. – Я всегда приносила ему что-нибудь сладкое раз в неделю или примерно так. Я прошла половину луга и… увидела его.
– О Боже… – пробормотал Саймон. – Мне жаль, что так вышло, Эл.
– Я старалась сохранять спокойствие, – сказала она. – Повернулась и пошла домой звонить в полицию. Позже они сказали мне, что Гас был мертв уже почти неделю. Его тело лежало на лужайке примерно в десяти футах от дома.
Поднявшийся ветер гнул ветви деревьев.
– Спасибо тебе, Эл, – сказал Саймон.
– За что? – спросила она. – За то, что вызвала полицию?
– За сладости, – ответил он. – За то, что была добра к нему.
– Меня удивляет, что ты испытываешь к нему благодарность.
Саймон пожал плечами:
– А меня удивляет, что ты носила ему банановый хлеб.
Эллен поставила свой стакан и обняла колени.
– Я жалела его. Гас всегда был со мной вежлив, но я бы не сказала, что мы были друзьями. Я никогда не смогла бы дружить с тем, кто хоть раз тебя ударил.
Саймон шумно вздохнул и потянулся, сведя к середине спины лопатки.
– Как бы то ни было, – сказал он устало, – мне все равно приятно, что ты была добра к нему. Я не знаю почему.
– Вероятно, потому, что ты любил его, – сказала Эллен. Я не вижу никакой надобности анализировать это. – Саймон резко махнул рукой. Его отрывисто-грубый тон заставил ее на миг умолкнуть. Но любопытство побуждало ее продолжить тему.
– Вы с ним поддерживали контакт после твоего отъезда?
– Нет. Не считая одного странного письма. Я получил его несколько недель назад по электронной почте. Совершенно неожиданно. Гас послал его в журнал, который вместе с новостями размещал мои фотоматериалы. Письмо слишком долго шло до меня.
– И что там было написано? – спросила Эллен.
Саймон устремил глаза в лунную ночь и допил последний глоток своего ледяного чая. Затем поставил стакан на ступеньку и достал из заднего кармана джинсов бумажник. Он извлек из него сложенный вдвое листок и протянул Эллен.
Она развернула его. Саймон оторвал половинку, где были указаны все маршруты e-mail.
Эллен поднесла бумагу к двери кухни, откуда падал свет.
Не слова, не удары клавиш представляла она, читая это сжатое послание. Строчные буквы, знаки препинания отсутствуют. Она слышала в уме лаконичный голос Гаса.
кому: тому, кого это касается
от кого: августа райли
перешлите пожалуйста это личное послание близкому родственнику и члену семьи
мистеру саймону райли фотожурналисту
по любому адресу имеющемуся в ваших файлах
саймон
я посылаю тебе это письмо через журнал где я увидел твои фотографии буду краток сейчас у меня есть доказательство что я не сумасшедший и теперь я могу рассказать правду каждому включая тебя не могу сообщить тебе большего так как это не личный форум свяжись пожалуйста со мной по вышеуказанному адресу и я расскажу тебе эту историю если ты захочешь ее знать если со мной что-то случится доказательство хранится у твоей матери извини что я был для тебя не лучшим дядей видел твою прекрасную работу в журналах твоя мать могла бы тобой гордиться я тоже
твой дядя август райли
Эллен наклонилась вперед, чтобы заслонить волосами лицо. Буквы расплылись у нее перед глазами. Горло сжалось от боли за все, что потрепанный клочок поведал об обоих мужчинах. Саймон хранил его в своем бумажнике как драгоценную реликвию. Бумага так часто складывалась и разворачивалась, что стала совсем вялая и легко морщилась. Там, где большинство людей носят семейные фотографии, у Саймона была эта загадочная записка от мертвого человека. И ничего кроме. Ничего и никого в мире.
Болезненный ком в горле разбух еще больше. Стоическое одиночество Саймона и трагическое уединение Гаса словно говорили в ней самой, резонируя подобно эху в пустой комнате. Ветер траурно завывал в деревьях. Ему вторили сверчки, разбивая сердце своими песнями: «Слишком поздно, все ушло и никогда не вернется». Гас приговорил себя к одиночеству, тогда как любовь была рядом. Нужно было только взять ее. Но он не нашел пути, чтобы обойти гнев и страх. Он сам погубил себя.
Скорбные мысли только усиливали боль и печаль. Даже луна, проплывающая по небосводу, казалась более одинокой и отчужденной. Эллен чувствовала, что усугубляет свое состояние и ввергает себя в отчаяние. Нужно пресечь это немедленно, решила она. Иначе она начнет громко плакать. Саймону этого не понять. Упаси Бог, чтобы он подумал, будто его жалеют.
Она промокнула глаза прядью волос и, чуть слышно шмыгнув носом, сложила листок. Потом тихо протянула его назад Саймону. Не надеясь на себя, она молчала еще несколько минут.
Саймон тоже не торопился говорить. Он запихал клочок обратно в свой бумажник и уставился на луну.
Когда Эллен могла рассчитывать, что голос ее не задрожит, она спросила:
– На что он намекает в этом послании? У тебя есть какое-нибудь предположение?
– Ни малейшего. – Саймон покачал головой. – Так же, как и о той истории, что он собирался мне рассказать. Даже не представляю, о каком доказательстве может идти речь. И как его могла сохранить моя мать, когда она уже двадцать восемь лет как умерла? И потом, зачем было через столько лет посылать мне это сообщение и в тот же день сунуть оружие в рот? Это лишено всякого смысла.
– Да, ты прав, Саймон, – согласилась Эллен. – В этом нет смысла.
– Но я чертовски дотошный. Ты этого не знала? – Он тихо засмеялся. – У Гаса была привычка досаждать мне подобными головоломками. У него это был род недуга – дразнить меня. Размахивать перед носом наживкой, пока я войду во вкус. Я наловчился решать его шарады, но это послание не могу расшифровать. Каким бы своевольным человеком он ни был, я не думаю, что он мог покончить с собой, не рассказав мне свою историю. Не мог он задать мне эту задачку, просто чтобы растравить меня.
– О Боже… – пробормотала Эллен. – Я даже не подозревала!
– Я сломал голову над этой проклятой историей. Гас был ранен во Вьетнаме, но я не знаю деталей. И еще с ним что-то случилось, когда я был маленьким. Я помню только, что моя мать тогда была очень расстроена. Потом она умерла, и я вообще перестал замечать что-либо. То время осталось большим белым пятном в моей памяти.
Хотя Эллен тогда была шестилетней девочкой, она помнила день, когда погибла мать Саймона. Она сгорела в собственном доме, где печь топилась дровами. Говорили, что пожар возник от искры. Для любого ребенка даже во сне не может быть худшего кошмара. Для Саймона он стал явью.
