Глава 11
Питер Гиллем был великодушным малым, чья осознанная благонадежность соответствовала некоторым его наклонностям. Остальные же давным-давно были принесены в жертву Цирку. Отец Питера, французский бизнесмен, работал на Цирк еще с войны, в то время как его мать-англичанка проделывала таинственные штуки с шифрами. Сам Гиллем раньше «под крышей» судового клерка руководил своей собственной агентурой во Французской Северной Африке, что считалось гиблым заданием. Восемь лет назад его раскрыли, агентов перевешали, а он вступил в пору зрелости надолго отстраненным от настоящей работы профи. Он проделывал разную черную работу в Лондоне, иногда для Смайли, руководил несколькими «домашними» операциями с задействованием сети своих подружек, которые не проявляли, как говорят у них на жаргоне, взаимопонимания, и когда Аллелайн со своей компанией принял дела, Гиллема выпихнули в Брикстон на подножный корм, как он подозревал, из-за того, что у него имелись «порочащие связи», в частности, со Смайли. Если бы ему пришлось изложить свою автобиографию вплоть до прошлой пятницы, он бы, несомненно, рассказал ее именно так. На своих отношениях с Джорджем он остановился бы в самом конце.
Гиллем тогда большую часть времени жил в районе лондонских доков, где пытался организовать плохонькую агентурную есть из всяких там польских, русских и китайских моряков, которых он вместе с группой своих вербовщиков время от времени ухитрялся прибрать к рукам. Случалось, он заходил в маленькую комнатку на втором этаже Цирка и утешал хорошенькую секретаршу по имени Мэри и был почти счастлив, если не считать того, что никто из начальства не отвечал на его записки. Когда он пробовал позвонить по телефону, там либо было занято, либо никто не брал трубку. Ему доводилось слышать какие-то намеки, что случилась какая-то неприятность, но ведь неприятности неизбежны. Общеизвестно было, например, что Аллелайн поцапался с Хозяином, но ведь они делали кое-что еще все эти годы. Он так же знал, как и все остальные, что большая операция в Чехословакии была срочно прервана, что Министерство иностранных дел вместе с Министерством обороны устроили скандал и что в Джима Придо, руководителя «головорезов», опытнейшего специалиста по Чехии и неизменную правую руку Билла Хейдона, стреляли и таким образом убрали его со сцены. Отсюда, догадывался он, кричащая тишина и угрюмые лица. Отсюда и приступы маниакальной ярости Билла Хейдона, известия о которых распространялись по зданию, как нервная дрожь; как гнев Божий, говорила Мэри, которая любила выражать свои мысли максимально красочно.
Позже он услышал о катастрофе, получившей название «Свидетель». «Свидетель», как поведал ему Хейдон много позже, стал самой неумелой и кровавой операцией из тех, что стареющие профессионалы когда-либо организовывали для поддержания своей увядающей славы, и Джим Придо стал платой за это. Кое-что проникло в прессу, делались парламентские запросы, и даже появились слухи, никогда, правда, официально не подтвержденные, что британские войска в Германии были приведены в состояние повышенной боевой готовности.
В конце концов, послонявшись по кабинетам коллег, Питер начал понимать то, что другие поняли еще за несколько недель до этого. Цирк на самом деле не молчал, он был просто заморожен. Ничто не поступало внутрь, ничто не выходило наружу, по крайней мере, на том уровне, на котором находился Гиллем. Внутри здания люди из руководства спустились с небес на землю, и, когда наступил очередной день зарплаты, никто не обнаружил в своих ящичках привычных желтоватых конвертов, потому что, по словам Мэри, административно-хозяйственный отдел не получил обычной ежемесячной директивы для их выдачи. То один, то другой говорил, что видел Аллелайна, выходящего из своего клуба взбешенным. Или Хозяина, садящегося в свою машину в самом безоблачном настроении. Или, что Билл Хейдон подал в отставку на основании того, что к нему не прислушиваются или ставят подножки, но Билл уже много раз подавал в отставку. В этот раз, по слухам, основания были, однако, несколько иными: Хейдон пришел в ярость из-за того, что Цирк отказался платить запрошенную чехами цену за возвращение на родину Джима Придо; говорили, что это чересчур жирно или чересчур престижно для агента. И что Билл вышел из себя в одном из припадков шовинизма и заявил, что любая цена будет справедливой, чтобы вернуть домой одного преданного англичанина; отдать им все, но заполучить Джима обратно.
Затем однажды вечером Смайли заглянул в кабинет к Гиллему и предложил вместе выпить. Мэри не поняла, кто это был, и просто сказала «хэллоу» в своей стильной протяжной манере, скрывающей принадлежность к определенному классу. Когда они вышли из Цирка бок о бок, Смайли непривычно сухо пожелал вахтерам спокойной ночи, и лишь в пивной на Уордор-стрит он сказал: «Меня вытурили» – и больше ничего.
Оттуда они направились в винный бар рядом с Чаринг-Кросс, в погребок, где звучала музыка и больше никого не было.
– Они дали какое-то объяснение? – поинтересовался Гиллем. – Или это только потому, что ты перестал следить за своей фигурой?
На слове «объяснение» Смайли просто-таки зациклился. К этому времени он уже был порядочно пьян, хотя и держался прилично, но слово «объяснение», пока они неуверенной походкой шли вдоль набережной Темзы, захватило его целиком.
– «Объяснение» в смысле «причина» или «объяснение» в смысле «повод»? – вопрошал он, став еще меньше похожим на самого себя, чем на Билла Хейдона, чей довоенный оксфордский стиль полемики в те дни, кажется, был у всех на слуху. – Или «объяснение» в смысле «образ жизни»? – Они если на скамейку. – Они не должны давать мне объяснений. Я могу изложить им свои собственные объяснения, черт побери. И это не то же самое, – подчеркнул он, пока Гиллем заботливо усаживал его в такси, давал водителю деньги и называл адрес, – это не то же самое, что сформировавшаяся терпимость, которая проистекает из желания плюнуть на все.
– Аминь, – сказал Гиллем, смотря вслед удаляющейся машине и полностью отдавая себе отчет в том, что по правилам Цирка их дружба – такая, какой она была, – в эту минуту прекратилась. Наследующий день Гиллем узнал, что большинство голов полетело, и что Перси Аллелайн вот-вот должен был возглавить Цирк в должности исполняющего обязанности шефа, и что Билл Хейдон, ко всеобщему радостному изумлению, которое, вероятнее всего, проистекало из устойчивого раздражения по поводу Хозяина, будет служить у него в подчинении или, вернее, как говорили наиболее проницательные, подчинит его себе.
К Рождеству Хозяин был мертв. «Скоро они доберутся и до тебя», – сказала Мэри, которая рассматривала все эти события как второй штурм Зимнего дворца. Она заплакала, когда Гиллем отбывал в брикстонскую ссылку, чтобы, по иронии судьбы, заполнить ячейку Джима Придо.
Поднимаясь по четырем ступенькам к Цирку в тот дождливый полдень в понедельник, всецело поглощенный перспективой тяжкого преступления, которое ему сегодня предстояло совершить, Гиллем прокрутил эти события у себя в мозгу и решил, что сегодняшний день может стать началом его возвращения.
Предыдущую ночь он провел в своей просторной квартире на Итон-Плейс в обществе Камиллы, долговязой студентки консерватории с красивым печальным лицом. Хотя ей было не больше двадцати, ее черные волосы уже успели подернуться сединой, будто она пережила какое-то потрясение, о котором, впрочем, никогда не рассказывала. Другим проявлением все той же скрываемой ею душевной травмы, наверное, было то, что она не ела мяса, не носила кожаных вещей и не пила ничего спиртного; и только в любви, как показалось Гиллему, она освобождалась от этих таинственных оков.
Все утро он просидел в одиночестве в своем чрезвычайно тусклом кабинете в Брикстоне, фотографируя документы Цирка. Перед этим он получил из своего личного оперативного набора миниатюрную фотокамеру; проделывал он это довольно часто, чтобы не потерять сноровки. Кладовщик спросил: «Для дневного света или электрического?» – и они провели дружескую дискуссию о зернистости пленки. Он попросил секретаря, чтобы его не беспокоили, закрыл дверь и принялся за работу, тщательно следуя инструкциям Смайли. Окна располагались довольно высоко. Сидя, он вообще видел только небо и верхушку новой школы в глубине улицы.
Он начал со справочных материалов из своего личного сейфа. Смайли установил очередность. Сначала справочник персонала, предназначенный лишь для старших офицеров, который содержал домашние адреса, номера телефонов, номера и псевдонимы всего «домашнего» персонала Цирка. Затем свод правил и обязанностей сотрудников со вклеенной схемой структуры управления Цирком, реорганизованной под руководством Аллелайна. В центре ее располагалось Лондонское Управление Билла Хейдона, похожее на гигантского паука в собственной паутине. «После провала Придо, – раздраженно заявил во все услышание Билл, – у нас больше не будет этих проклятых частных армий, и так, что левая рука не будет знать, что делает правая». Как заметил Гиллем, Аллелайн значился в списке дважды: один раз в качестве шефа, другой раз в качестве «Директора Службы особых источников информации». По слухам, это были те самые источники, которые поддерживали функционирование Цирка. Ничто больше, по мнению Гиллема, не могло объяснить с такой наглядностью инертность Цирка на рабочем уровне и уважение, которым он пользовался в Уайтхолле. К этим документам, по настоянию Смайли, он добавил измененный устав «головорезов» в форме письма Аллелайна, начинающийся словами «Дорогой Гиллем!» и детально излагающий сокращение его полномочий. В нескольких случаях в выигрыше оказался Тоби Эстсрхейзи, руководитель «фонарщиков» в Эктоне, единственного автономного образования, которое фактически разжирело в условиях латерализма.
