Где-то он теперь?
…Повели нас, худых, голодных, оборванных, к выходу, построили. Два солдата в охране на флангах. Вышел офицер и через переводчика произнес речь:
– Вы недисциплинированные военнопленные, сейчас мы вас направляем к капиталисту. Если он будет плохо обращаться с вами, плохо кормить, не бегите, а напишите жалобу. Мы заберем вас, и больше он никого не получит. Бегать больше не надо. Штрафников за побег будем вешать как неисправимых большевиков. Сидите смирно. Кончится война, поедете домой. Если убежит хоть один, вся команда возвращается в лагерь. До свидания!
– Auf Wiedersehen, – ответили мы и зашагали на вокзал.
Ехали мы в поезде с подножкой во весь вагон и с дверью наружу на каждое купе. Мелькала мысль – открыть да выпрыгнуть. Разместились мы в двух купе, в каждом по охраннику: один, старший, – обер-ефрейтор, а другой, помоложе, ефрейтор. Обер-ефрейтор встал в коридоре между купе и говорит ефрейтору:
– Посмотри, какие худые эти русские, кожа да кости. Мы с тобой после госпиталя тоже не ахти какие, но против русских – силачи. Надо будет их подкормить, чтобы на людей стали похожи.
Мы думали, что обер-ефрейтор шутит, задабривает нас ласковыми словами и обещаниями, чтобы мы не сбежали. А сам небось зажмет будь здоров как.
Но слова обер-ефрейтора не разошлись с делами.
Доехали до Крефельда. Помылись в бане. Сменили белье, а затем долго шагали. Почти в сумерки подошли за городом к Рейну. На воде стояли землечерпалки, лодки, а метрах в 100 от них у берега – маленькая баржа-барак. Это и был наш «дворец». По сходням мы вошли внутрь. После штрафного барака это жилье для нас было действительно дворцом. Чистота. Масляная краска, каюта на четыре человека. Кухня, туалет. Свободно. Спокойно, и главное – нет блох. Вспоминая их, мы теперь облегченно вздыхали.
Распределились по каютам в порядке дружеских симпатий, разлеглись на нарах, предвкушая отдых на соломенных матрасах, под одеялом, на подушке. Наступила какая-то сладостная тишина, которую вдруг прорезал резкий голос обер-ефрейтора:
– Woldemar, komm zu mir! («Вольдемар, подойди ко мне!»)
Переводчик Володька, он же повар команды, ниже среднего роста, шустрый паренек, побежал к выходу, где находилась большая каюта охранников. Минут через пять он вернулся и позвал с собой цыгана и Николая и опять ушел к обер-ефрейтору. Не прошло и двух минут, как все трое вернулись с четырнадцатью буханками хлеба и таким же количеством пачек плавленого сыра.
– Это на ужин, ребята, – крикнул Володька, – завтра еще будет.
Всю еду очень быстро поделили и не менее быстро съели.
Через полчаса появился улыбающийся обер-ефрейтор. Он уселся на скамейке в маленькой зале перед нашей каютой и начал речь.
Сначала представился:
– Я австриец, воевал на русском фронте, был ранен и сейчас из госпиталя. Знаю, какие хорошие солдаты русские, мне понятны ваши переживания, плен – не рай, но я постараюсь создать вам нормальные условия. Только прошу вас не бежать сейчас, иначе меня отправят сразу на русский фронт, а там зимой очень плохо. Прошу вас слушаться меня. Вы здесь будете опрокидывать вагонетки с землей, разравнивать ее и сажать деревья. Раньше этим занимались вольнонаёмные голландцы, а теперь они уехали домой, и хозяин не стал больше брать вольнонаёмных – вы обойдётесь дешевле. В ваши дела я вмешиваться не буду, но если придёт санитарная комиссия, то всё должно быть в полном порядке.
А теперь давайте сыграем в карты, – и он достал из кармана колоду карт.
Играли в очко. Банковал всё время обер-ефрейтор. Мы с удовольствием проигрывали ему свои марки военнопленных, которыми оплачивали наш труд хозяева. Тратить нам их было негде, пищу на них не купишь, а в игрушках мы не нуждались. Деньги обер-ефрейтор мог использовать. Проиграли мы ему марок 80 (а он в месяц получал примерно 20), и он прекратил игру. Собрав выигрыш, довольный ушел к себе. Было часов 10 вечера, все готовились спать, и вдруг опять раздался крик обер-ефрейтора.
– Woldemar, komm zu mir!
Минут через десять вернулся улыбающийся Володька:
– Ребята, воры есть среди вас?
Вопрос был странный, потому что все военнопленные научились воровать провиант. Ответ последовал единый:
– Есть…
– Так вот, господин обер-ефрейтор разрешил сегодня ночью пойти пошукать у соседних «бауэров» кое-чего съестного. Только, чур, не бежать.
От удивления у всех отнялся язык, и ответом было гробовое молчание. Затем раздался чей-то возглас:
– Вот это штука!
В результате недолгой дискуссии в поход отрядили четверых: цыгана, меня, Яшку и еще кого-то.
Мы «пошукали» и нашли одного барана, двух гусей, двух уток, мешок муки и табак. Вполне прилично для первого раза.
Возвращались около полуночи. Было темно и дождливо. Подошли к берегу – на барже тишина и темень.
Что делать?
Разбудить ребят? Решили будить.
По бревну, которое одним концом было закреплено на берегу, а другим на барже, я добрался до забранного решеткой окна и тихо постучался. Ответа не было. Сильнее – молчание. Повторные попытки ничего не дали. Заключённые – чистые, избавленные от блох – спали как убитые. Пришлось стучаться в дверь, выходящую на трап, и поговорить с обер-ефрейтором. Не хотелось, но пришлось. Цыган тихо постучал, не прошло и пяти секунд, как дверь отворилась, и в ней показался наш начальник. Очевидно, ждал и волновался.
– Где были?
– В туалете.
Мы проходили мимо него, а он облегчённо вздыхал и щупал мешки.
Разбудили ребят, и специалисты стали быстро снимать шкуру с барана, ощипывать перья и разделывать птичьи тушки.
Такие у нас установились отношения с конвоирами – утром Володька подавал им к завтраку жаркое, а вечером, если продукты были на исходе, обер-ефрейтор отпускал нас «кое-чего пошукать». Позже он поинтересовался, есть ли поблизости «русские фрау», – мы уже знали, что недалеко работают гражданские украинки, и ответили утвердительно. Он разрешил нам позвать их в воскресенье, купил нам втридорога гитару и эрзац-пиво. Несколько раз были у нас 4–5 дивчин, мы с ними подружились и по секрету сказали им, что собираемся бежать. Они снабдили нас шерстяным тряпьем.
Обер-ефрейтор нас особо не тревожил. Если заходил к нам, то чтобы пошутить или обыграть в карты. Но один раз пришел сердитый, явно не в духе.
– Почему салат не жрёте?
И дальше начал придираться по пустякам. Мы недоумевали. Разгадка не заставила себя ждать:
– А что, шнапс умеете делать?
Ах, вот в чем дело! Специалисты сразу нашлись. Обер-ефрейтор расспросил, что для этого требуется. Записал и… вечером послал «пошукать» муки. Назавтра были и дрожжи, и змеевик, и все что нужно. Энергия из него била ключом – предстояла выпивка.
Так началось самогоноварение. Специалисты освобождались «по болезни» от работы, и целыми днями из барачной трубы шел дымок.
Продукцию он забирал, но в воскресение выдавал полтора литра на всю братию. Да и братия была не промах – два-три литра всегда были в заначке.
На работе дела складывались так: наша команда числилась под № 387 Rur. Четверо немцев и 14 пленных. Главный мастер немец, лет 50–55,– не работал с нами, а сидел все время в вагоне. Был он коренаст, кривоног (носил краги), молчалив и к нам выходил редко.
Нами руководил мастер в больших черных усах. Ему было лет 55–60. Постепенно познакомившись, мы узнали, что у него на Восточном фронте пропали два сына.
Мы успокаивали его, говорили, что они могут быть в плену. Делали мы это не из любви к усатому, а чтобы смягчить его характер и меньше слышать ругани. А характер у него был дрянной. Видно, в начале войны, если он соприкасался с военнопленными, то поиздевался над ними всласть. Но теперь времена не те. Даже тупицы уже понимали, что войну немцы проиграли, и большинство начало рядиться в тогу дружелюбия.
…Работали с нами два старичка, обоим за 60. Выглядели не блестяще. Мы долго гадали, кто они – вольнонаемные, мобилизованные, из тюрьмы? Постепенно у нас укрепилось мнение, что они вольнонаемные. Едва ли частному лицу дадут мобилизованных, а работали мы на земле хозяина. К тому же ежедневно старички приносили по тонкому бутерброду для нас и незаметно совали всем по очереди.
В беседы они с нами не вступали, только иногда говорили, чтобы мы работали не торопясь: в их годы лопатами и ломами ворочать тяжеловато, а отставать от нас неудобно. И мы равнялись на них.
Экскаватор нагружал плодородной почвой вагонетки, мы катили их до нужного места и там опрокидывали, а землю разравнивали.
Однажды мы заспорили с усатым. Сути разногласий не помню, но немец накричал и пошел в барак жаловаться обер-ефрейтору. Привел его. Тот выслушал и усатого, и нас и попросил показать на деле наш и его способы разгрузки вагонеток. Увидев, что по нашему методу двигать легче и быстрее, он велел усатому по пустякам его не беспокоить и ушел. Но во втором споре недели через две он накричал на нас и согласился с усатым, хотя тот был неправ, – очевидно, обер-ефрейтор был политиком.
