Сеяли бы и хлеба, да отняли все земли на материке римские прихвостни…
Проникновение христианства к народам Рутении происходило довольно медленно вплоть до середины десятого века. Приблизительно в то же время после смерти Горма Старого прежний порядок нарушился, прервался ход вековой традиции. Уже Гарольд Синезубый стал покровительствовать миссионерам Рима в Датском королевстве. Балтские славяне не сразу оценили агрессивность и непримиримость новой веры, скрывшейся под вкрадчивыми словесами, приняв ее за одну из многих. Когда, наконец, они разобрались, что к чему — по всей Рутении вспыхнуло восстание против засилья христианской церкви и Христовых воинов.
С благословения Рима и владыки Священной Империи велся откровенный грабеж полабов, шла кровавая экспансия рыцарей на земли славянских да балтских «варваров». Где не помогало божье Слово — в дело вступал меч. Так цивилизация уничтожала культуру.
Славянам, которые продолжали оставаться в земле вагров, полабов, бодричей и хижан было велено, чтобы они платили поборы епископам, с плуга по три корца ржи, да и по двенадцать денаров местной монеты. «И увеличились десятины в земле славянской, потому что стеклись сюда из своих земель тевтонцы, чтобы населить землю эту, просторную, богатую хлебом, удобную по обилию пастбищ, изобилующую рыбой и мясом и всеми благами,» — рассказывал современник.
После смерти доброго князя Никлота не осталось у славян вождей языческих. Когда престарелому Никлоту германцы отрубили голову, сыновья его посадили родичей на корабли и ушли к священному острову. Там приняли их руги.
Но разве усидишь, коли стонет земля под копытом коня вражеского — не послушались княжичи мудрых волхвов Арконских, захотелось им добыть вражьей крови, отомстить за родителя.
Заручившись поддержкой хижан, ринулись братья на родовую землю. Старший — Прибислав — рыскал по лесам и дорогам. Путь младшего — Вартислава — был прямее, и он сам попал в засаду, так его настигла стрела…
Прознав о пленении брата, ворвался Прибислав в земли Велеградские, а ныне Мекленбургом они зовутся. Подступил князь к тевтонской крепости и сказал врагам:
«Великое насилие, о мужи, причинено как мне, так и моему народу, ибо мы изгнаны из земли, где родились, и лишены наследства отцов наших. Вы увеличили эту обиду, ибо вторглись в пределы нашей страны и овладели городами и деревнями, которые должны принадлежать нам по праву наследования. И вот, мы предлагаем вам на выбор жизнь или смерть. Если вы откроете нам крепость и вернете принадлежащую нам землю, мы выведем вас мирно с женами и детьми вашими и всем имуществом. Если кто-нибудь из славян что-либо отберет у вас из того, что вам принадлежит, я возвращу вдвойне. Если вы не захотите уйти и, напротив, будете этот город упорно защищать, клянусь вам, что если будет к нам милостивы Боги и победа будет нам благоприятствовать, я всех вас перебью острием меча».
В ответ на эти слова, как сообщил летописец, германцы начали посылать стрелы и наносить раны. В жаркой битве вторглись славяне крепость. Ни одного человека не оставил Прибислав из этих пришельцев; жен же их и детей увели славяне в плен, а замок сожгли… Но более удача не улыбалась Сварожьим внукам.
И наступил год 1168 по Рождестве Христову. И аукнулось ругам им радение за дело славянское. Решено извести оплот варваров, град язычников и пиратов, прибалтийскую Тортугу. Кто решил? Кабы знать, где упадешь — подстелил бы перину.
Шли супротив островитян не просто даны и тевтоны. Свои шли — вчерашние братья и други! Поморяне шли с Казимиром да Богуславом, и бодричи тоже предали. Склонили голову они пред герцогами и золотом Империи, и приказано им было оказывать королю Дании поддержку, когда бы он ни простер руку свою для покорения чужеземных народов. Так и стали славяне немцами, то есть немыми. И предали веру предков, и глухи стали они к зову Сварожича.
* * *
— Может, не стоит? — засомневался Ингвар, когда Инегельд уже запалил трут и поднес его к собранному еще днем сушняку, нынче-то моросил дождичек.
— А чего опасаться? Мы пока что на своей земле. Пусть, они нас боятся! — возразил Ратич.
Сев согласно кивнул.
— Неплохо сказано, юноша! — это были первые слова из уст Златогора. Старый скальд подсел к огню и протянул навстречу пламени свои длинные и тонкие пальцы.
— Все-таки предосторожность не бывает лишней! — молвил Инегельд, — У меня есть средство от непрошеных гостей, но с первыми лучами солнца мое колдовство улетучится и не сможет нас охранить.
— Так мы и встанем с первым лучом. Морось скоро пройдет. Давай, ворожи!
Светлана не вмешивалась в спор мужчин. Им виднее. Не женское это дело — думать о последствиях каждого шага. Девушку ведет по жизни сердце. Не понять даже самому великому мудрецу и чародею мотивы ее поступков.
— Хвала Богам за то, что тепло и сытно! Отведайте пищу странников, добры молодцы, и не держите обиду, если скромен этот стол! — пригласила Светлана попутчиков, разложив на скатерке нехитрый ужин.
— Мы тоже не лыком шиты! Ингвар, доставай! Вкусите, что Девана[37] послала! — скомандовал Сев.
Пока Ингвар и Ратич опустошали свои мешки, Инегельд оградил себя и спутников магической окружностью, внутри которой начертал странные, светящиеся зеленоватым тусклым светом руны:
— Ну вот, — похвалился он, вытирая ладони, — теперь и мышь не проскочит!
— А вкруг города не мог бы? — усмехнулся Ингвар, поглядывая на черту.
— Чем короче линия, тем прочнее… — уклончиво ответил скальд.
Конечно, походный стол не для привередливых, но таких здесь и не было. Нешуточный аппетит у молодых ругов. Если Светлана и старик удовольствовались ячменными лепешками с медом и орехами, Ингвар жадно поедал куски копченой оленины, что приготовила напоследок Любава, щедро сдабривая их солью к немалому удивлению братьев. Последние, впрочем, не отставали от него. Инегельд к звериному мясу не притронулся, объясняя это отнюдь не желанием обидеть ругов, а данным однажды обетом.
— Странные у вас клятвы… — молвил Сев, поддел ломоть острой палочкой, принялся дожаривать, время от времени поворачивая, чтоб не подгорело, — Ну, а скажем, рыба там, или птица?
— Рыба — мясо холодное, для костей полезное. Рыбу можно, а птицу тоже не трону, — ничуть не смущаясь ответил Инегельд, — ты — воин, но это не мой путь, мне много есть нельзя. Особенно на ночь.
— Гляди, ученый! А почему у тебя, ученый, спина бугристая мышцами? Уж, наверное, не от сидений при свече!
Но Инегельд остался спокоен, как полоз. Двумя палочками он что-то доставал из небольшого кувшинчика и отправлял это в рот, где тщательно пережевывал. Видя недоумение ругов, он протянул Ингвару второй такой же сосуд и знаком предложил попробовать. Парень исчертыхался, пока, наконец, не ухватил в глубине кувшина скользкое нечто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
