сказал Пишти, вернувшись к женщинам.
Когда после условленного стука Магды Лаци открыл дверь и увидел за спиной девушки фигуру матери, он прямо-таки остолбенел. И тут же с заговорщической улыбкой в комнату проскользнул Пишти. Девушка вошла последней.
— Мама! Как вы сюда попали? А ты, длинноухий…
— Ты не сердишься? — начала Магда, наслаждаясь видом Лаци: тот по-прежнему не верил своим глазам.
— Дорогая мама… — Лаци никак не мог успокоиться… — Пожалуйста, садитесь вот сюда, поближе к печке, здесь потеплее. Но ведь это же очень опасно… А если вас здесь застанет облава?..
— Я им тогда так и скажу: «Забирайте меня вместо с сыном!»
Пишти поставил возле печки объемистый вещевой мешок.
— Из сарая унес. Отец ничего не знает.
Старушка Мартин вытирала слезы.
— Вот я и расквасилась… — проговорила она. — Отец ничего не знает… А то бы всю ночь ворочался да ворчал, что, мол, он в свое время тоже был солдатом, но вот живой остался и вернулся домой, а его родной сынок, который до этого был таким храбрым, вдруг дезертировал из армии, заставив всю семью трястись от страха, и не только за него, но и за самих себя…
— А разве брат не член нашей семьи?.. — перебил мать Пишти. — По мнению отца, с Лаци может произойти что угодно, лишь бы семью не беспокоили. Так?
— Да нет, дядюшка Мартин все это понимает иначе, — примирительным тоном сказала Магда.
— Разумеется, иначе, — подтвердила старушка. — Он думает, что Лаци совсем взрослый человек и в состоянии позаботиться о себе, даже если он в солдатах.
— Жестокая философия у него, — пробормотал Пишти.
— А ты еще мал, чтобы осуждать отца, — замахала рукой мать на младшего сына.
— Ты бы лучше рассказал, что сегодня случилось на улице, — попросила Магда Пишти.
Лаци с интересом выслушал рассказ брата.
— Выходит, русские совсем-совсем близко?.. А отец каков, а?! Так защищать раненого!..
— Если бы ты видел, как он смотрел на фашиста, того и гляди, бросится на него. Откровенно говоря, я такого от отца не ожидал.
— Ну вот видишь, а ты еще недоволен отцом.
— Знаю, что человека узнать не так-то просто, — согласился Пишти.
— Когда речь идет о жизни, человек способен на многое. Господь бог не дает в обиду храбрых… — проговорила старушка.
— Да… что касается Лаци… то отец не очень-то с ним возится…
Лаци засмеялся, а тетушка Мартин начала вынимать из корзины провизию.
— Вот тут кое-что из еды… Паштет из печенки, сыр, копченая колбаса… В магазинах хоть шаром покати. Сахар забыли когда был…
— У нас все есть, нам больше ничего не нужно… — начал Лаци.
— Знаю, знаю. Это все Магдушка, добрая душа…
Пишти, как щенок, крутился возле старшего, брата.
— Хороший ты парень, братушка. Я знал, что ты скрываешься.
— Как ты, с отцом не споришь? — Лаци потрепал брата по голове.
— Да когда как… Не понимаю я его. Стоит только где-нибудь разорваться гранате, он, как сумасшедший, кричит: «Пишта! Черт бы тебя побрал, скорее в подвал!.. А то все подохнем!» И такое я слышу чуть ли не каждый день.
— Потерпи еще немного, скоро конец войне…
— Нам пора уходить, тетушка Эржи… До дома я вас проводить, к сожалению, не смогу, — сказала Магда.
— Меня проводит Пишти…
Стали прощаться.
— Теперь я успокоилась. Вот только о Ференце нет никаких известий. Ни письма тебе, ничего. Но, может, и его господь не оставит своей милостью.
Лаци смотрел на мать и думал: как она постарела, сколько новых морщин появилось на ее красивом лице. Оно и не удивительно: один сын на фронте, другой — в бегах, а дома нужно заботиться о муже и младшем сыне. А там еще жена Фери Илонка, тоже вроде бы не чужая. И откуда только у матери столько доброты, столько энергии, что ей хватает времени и сил на все…
Когда тетушка Мартин и Пишти ушли, Магда задержалась еще на несколько минут.
— Ну как дела? — спросила она.
— На Йене рассчитывать не стоит. Он против вооруженной борьбы. Говорит, что в венгров стрелять не сможет, — ответил Лаци.
— Ничего. Большой беды я в этом не вижу. Все равно завтра вечером я отведу тебя к Ситашу. Там тебе дадут военную форму, настоящие документы, с которыми ты сможешь спокойно ходить. Короче говоря, товарища обо всем побеспокоились.
— Я буду вместе с тобой?
— Наш начальник Иван Хамош, я тоже вхожу в его группу, но… я делаю кое-что другое. Запомни раз и навсегда: где бы мы с тобой ни встречались — мы друг друга не знаем.
— А что будет с Йене?
— Он пока останется здесь. Еду ему я буду приносить.
Лаци и Магда вернулись в дом.
Когда Йене узнал, что он останется один, он очень расстроился:
— Выходит, я теперь один буду… Положение мое будет нелегкое.
— Русские войска уже совсем близко. Бои вот-вот должны прекратиться, Йене. Скоро мы с тобой увидимся! — утешал друга Лаци.
Магда еще какое-то время посидела у ребят. Потом она вместе с Лаци вышла во двор. Он был безлюден. Они быстро дошли до ворот.
Сильный ветер бросал в лицо колючие снежинки. Из-за горизонта показался кроваво-желтый диск луны, осветив рваные контуры домов, силуэты деревьев и изгородей.
Было очень тихо, и можно было подумать, что фронт не рядом, а где-то далеко-далеко.
— Просто не верится, что бомбардировщики не используют такую погоду, — прошептал Лаци девушке, когда они шли через двор.
В воротах они поцеловались. Расстались с трудом, потому что тем для разговоров у них хватало, а в присутствии Йене разве поговоришь, при третьем лишнем и слова-то на язык не идут.
— Смотри, как кругом красиво, все словно заворожено! — проговорил Лаци. — Я не люблю зиму, но эта луна… А воздух какой чистый. Мне кажется, что если бы взять дедушкину шубу да завернуться в нее, то мы с тобой незаметно просидели бы всю ночь напролет, глядя на луну да на эту красоту…
— Завтра ты будешь любить туман, снежный буран, сильный мороз, — сказала Магда. В этот момент лицо ее было особенно красиво. Такой ее Лаци видел, когда они сидели на кургане и смотрели, как из-за горизонта медленно выплывал месяц.
Вдруг девушка высвободилась из объятий Лаци. Лицо ее стало серьезным. Она вся превратилась в слух.
— Что такое? — спросил Лаци.
— Мне показалось, что кто-то идет.
Оба прислушались.
— Никого. Это только так кажется, нервы напряжены…
— Возможно… Сейчас и я ничего не слышу.
— Но будь осторожна.
Магда пошла, а Лаци закрыл калитку на запор и пошел в дом.
«…Значит, завтра… Завтра я уже…» — повторял про себя Лаци
