— Никто, ваше благородие!
— И убьют нас — некому будет поплакать, некому вспомянуть о нас!
— Некому, ваше благородие! — печально вторил старик.
— Живы мы — хорошо, а умрём — тужить по нас некому. Вот видишь, и одному быть тоже нехорошо. Правда, Щетина?
— Истинная правда, ваше благородие!
— Ты тоже одинок, Щетина?
— Как перст, ваше благородие!
— И никогда женатым не был?
— Всё было, ваше благородие! Жена была, детки были, да все умерли, все на погосте спят и меня, старого, поджидают.
— Ничего, Щетина, мы ещё с тобою поживём на белом свете, на ратном поле врагов царя и родной земли побьём. Так, что ли? — ударяя по плечу взгрустнувшего денщика, переменил тон ротмистр.
— И правда, ваше благородие, — побьём супостатов!
Оба — и молодой и старый — приободрились и быстрее зашагали по безлюдной дороге. Наконец они догнали задние ряды нашей армии. Теперь они были в безопасности.
Пётр Петрович отправился прямо к командиру полка. Тот знал, как много храбрости выказал ротмистр в последнем сражении, принял его очень ласково и приказал выдать ему лошадь.
— Вы, господин ротмистр, достойны награды… Я сам был свидетелем вашей храбрости и при первой возможности донесу о вас главнокомандующему, — проговорил генерал, пожимая руку Петра Петровича.
— Я не найду слов, как мне вас благодарить, генерал.
— Благодарность тут ни при чём, повторяю, вы вполне заслужили награду.
— Смею спросить у вашего превосходительства, не можете ли вы сообщить мне что-либо о князе Гарине?
— К сожалению, ротмистр, ничего; я только и знаю, что в списке убитых князь Гарин не значится; в числе раненых его тоже не видать. Не взят ли князь в плен?
— О, избави его Бог от этого. По-моему, плен хуже смерти, — со вздохом проговорил ротмистр Зарницкий.
Печальным вернулся он от генерала; неизвестность участи молодого князя Гарина заставила призадуматься Петра Петровича…
Он любил и уважал своего товарища.
Глава XIV
Вернёмся в Каменки. Посмотрим, что здесь произошло в отсутствие князя Сергея.
Князь Владимир Иванович несколько дней после отъезда сына ходил мрачным и задумчивым; княгиня Лидия Михайловна чаще стала запираться в образную и выходила оттуда с заплаканными глазами; княжна Софья тоже молилась за брата.
Вскоре после отъезда брата княжна однажды, в сопровождении своей наперсницы Дуни и лакея, отправилась в лес за грибами. Они долго ходили по лесу, набрали грибов целую корзину и совершенно случайно подошли к мельнице старика Федота.
На мельнице было тихо. Мельника не было дома, и княжну встретила Глаша, измученная тоской и печалью, с не высохшими ещё от слёз глазами. За последнее время Глаша очень переменилась. Она осунулась и похудела: разлука с милым, его грубое признание тяжело отозвались на Глаше. Княжна заметила эту перемену и ласково спросила:
— Что с тобою, Глаша? Здорова ли ты?
— Я здорова. Ничего.
— Ты так переменилась! Тебя просто узнать нельзя — прежде была такая красавица.
— А теперь я подурнела, княжна?
— Не подурнела, а похудела. Скажи, Глаша, что с тобой? Ты знаешь, я так люблю тебя.
— Покорно вас благодарю, княжна.
— Уж не обидел ли тебя отец? — продолжала допрашивать княжна.
— Обидел меня — только не отец, княжна!
— Кто же? Кто обидел? — допытывалась Софья.
— Зачем вам об этом знать, ваше сиятельство? Ведь для вас всё равно.
— Как «всё равно»? Ты меня обижаешь, Глаша!
— Княжна, голубушка, не сердитесь на меня, неразумную, глупую. Пожалейте меня, я стою жалости… — Глаша горько заплакала.
— Успокойся, Глаша, не плачь, пойдём в горницу. Я, кстати, отдохну — я очень устала, — а вы подождите меня здесь, — сказала княжна Дуне и лакею.
Софья села в избе у стола и рядом с собою посадила Глашу.
— Ну, кто же тебя обидел, моя милая, скажи?
— Ох, княжна, тяжело мне про это говорить-то. Ну, да всё равно — слушайте: обидел меня приёмыш…
— Николай?! — с удивлением спросила Софья.
— Да, он! Насмеялся надо мною, горемычною, надругался над любовью моею. А как я любила его, княжна, да и посейчас люблю! И рада бы не любить обидчика, рада бы вырвать любовь из сердца, да не могу, не могу разлюбить его! — плакала Глаша.
Она рассказала княжне, как они слюбились, как она безотчётно отдалась Николаю; рассказала и о том, как Николай перед отъездом на войну приходил к ней и что он тогда говорил.
— Разлюбил, погубил меня; другую полюбил, а меня забыл. Краше меня нашёл, пригоже! — по-прежнему плакала Глаша.
Рассказ произвёл на княжну сильное впечатление. Ей было и больно, и стыдно за Николая.
«Так вот он такой! Теперь я понимаю, за что он разлюбил Глашу: я понравилась ему — меня он посмел полюбить! А я ещё жалела его! Нет, он не стоит сожаления», — думала в это время Софья.
— Успокойся, Глаша, — сказала она вслух, — если он вернётся с войны, то непременно на тебе женится.
— Нет, нет, княжна! Николай мне прямо в глаза сказал, что разлюбил и больше любить меня не может.
— Я скажу папе, он заставит его жениться.
— Нет, зачем же, неволей не надо. Какой он будет мне муж? Без любви не жизнь у нас будет, а каторга. Пусть его по сердцу выберет себе жену.
— Да, ты права, Глаша! Без любви не будет счастия. Но чем же тебе помочь, моя бедная?
— Спасибо, княжна-голубушка, на ласковом слове! Ведь что вам скажу: напала на меня такая тоска, что руки хотела на себя наложить. Жизни не рада. Да, спасибо, отец отвёл. А то бы с собою порешила.
— Глаша, Глаша, что ты? А про грех забыла?
— В ту пору, как топиться шла, про всё забыла.
— И думать, Глаша, об этом страшно!
— Теперь, княжна, я и не думаю. Что делать, видно, терпеть надо! Такова моя судьбина горькая.
— Ты, Глаша, заходи ко мне почаще. Как-нибудь и разгоним тоску.
Княжна Софья вернулась домой очень опечаленной, всю дорогу думала она о бедной Глаше и об её горькой участи. Она решила во что бы то ни стало женить Николая, отцовского приёмыша, на дочери мельника.
Глава XV
Прошло лето. Наступила ненастная осень. Потянулись длинные осенние вечера. Подул холодный северный ветер, посыпал снежок и покрыл поля и луга. А там застучал мороз. Наступила зима.
В одно декабрьское морозное утро князь Владимир Иванович сидел в своём кабинете у пылавшего камина; на мягком турецком диване уютно устроились княгиня Лидия Михайловна с дочерью. Все трое вели оживлённый разговор. Они только что получили известие об Аустерлицком сражении и о заключённом после него перемирии. Старый князь горячился, выходил из себя, ругал на чём свет стоит Наполеона.
— Нет! это невозможно, положительно невозможно, — негодовал князь. — Русская победоносная армия потерпела поражение — и от кого же? От этого корсиканца, лишь благодаря проискам выскочившего в короли.
— Даже в императоры, папа! — заметила Софья.
— Ну, это он сам себя так назвал, наш государь и другие государи Европы императором его не признают, и хорошо делают.
— Всё-таки его успех растёт. Вот сообщают, папа, что многие владетельные особы стали вассалами Наполеона.
— Хороши владетельные особы! У меня больше крепостных и земли, чем у любого германского владетельного герцога.
— Ах, не говори, Софи, — вставила и княгиня своё слово.
— Да, если бы на этого ужасного человека наслать покойного фельдмаршала Суворова, — задал бы он ему трезвону.
— Пишут, что наши войска идут в Россию. Стало быть, скоро вернётся и Серж? — спросила Лидия Михайловна у мужа.
— Да, если он жив, то вернётся скоро, — резко ответил князь.
— Что ты говоришь! — упрекнула княгиня мужа.
— Правду говорю. Аустерлицкое сражение было одним из самых жестоких. С обеих сторон убито более двадцати тысяч. Ничего удивительного не будет, если и наш сын убит.
— О, это было бы ужасно! — Лидия Михайловна заплакала при одной мысли, что с Сергеем могло случиться несчастье.
— По-моему, гораздо ужаснее смерти, если мой Сергей попался в плен к Бонапарту. Да нет! Многие из князей Гариных убиты в битвах, но ни один не был в постыдном плену. Они умирали геройски под неприятельскими пулями и саблями, но живыми не сдавались! — с гордостью сказал князь.
Горячая речь князя была прервана быстро вошедшим в комнату лакеем.
— Позвольте доложить, ваше сиятельство: приехал Николай Цыганов.
— Один?! — почти крикнули в один голос побледневшие женщины.
— Один-с! — с грустью в голосе ответил лакей.
— Боже! Боже мой! Что же с Сержем?! Его, верно, убили. — Бедная Лидия Михайловна чуть не упала в обморок.
— Успокойся, Лида! Нельзя прежде времени предаваться отчаянию! Соня, уведи маму к себе. Я узнаю, расспрошу Николая — и всё расскажу вам потом.
