Земля под волком была залита тёмно-бурой запёкшейся кровью; над кровью жужжали зелёные мухи.
– Кучно, – еле слышно выдохнул Семён, останавливаясь позади неподвижно сидящего человека. – Метров с двадцати… невероятный результат!
Однако сидевший человек его услышал.
– Да, – сказал он, вставая на ноги и легонько покряхтывая. – Вот именно, что невероятный! По монастырской купчей… ох ты, бедная моя поясница… по купчей ведомости ездовой волк проходил как оборотневый, самовосстанавливающийся… многоразовый, так сказать. И где же его обещанная многоразовость? Где восстанавливаемость, я вас спрашиваю? – человек в коричневом повернулся к Семёну. – Жулики, кругом одни жулики… Никому верить нельзя! По документам – практически бессмертная скотина… ан нет: ни с того, ни с сего сама по себе продырявилась, упала и сдохла.
Судя по всему, это был священнослужитель. Может быть, монах из какого-нибудь ближнего монастыря – коричневая одежда оказалась чем-то вроде сутаны, перетянутой в поясе тонким кожаным ремешком; на ногах у монаха были деревянные сандалии. Монаху было лет под пятьдесят: стрижен он был коротко, «под горшок», хотя особо стричь было и нечего – на макушке у священнослужителя имелась обширная плешь-тонзура, то ли природная, то ли специально выбритая; красный нос и плутоватые глазки выдавали в нём человека жизнелюбивого, бойкого. Пройдоху и пьяницу выдавали, короче говоря.
– Вот, сидел и ждал, пока он восстановится, – пожаловался монах Семёну, со злостью пнув дохлого волка сандалией. – Как дурак сидел и ждал. Видать, бракованного волка подсунули. Надо будет монастырю в суд на заводчика подать… – монах склонился над возком, сильно навалившись животом на его борт. Словно нырять в повозку собрался.
– Эй, селянин, – глухо донеслось из возка, – подсоби-ка аптечку выгрузить… Одному несподручно, радикулит замучил! Достал, понимаешь, сил просто нету… И лечить некогда – дела всё, дела.
Семён подошёл к возку, помог монаху вытащить из него небольшой, но увесистый сундук с двумя боковыми ручками.
– Пешком теперь, да? – понял Семён. – Могу помочь нести, – Семёну всё ещё было стыдно, что это именно он пристрелил ездового волка. Пусть случайно, но всё же… Да и волк, скорее всего, был не бракованный – просто изрешетившие его серебряные пули не оставили оборотневому созданию ни одного шанса на восстановление.
– Зачем же пешком, – возразил монах, откинув крышку сундука и сосредоточенно копаясь в нём: изнутри сундучок оказался разделён перегородками на множество отделений-ячеек. – Сейчас я моего зверя немного оживлю… до ближнего посёлка довезёт и ладно… тебе в какую сторону? В ту же, что и мне? Славно. Подвезу, вдвоём оно веселее, безопаснее… ты драться-то умеешь? А то, говорят, душегубцы здесь шалят. То ли разбойнички какие, то ли живые умертвия, не знаю. Глухое место… кабы не служба, я бы ни за что, на ночь глядя, к тому же в полнолуние… – голос монаха становился всё тише, он уже забыл о Семёне, разыскивая что-то в своём сундуке.
– Ага, – сказал наконец монах, выпрямляясь и сразу хватаясь за поясницу, – ох ты… Слушай, селянин, тебя как зовут?
– Симеоном кличут, – вежливо ответил Семён, входя в роль простодушного селянина, – а вас, святейшество? – И смиренно сложил руки поверх кармана-животика.
– Зови меня отец Вуди, – монах потрусил вынутым из сундука чёрным флакончиком, взбалтывая его содержимое. После отвинтил крышечку – из горлышка посудины сразу потянулась струйка тёмного дыма – и осторожно, далеко отставив руку, уронил по одной капле на каждую рану волка. Чёрная жидкость мгновенно впиталась в волчью плоть: через секунду от ран не осталось и следа! Даже срезанное ухо по новой отросло.
Волк медленно втянул в пасть язык, встал, тяжело помотал башкой и застыл в несколько неестественной позе – похоже, у него был серьёзно повреждён позвоночник; взгляд у волка так и остался мёртвым.
Отец Вуди поспешно завинтил крышечку и положил флакон в одну из ячеек сундука.
– Симеон! – торопливо приказал монах. – Клади аптечку в повозку и запрыгивай! Сейчас он чесанёт. Ох и чесанёт! – Семён ухватил сундук, поднапрягся и рывком перенёс его в повозку, после чего и сам запрыгнул в неё: в повозке была лишь одна лавка, для возницы, потому Семён устроился на дне возка, возле аптечки. Отец Вуди, подобрав полы сутаны, покряхтывая, забрался следом – на лавочку.
Волк, словно дождавшись именно этого момента, сначала медленно, неуверенно, а после всё быстрей и быстрей потрусил по дороге: повозка катилась легко, лишь изредка несильно подскакивая на особо крупных ухабах – видимо, у повозки помимо дутых шин имелись и хорошие рессоры.
– А как долго он так бежать сможет? – с любопытством спросил Семён. – Отдыхать ему надо или нет?
– Разве ж это бег, – пренебрежительно усмехнулся отец Вуди, наматывая на руку вожжи. – Зверюга только разогревается. Снадобье пока ещё не полностью всосалось… кровь слишком густая, сворачиваться начала… Подожди минутку, кровушка у нашей скотинки разгуляется, вот тогда и будет бег! А отдыхать ему не надо, зачем мёртвому отдых? Будет бежать, пока не развалится… Они, временно оживлённые, от снадобья хоть и бодрые становятся, но гниют слишком быстро… на ходу могут развалиться. Ну, посмотрим, посмотрим, – монах озабоченно поглядел в небо. – Солнышко садится. Это плохо… Слушай, Симеон, у тебя хоть какое-нибудь оружие с собой есть? – отец Вуди оглянулся на Семёна. – Вы же, селяне, без топора или складных дубинок в лес ни шагу! Есть чего, говорю?
– Есть, – Семён похлопал себя по животу. – В кармане.
– Значит, дубинка, – удовлетворённо кивнул монах. – Складная. Небось, с выдвижными медными шипами?
– С серебряными, – коротко ответил Семён.
– Богато живёшь, селянин-Симеон, – уважительно сказал отец Вуди. – От нежити отмахаться можно… Говорят, вы в свои дубинки и ножи самострельные ухитряетесь вставлять, которые на десять шагов лезвием стреляют?
– Ухитряемся, – согласился Семён, – мы такие! Умелые мы.
– Покажешь потом, ладно? – попросил отец Вуди. – Ни разу не видел.
– Покажу, – пообещал Семён. – Потом. Если захотите.
– Договорились, – монах сосредоточился на управлении волком: мёртвый зверь шёл ходко, всё быстрее и быстрее, движение лап уже было трудно заметить в сгустившемся вечернем сумраке.
Дорога нырнула в лес: по обеим её сторонам чёрными стенами высились стволы угрюмых вековых деревьев; кроны деревьев закрывали почти всё небо.
Наступала ночь – в узкой полоске неба, тянувшейся над дорогой, постепенно загорались крупные августовские звёзды; далеко впереди из-за крон высунулся краешек полной луны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
