Гвоздь опустил Кэссину руку на плечо.
– А ты что стоишь, словно на якоре?
– Пусть его, – вступился Покойник. – Это ведь его проводы.
– Вот именно, – нахмурился Гвоздь.
Маг снова улыбнулся и смолчал.
Его проводы! В висках у Кэссина стучало, как если бы он только что поднял непосильную тяжесть. Его проводы! До смертного часа он будет вспоминать Гвоздя с благодарностью. Не швалью подзаборной уходит он из Крысильни – его проводят как должно. Пусть видит маг, что не кого попало берет себе в ученики – есть кому проводы устроить. Его проводы!
– Сейчас, Гвоздь, – весело тряхнул головой Кэссин. – Я мигом! Он бросился на помощь остальным побегайцам, не оглядываясь, и не видел, как Гвоздь усмехнулся ему вслед.
– Надеюсь, вы нашим вином не побрезгуете? – еще донесся до него спокойный голос Гвоздя, а потом и ответ мага:
– Ни в коем случае.
Кэссин расставлял глиняные чашки для вина, не чуя ни рук, ни ног. Кастет негромко окликнул его, и Кэссин едва не грохнул от неожиданности всю посуду. По случаю праздника обошлось без подзатыльников, одной язвительной нотацией, но Кэссина она не огорчила. Огорчало его только одно: слишком мала Крысильня, чтобы вместить в себя его восторг, слишком мало народу сидит за столом и глядит на его торжество! Обычно редкий вечер в Крысильне проходил без посещения портовых сторожей: куда как приятно дать отдых усталым ногам, побраниться с шустрыми мальчишками, послушать занимательную историю, а то и хлебнуть вина на дармовщинку. В такой ливень можно было ожидать, что сторожа дневать и ночевать станут в Крысильне, а вот поди ж ты – словно под землю провалились! До чего же обидно, что ни один из них не зашел на огонек, что никто в порту не увидит, как провожают побегайцы будущего ученика мага!
Вино Гвоздь поставил на стол собственноручно: огромный запечатанный кувшин из черного фарфора – пусть и не такое редкое и дорогое вино, как то, что пили побегайцы в памятную им ночь прихода призрачной собаки, но тоже недурное на вкус. Маг окинул кувшин взглядом знатока, удивленно и удовлетворенно хмыкнул, сломал печать и прошел вдоль стола, щедро плеснув в каждую чашку. Последним его ждал Гвоздь с двумя чашками в руках: одна предназначалась магу, другая – ему самому. Потом Гвоздь сделал резкий кивок, и по этому сигналу побегайцы лихо вскочили и выпили вино. Не пили только Кэссин да маг: тот, кто возмещает отнятую кровь, и тот, чья кровь уходит из рода.
Ритуал был соблюден. Застолье могло продолжаться обычным порядком. Кэссин немедленно пригубил крепкое сладкое вино. Маг небольшими глотками прихлебывал из своей чашки. Слегка уже захмелевшие побегайцы потянулись к кувшину: не каждый день доводится пробовать что-нибудь подобное. Воспользовавшись моментом, на стол вспрыгнул Треножник, встопорщил усы и забегал туда-сюда, примериваясь отведать какого-нибудь лакомства под шумок, но совершенно растерялся от их обилия и протестующе замяукал. Бантик изловил кота, перехватив под пузико, усадил к себе на колени и принялся потчевать своего любимца, избавляя его от бремени выбора.
– Как тебя зовут, ученик? – поинтересовался маг, допивая вино.
– Помело, – не подумав, брякнул Кэссин и был награжден в ответ изумленным взглядом.
– Видите ли, – Гвоздь, ничего не скажешь, был отменно вежлив, – здесь не принято интересоваться настоящим именем. Это вроде как голышом по улице бегать. Или как воровать среди своих. Забава для вельмож, одним словом. Среди приличных подонков такое не принято.
– А почему, позвольте полюбопытствовать? – Да, в вежливости маг вору не уступит!
– Сюда приходят не от хорошей жизни, – объяснил Гвоздь. – Здесь собрались те, кому больше некуда идти. Те, у кого больше ничего нет. Ни денег, ни дома, ни семьи. Ничего, кроме имени. Их имя – их единственное имущество. Выспрашивать об имени – значит украсть последнее. Вот мы и даем друг другу прозвища. Такой уж у нас закон: ты владеешь только именем – значит им владеешь только ты. Оно принадлежит тебе.
– Закон хорош, – одобрил маг, – с одной только существенной поправкой: этот парень больше не принадлежит себе – он принадлежит мне. Вместе со своим именем. Так как же тебя все-таки зовут, ученик?
– Кэссин, – ответил Кэссин и сам поразился, до чего непривычно ему было слышать собственное имя, да еще и из своих же уст. Вот уже почти год, как он не произносил и не слышал этого имени. Теперь придется привыкать наново и не вздрагивать и не бежать опрометью, если кто в разговоре помянет помело: это уже не про него.
– Кэссин… гадальщики обычно толкуют это имя как «решимость», – задумчиво протянул Гвоздь. – Совсем неплохо…
– А меня зовут Гобэй. – Маг церемонно склонил голову.
– Гобэй, – повторил Гвоздь медленно, словно пробуя имя на вкус. – Что ж, и это неплохо…
Кэссин ожидал, что Гвоздь и это имя истолкует, но Гвоздь смолчал. Не захотел сказать? Или попросту не знает? Вероятнее всего. Не может же человек помнить наизусть Книгу Имен. Скорее уж удивительно, что Гвоздю известно толкование его собственного имени: сам Кэссин, например, его не знал. Уже не в первый раз Кэссин невольно призадумался: интересно, чего и сколько помнит и знает Гвоздь в свои пятнадцать лет? А знает он много. Например, как не дозволить застолью превратиться в пьянку с потасовкой. Заморское вино здорово ударило в голову побегайцам, но ни один даже не попытался устроить пьяную драку. Шуму, конечно, хватало – но и только. Компания подгулявших купцов шумела бы куда больше. Вот разве что речи за столом произносились не совсем связные, да никто и малейшего внимания не обращал на Треножника, который удрал-таки от задремавшего Бантика и теперь расхаживал по столу невозбранно, выхватывая еду то из одной, то из другой миски.
– Ты все-таки не забывай нас, Помелище, – почти пропел Мореход в приливе неожиданной симпатии к Кэссину.
– Ни в коем случае, – откликнулся Гобэй раньше, чем Кэссин успел хоть слово сказать. – Не только не забудет, но и станет вас посещать. Можете быть спокойны, никто не потребует от него нарушать верность своим прежним друзьям.
– Верность… – протянул Гвоздь. – Даже так… Он поднялся из-за стола, прошел куда-то в глубь Крысильни и вернулся с узелком в руках.
– Держи, Помело. – В отличие от Морехода Гвоздь был совершенно трезв, но тоже не назвал Кэссина его настоящим именем, словно избегая произносить нечто запретное. – Это все твое. Тебе все равно пора было уходить… мы думали, рассказчиком станешь, а теперь – что уж там… возьми, это твое. Только мало тут. Не думали, что уйдешь так скоро. Так что не взыщи – небогатое мы тебе приданое собрали. Не успели. Прости…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
