– Сто сорок восемь долларов. Но это не страшно. Я…
– Так ты, значит, уже заплатил за квартиру за следующий квартал. – Момент настал, и теперь уже было слишком поздно. Моя беда в том, что каждый раз, когда я говорю правду или ложь, я, кажется, прежде сам должен проникнуться этой идеей. – Посмотри-ка на меня. Ты что, уже два месяца не работаешь в больнице?
– Понимаешь, это все тот детектив. Ты тогда была занята и в тот месяц забыла написать в Новый Орлеан. Он совсем не хотел мне навре… сделать так, чтобы меня уволили. Просто он не получил от тебя письма и забеспокоился. Он пытался узнать, все ли с тобой в порядке. Он тут ни при чем, это детектив все испортил. И меня уволили. Ужасно было смешно. Меня уволили с работы, которая обязана своим существованием моральному падению, уволили по причине морального падения. Только на самом деле все было, конечно, совсем не так. Просто эта работа сошла на нет, как я и предполагал…
– Так, – сказала она. – А у нас в доме даже выпить нечего. Пойди, купи бутылочку, а я пока… Нет, постой. Мы пойдем поедим и выпьем где-нибудь. И потом нам нужно найти собаку.
– Собаку? – Он видел, как она вытащила из ледника две отбивные, припасенные на ужин, и завернула их.
– И обязательно, дружище, возьми свою шляпу, – сказала она.
Был уже вечер, жаркий августовский вечер, светились и мерцали неоновые огни, лица прохожих приобретали то трупно-лиловый, то огненно-красный цвет, как и их собственные лица, когда они шли по улице, в руке она держала две отбивные, завернутые в толстую, скользкую, липкую оберточную бумагу. Не пройдя и квартала, они столкнулись с Маккордом. – Мы оба потеряли работу, – сказала она ему. – И поэтому ищем собаку.
Вскоре Уилбурну стало казаться, что невидимая собака и вправду находится среди них. Они зашли в бар, один из тех баров, куда они нередко наведывались, встречаясь раза два в неделю случайно или по договоренности с людьми, которых Маккорд привел в их жизнь. Сегодня они встретили четверых из них («Мы все потеряли работу, – сказал им Маккорд. – А теперь мы ждем собаку»), и теперь всемером сидели за столиком, рассчитанным на восьмерых, пустой стул, пустое место, две отбивные на тарелке рядом со стаканом чистого виски среди хайболов. Они еще не ели; дважды Уилбурн наклонялся к ней: – Может быть, нам поесть что-нибудь? Все в порядке, я могу…
– Да, все в порядке. Все отлично. – Она говорила не с ним. – У нас лишние сорок восемь долларов, подумайте только. Ни у кого нет лишних сорока восьми долларов. Ну-ка пейте, вы, амуровы дети. Не отставайте от собаки.
– Да, – сказал Маккорд, – вы, амуровы сыновья, брошенные в волны хемингуэевских морей.
Светился и мерцал неон, огни светофоров менялись с зеленого на красный и опять на зеленый, под ними визжали тормоза такси, проносились похожие на катафалки лимузины. Они так и не поели, хотя уже успели потерять двоих из своей компании, их было пятеро в такси, они сидели на коленях друг у дружки, отбивные все еще были у Шарлотты (бумага куда-то потерялась), а Маккорд держал невидимую собаку; теперь она по-библейски называлась Некоторый и питалась со стола бедняка [7]. – Да послушайте же, – сказал Маккорд. – Вы только послушайте одну минуту. Дом принадлежит Доку, Джилеспи и мне. Сейчас там обитает Джилеспи, но к первому числу ему нужно вернуться в город, и дом будет пуст. Можете взять свою сотню долларов…
– Ты непрактичен, – сказала Шарлотта. – Ты говоришь о безопасности. Разве у тебя нет души? Сколько денег у нас осталось, Гарри?
Он взглянул на счетчик таксомотора.
– Сто двадцать два доллара.
– Да послушайте же, – сказал Маккорд.
– Ладно, – сказала она. – Но сейчас не время для разговоров. Ты расстелил постель – ложись в нее. И натягивай одеяло на голову. – Они въехали в Эванстон, остановились у магазинчика; теперь у них появился фонарик, такси медленно ползло мимо богатых пригородных домов, а Шарлотта, перегнувшись через Маккорда, лучом фонарика освещала полуночные лужайки, мимо которых они проезжали. – Вот здесь, – сказала она.
– Я ее не вижу, – сказал Маккорд.
– Посмотри на ограду. Ты когда-нибудь слышал о железной ограде с венками из незабудок на каждом столбе, за которой не было бы железной собаки? И потом у дома мансардная крыша.
– Я тут не вижу никакого дома.
– И я тоже не вижу. Но посмотри на эту ограду.
Такси остановилось, они вышли. Луч фонарика поплясал по железной ограде с изогнутыми пикооб-разными столбиками, залитыми бетоном, у маленьких ворот с изогнутыми прутьями был даже столб в виде негритенка для привязывания лошадей. – Ты права, – сказал Маккорд. – Здесь она должна быть. – Фонарик теперь они выключили, но даже и в слабом свете звезд они ясно увидели ее – литая фигура сенбернара с физиономией, напоминающей одновременно императора Франца Иосифа и банкира из Мэна образца 1859 года. Шарлотта положила отбивные на чугунный постамент между литых ног. – Слушай, – сказал Маккорд. – Там есть все, что надо, – три комнаты и кухня, постели, кастрюльки там, сковородки, лес рядом, можно дрова нарубить. Если захотите, то и купаться можно. А после первого сентября все остальные коттеджи будут пусты, и вас никто не побеспокоит, купайтесь себе в озере, там и рыбку можно половить, и всю вашу сотню будете тратить только на жратву, а холода начнутся не раньше октября, а может быть, и ноября; да живите там хоть до Рождества, а то и дольше, если только холодов не боитесь…
Маккорд повез их на озеро в субботу вечером перед Днем Труда, припасы на сотню долларов – консервы, бобы, и рис, и кофе, и соль, и сахар, и мука – лежали в открытом заднем багажнике. Уилбурн поглядывал на вещественный эквивалент их последних денег с изрядной долей скептицизма. – О том, сколь велики возможности денег, начинаешь догадываться только после того, как обменяешь их на что-нибудь, – сказал он. – Может быть, экономисты как раз это и имеют в виду, когда говорят о норме сокращения доходов.
– Ты хотел сказать не о возможностях денег, – сказал Маккорд. – Ты хотел сказать об их летучести. Именно это и имеют в виду конгрессмены, когда говорят о свободно перетекающей валюте. Если до того, как мы успеем перетащить все это под крышу, пойдет дождь, то ты сам убедишься. Эти бобы, рис и весь остальной товар забродят и выпихнут нас из этой машины так, словно мы три спички в ведре домашней браги.
У них была с собой бутылка виски, и Маккорд с Уилбурном вели машину по очереди, пока Шарлотта спала. Они добрались до коттеджа вскоре после рассвета – сотня с чем-то акров воды, окруженная чахлым ельником, четыре полянки с домиком на каждой (из трубы одного из них поднимался дымок. «Это Брэдли, – сказал Маккорд. – А я думал, его уже здесь нет») и коротенькой пристанью. На узенькой полоске берега стоял олень, розовый в лучах восхода; подняв голову, мгновение он разглядывал их, а потом рванулся с места, его белый куцый хвост отмеривал длинные прыжки; Шарлотта, выскочив из машины с заспанным лицом, побежала к кромке воды. – Вот что я хотела изобразить, – кричала она. – Не животное, не собаку, оленя или лошадь, а движение, скорость.
– Ясно, – сказал Маккорд. – Давайте поедим. – Они выгрузили вещи из машины, занесли их в дом и развели огонь на плите, потом Шарлотта принялась готовить завтрак, а Уилбурн и Маккорд, прихватив бутылку виски, пошли к воде и уселись там на корточки. Они по очереди пили из горлышка. Вскоре в бутылке остался один глоток. – Это для Шарлотты, – сказал Маккорд. – Пусть выпьет за трезвость, за долгое воздержание.
– Вот теперь я счастлив, – сказал Уилбурн. – Я точно знаю, куда иду. Мой путь абсолютно прям – между двух рядов консервных банок и кульков на сумму по пятьдесят долларов с каждой стороны. Не по улице, где между домов бродят люди. Вот оно – уединение. И еще вода, медленное колебание уединения, а ты лежишь и смотришь на него. – Сидя на корточках и все еще держа в руке почти пустую бутылку, он окунул другую руку в воду, спокойная, покрытая рассветным туманом влага была не теплее искусственно охлажденной воды в номере отеля, рябь от его руки разошлась медленными кругами. Маккорд разглядывал его. – А потом наступит осень, первые холода, начнут падать первые красные и желтые листья, двойные листья, потому что их отражения будут подниматься им навстречу, потом они соприкоснутся и покачаются немного, так и не сомкнувшись. А потом можно будет, если захочешь, если не забудешь, открыть на минуту глаза и взглянуть на тени раскачивающихся листьев на груди рядом с тобой.
– Ради святого Иисуса Шопенгауэра, – сказал Маккорд. – Что это еще за третьесортная дребедень в духе Тисдейл? [8] Ты еще и поголодать-то толком не успел. Ты еще не выучился нищете. Если ты не поостережешься, то еще выболтаешь эту чушь какому-нибудь типу, который в нее поверит, и тогда я сам принесу тебе пистолет и прослежу, чтобы ты им воспользовался. Прекрати думать о себе, подумай немного о Шарлотте.
