— О, мистер, — спросил он, — это ваш самолет?
— Нет, сынок, — ответил я. — Я только на нем летаю. Я нахожу, что это значительно дешевле и гораздо приятнее.
Прогулка
Я вылетаю с Марчского аэродрома в Калифорнии, круто поднимаюсь и лечу на север. Альтиметр показывает десять тысяч футов. Но я вижу проносящиеся подо мной зеленые ели на расстоянии всего каких-нибудь двухсот футов. Вижу сверкающий на солнце глубокий снег между деревьями. Я пересекаю хребет Сан-Бернардино.
Самолет выходит к Мохавской пустыне. Мой альтиметр попрежнему стоит на десяти тысячах футов. Мохава расположена высоко над уровнем моря.
Впереди, в тридцати милях от меня, лежит железная дорога. Оглядываюсь. Горы Бернардино с их зелеными склонами и снеговыми шапками окаймляют расстилающуюся внизу пустыню.
Минуя железную дорогу, минуя Барстоу, я лечу над Гранитными горами. Они кажутся застывшими потоками лавы и словно катятся подо мной — низкие, черные, бесплодные.
Пролетаю над Цветными горами. Такого названия нет на карте. У этих гор вовсе нет названия, и мне трудно даже сразу в них поверить. Но вот они подо мной. Это не мираж и не обман зрения. Горы действительно разноцветные. Блеклых тонов нет вовсе. Одна, из гор возвышается над всем хребтом. Она поднимается из песков пустыни. Желтый цвет у ее подножья плавно переходит в зеленый и заканчивается белым на вершине. Другая гора меняет свою окраску от пурпурной до красной. Третья — от красной до желтой. Как будто могучий индейский бог играл здесь цветными мелками. Он брал пурпурный мелок — сквозь его пальцы летела пурпурная пыль и покрывала подножье горы. Потом он выбирал мелок другого цвета и осыпал склон горы его сверкающей пылью. Чтобы оттенить величественную остроконечную вершину, он окрашивал ее в третий цвет. Фантастическое, невероятное зрелище!
Уже давно я не встречаю никаких признаков жизни. Великолепная страна бесплодна. Оглядываюсь назад. Я могу еще различить железнодорожную линию. Далеко-далеко позади на горизонте встают белые горы Бернардино. На расстоянии они кажутся совсем низкими. Тут недалеко до железной дороги. Не так далеко и до гор, но для прогулки пешком это изрядное расстояние. Что, если сдаст мотор?
Я неохотно поворачиваю самолет и по компасу нахожу дорогу домой. Во всяком случае, для послеобеденной прогулки я видел достаточно.
Воспоминания
Мой самолет катится по земле. В конце расчищенной от снега дорожки я ставлю его против ветра. Я на Хагерстаунском аэродроме в Мериленде. Совсем близко маячит белый ангар. Аэродром им не пользуется — снег слишком глубок. Удастся ли мне подняться над ангаром? Включаю мотор и пытаюсь это сделать. Едва проскочил!
По компасу держу курс на Нью-Йорк. Северо-западный ветер сильно относит вправо. Держу левее.
Внизу уходит вдаль цепь синих гор. Я уже над приветливой холмистой долиной, покрытой снегом.
Геттисберг под моим левым крылом. Когда-то здесь сражались. Трудно поверить этому теперь, глядя на мирные поля.
Невысокие холмы перед рекой Сушвеханна. Их коричневые контуры в снежных долинах напоминают темные пальцы.
Перелетаю реку и оставляю слева Ланкастер. Там находится исправительная школа. В детстве меня всегда обещали отправить туда, если я буду скверным мальчиком.
Местность становится менее гористой. Цепи холмов. Река Скейлкилл и Норристаун. Далеко оправа осталась Филадельфия. Ханжеские пуританские нравы и закрытые по воскресеньям кино.
Снова долина. Река Делавар. Вашингтон совершил переход через Делавэр. Я пересекаю реку в полминуты.
Саурлендские горы и печальный белый дом Линдберга. Я знаю, что внизу, в Флемингтоне, сейчас происходит суд. Вспоминаю, как десять лет тому назад мы шли с Линдбергом из Сан-Антонио (Тексас) на аэродром Келли, где оба мы учились в школе высшего пилотажа.
— Что ты собираешься делать, когда окончишь школу? — спросил он меня.
— А ты что намерен делать? — спросил я в свою очередь.
В самом деле, что мы собирались тогда делать? И вот теперь он сидит в этом зале суда. Всюду, насколько может охватить мой глаз, и еще много-много дальше мир настороженно прислушивается к трагедии Линдберга. А я кружу вверху в чистом синем кебе, вспоминаю о множестве вещей и думаю.
Бросаю прощальный грустный, безнадежный взгляд на пустой, одинокий дом Линдберга на верхушке холма, делаю над ним круг и лечу дальше.
Через полчаса в Лонг-Айленде я целовал пухленькую щечку моего сына и немного жалел Линдберга за его славу.
Кутеж в Мексике
Я не видел Дарра Олкайра уже несколько лет, с тех пор как уволился из армии. Чтобы с ним встретиться, я снизился на Марчском аэродроме (Калифорния). Он пригласил меня лететь вместе с ним и. двумя офицерами в Мексакали, на мексиканской границе. Мы должны были вылететь на трех машинах в тот же день и вернуться на следующий. Я согласился.
Я сел в машину Дарра на заднее сиденье. После того как мы снизились и перешли границу, все начали пить. Все, кроме вашего покорного слуги. Накануне встречи с Дарром я был на вечеринке, и на этот раз мне пить не хотелось.
На следующее утро мы познакомились с каким-то мексиканским капитаном. Без отдыха пили друг за друга. Я выплескивал свою долю через плечо.
После обеда мексиканский капитан провожая нас до аэропорта, чтобы пожелать нам счастливого пути. Лидер нашего звена заставил нас, прежде чем лететь, домой, сделать несколько пике в честь мексиканского капитана, чтобы проститься как следует.
Летчики салютовали капитану, едва не задевая крыльями о землю, и немало при этом забавлялись. Но мне было вовсе не до веселья, потому что Дарр почти касался крылом своего самолета крыла вожака. В задней кабинке находилось двойное управление самолетом. Я иногда не мог удержаться, чтобы не отвести слегка крыло нашего самолета от самолета вожака и немного ускорить выход из некоторых пике. Это было недопустимым нарушением летной этики, но, в конце концов, я-то ведь был трезв.
Мы вернулись обратно в Марч. Дарр, уже протрезвившийся, стал расхваливать меня за то, что я смирно сидел в задней кабинке и не пошевелил и пальцем. Он сказал, что, будь я пьян, а он трезв, он отобрал бы у меня управление. Мне показалось сперва, что он шутит, но потом я убедился, что он действительно говорит то, что думает. Я поворачивал ручку так осторожно, что он даже не заметил этого.
Я не заботился о том, чтобы он узнал правду. Мне нравилось, что он думает, что у меня хватило выдержки и хладнокровия не вмешаться в его дело. У меня не хватило решимости откровенно рассказать ему, как было дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
