Господин Грегуар не спеша допил шоколад и благодушно ответил:
- Ни за что не продам!.. Ты же прекрасно знаешь, что я не желаю спекулировать. Я живу спокойно, и было бы просто глупо мучить себя, искать хлопот и забот. Что касается Монсу, то пусть даже акции упадут еще ниже, нам на жизнь хватит. Какого черта, спрашивается, роскошествовать? И, слушай, вот что я тебе скажу: придет время, ты пожалеешь, что продал свой пай. Монсу снова пойдет в гору, так что и сама Сесиль, и детки ее, и внуки будут кушать сдобные булочки.
Денелен слушал с какой-то растерянной улыбкой.
- Так значит, - сказал он, - если бы я предложил тебе вложить в мои копи сто тысяч, ты бы отказался?
Заметив встревоженные лица Грегуаров, он пожалел, что поторопился, и решил отложить разговор о займе до последней крайности.
- О, не беспокойся, я еще до этого не дошел! Я пошутил. А ведь ты, пожалуй, прав. Денежки, которые загребаешь чужими руками, самые верные, и хлопот никаких.
Разговор перешел на другую тему. Сесиль опять стала расспрашивать о дочерях Денелена, - их художественные наклонности весьма ее занимали и вместе с тем казались ей не совсем приличными. Г-жа Грегуар пообещала, что в первый же солнечный день повезет дочь в гости "к милым девочкам".
Грегуар сидел с рассеянным видом, не прислушиваясь к разговору, и вдруг громко сказал:
- Будь я на твоем месте, я не стал бы упрямиться и договорился бы с Компанией... Они очень не прочь, а ты бы вернул свои деньги.
Он бросил намек на лютую ненависть, издавна существовавшую между владельцами копей в Монсу и Вандамскими копями. Хотя эти последние были предприятием незначительным, их могущественную соседку, Компанию Монсу, бесило то, что в ее владения, охватывавшие шестьдесят семь коммун, врезалась чужая земля площадью в квадратное лье. Сначала Компания Монсу тщетно пыталась задушить Вандамские копи, а теперь замышляла купить их за бесценок, когда Денелен разорится. Война шла без передышки, каждая сторона останавливала свои штреки в двухстах метрах от штреков противника, это был поединок не на живот, а на смерть, хотя отношения между директорами и инженерами конкурирующих копей оставались вполне учтивыми.
Глаза Денелена вспыхнули.
- Никогда! - воскликнул он. - Пока я жив, Монсу не получит Вандамские копи... В четверг я обедал у Энбо и отлично заметил, как он вертится вокруг меня. Еще прошлой осенью приезжали ваши тузы из правления и всячески меня обхаживали... Да, да, я прекрасно знаю этих маркизов и герцогов, генералов и министров! Разбойники с большой дороги! Они дочиста ограбят, последнюю рубашку снимут.
Его обвинения были неисчерпаемы. Впрочем, г-н Грегуар не защищал правления своего акционерного общества. Согласно уставу, принятому еще в тысяча семьсот шестидесятом году, оно состояло из шести управляющих и деспотически руководило Компанией; в случае смерти одного из них пятеро остальных выбирали нового члена правления из числа самых влиятельных и богатых акционеров. По мнению рассудительного хозяина Пиолены, все эти господа чересчур увлекались погоней за наживой и иной раз хватали через край.
Мелани начала убирать со стола. Во дворе опять залаяли собаки, и Онорина пошла было отворить дверь. Но тут Сесиль, которая до того была сыта, что ей трудно стало дышать в жаркой комнате, сама отправилась в переднюю.
- Нет, погоди. Это, верно, учительница. Денелен тоже поднялся и, проводив взглядом Сесиль, спросил:
- Ну как? Выдаете ее за Негреля?
- Еще неизвестно, - ответила г-жа Грегуар. - Была такая мысль... Но все еще висит в воздухе... Надо хорошенько подумать.
- Разумеется, - продолжал Денелен с игривым смешком. - Ведь у тетушки с племянником... Меня просто изумляет, что госпожа Энбо вдруг начала выказывать нежные чувства к Сесиль.
Господин Грегуар возмутился. Все это вздор, - госпожа Энбо светская дама да еще на четырнадцать лет старше молодого человека! Это было бы просто чудовищно! Он терпеть не мог шуточек на такие темы. Денелен. посмеиваясь, пожал ему руку и ушел.
- Нет, это опять не она, - сказала Сесиль, вернувшись в столовую. Пришла женщина с двумя детьми... Ну, знаешь, мама, та женщина, которую мы с тобой встретили... Жена углекопа. Пустить ее сюда?
Супруги встревожились. А что, эти попрошайки очень грязные? Нет, не очень; деревянные башмаки они могут оставить на крыльце. Отец и мать расположились в удобных глубоких креслах. Они заняты были перевариванием пищи. Боясь выйти на холод, чета Грегуар приняла смелое решение.
- Приведите их сюда, Онорина.
И тогда вошла жена углекопа Маэ с двумя малышами, все трое иззябшие, голодные, изумленные, испуганные тем, что очутились в господском доме, где было так тепло и так хорошо пахло сдобной булкой.
II
В наглухо запертой спальне, между планками решетчатых ставней, обозначились серые полоски - на дворе уже рассветало; постепенно эти тусклые лучики веером собрались на потолке; воздух спертый, - к утру просто нечем дышать, а спящие все не просыпаются; спят Ленора и Анри, нежно обняв друг друга; лежа на горбатой своей спине и запрокинув голову, спит Альзира; оглашая спальню храпом, спит с открытым ртом старик Бессмертный, расположившийся в кровати Захария и Жанлена; ни звука не долетает из темного закоулка, где жена Маэ опять уснула, когда малютка Эстелла насосалась и затихла. Мать повернулась на бок, а девчушка смирно лежит у нее поперек живота и тоже спит, уткнувшись головенкой в мягкую материнскую грудь.
В нижнем этаже кукушка пробила шесть часов. Вдоль всего поселка хлопают выходные двери, по каменным плитам тротуара стучат деревянные башмаки - это идут на работу сортировщицы. Опять наступает тишина - до семи часов утра. В семь отпирают ставни, сквозь стенки слышится из соседних квартир позевыванье, кашель встающих с постели; раздается скрип кофейной мельницы. Но и после семи еще долго никто не шевелился в спальне семейства Маэ.
Вдруг издали донеслись звуки шлепков, пощечин, громкие вопли; Альзира рывком приподнялась на постели, почувствовав, что пора вставать, босиком побежала к матери и стала ее трясти за плечо.
- Мама! Мама! Вставай! Уже поздно. Ведь тебе надо сегодня идти. Ой, смотри осторожнее! Эстеллу задавишь.
И она выхватила из постели ребенка, чуть не задохнувшегося под тяжестью материнской груди, набухшей молоком.
- Эх, жизнь проклятая! - бормотала мать, протирая глаза. - До того намаешься, что так бы и спала целый день... Одень Ленору и Анри, я их возьму с собой, а ты понянчи Эстеллу. Ее-то я не поташу в такую мерзкую погоду, еще простудится да захворает.
Наскоро умывшись, она надела старую синюю юбку, лучшую свою юбку, и серую шерстяную кофточку, на которую накануне поставила две заплаты.
- Эх, жизнь проклятая, а суп-то! - опять забормотала она.
Пока мать, распахивая двери, наталкиваясь на стенки, с шумом спускалась вниз, Альзира вернулась в спальню, принесла туда Эстеллу. Девочка опять раскричалась, но сестра привыкла к ее неистовым воплям; в восемь лет Альзира чутьем постигла нежные уловки матерей и умела успокоить и развлечь малютку. Она тихонько положила Эстеллу в свою еще теплую постель, утихомирила и убаюкала, дав ей пососать свой палец. Но лишь только затихла Эстелла, подняли крик малыши постарше: Альзире пришлось усмирять Ленору и Анри. Они не могли жить в добром согласии и обнимались только, когда спали. Едва Ленора, шестилетняя девочка, открывала глаза, как сразу же набрасывалась на брата, который был младше ее на два года, и принималась его тузить, пользуясь тем, что он еще не умел сдавать сдачи. У них обоих были большие, будто раздувшиеся головы, всклокоченные соломенно-желтые волосы. Альзира прибегла к решительным мерам: вытащила Ленору из постели за ноги да еще пригрозила выпороть. Затем она принялась умывать и одевать малышей, оба визжали и топали ногами.
Ставни она все не открывала, боясь разбудить деда. Он спал все так же крепко и не слышал, какой ужасный гам подняли его внучата.
- У меня все готово! Вы что там копаетесь? - крикнула мать.
Она отворила в нижней комнате ставни, разворошила жар в очаге, подсыпала угля. У нее была надежда, что старик отец оставит детям немного супа, но он уничтожил все дочиста, выскреб кастрюлю. И ей пришлось сварить горсть вермишели, которую она берегла три дня про запас. Есть вермишель придется без масла, - от вчерашней стряпни ничего не осталось. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что Катрин, приготовляя бутерброды для завтрака, совершила настоящее чудо: в масленке оказался комочек масла величиной с орех. Но в буфете теперь не было ничего съестного, ни единой корки хлеба, ни одной обглоданной косточки. Что же будет со всей семьей, если Метра заупрямится и не отпустит в долг провизии и если хозяева Пиолены не дадут ей пяти франков, как она надеялась. Ведь когда мужчины и Катрин вернутся из шахты, им надо поесть, - к несчастью, еще не изобрели способа жить без еды.
