Балыков выслушал эти неприятные слова очень спокойно, не возражая и не останавливая Грачева. И, только убедившись, что Анатолий Михайлович закончил, спросил:
- А ты уверен, что я и впрямь так уж вскидываюсь?
- К сожалению, даже ребятишки это понимали. Вы не обижайтесь, я ведь говорю, чтобы ясность установить...
- Не был ты в моей шкуре, Анатолий Михайлович, потому и рассуждаешь с легкостью... Но, допустим даже, что ты все правильно понял: и вскидываюсь, и начальству услужить стараюсь... Допустим. Какой мне от этого доход? Какой? Квартиру вне очереди, может, дали? Или зарплату прибавили? Непыльную работку отвалили? Я одиннадцатый год директором. А теперь скажи, Анатолий Михайлович, только так же откровенно, как ты до этого говорил: какую я для себя лично пользу от этого получил?
- Тем обиднее, Николай Михайлович! Если бы вы ради своей пользы старались, я бы, может, скорее понял... осудил или нет - другой вопрос, но понял бы...
- За что меня осуждать? Осуждают за незаконные действия. А у меня т а к т и к а! И польза от нее не мне - училищу: кто в первую очередь самое новое оборудование получает? Где такие педагоги, как у нас, есть? Кому форму без задержки каждый год поставляют? А путевки? А спортинвентарь?.. Молчишь?
Грачев действительно молчал, но вовсе не потому, что Балыков убедил его и он поверил в "тактику". "Можно так рассуждать, - думал Грачев, - а можно и по-другому: вся твоя тактика - одна трусость, и нет в ней ни мудрости, ни хитрости. Вверх ты, правда, не лезешь, но неприятностей как огня боишься". Но говорить Грачев больше ничего не стал. И Балыков принял молчание за предложение перемирия:
- Ладно, Анатолий Михайлович, поговорили - и хватит. Может, ты в чем-то прав, может, я и перегибаю где. Со стороны виднее... А теперь скажи: хочешь у нас хотя бы временно поработать, группу до конца года довести? Есть свободная... А с мастерами зарез...
- Почему же временно? - спросил Грачев.
- Насовсем предлагать не рискую, я же сказал. Не пойдешь ты.
- Пойду.
Грачев очень тщательно готовился к встрече с ребятами. Он знал группу придется завоевывать. Был его предшественник хорош или плох, значения не имеет: между ним и ребятами установились какие-то связи, и к любому преемнику мальчишки отнесутся настороженно. К старому мастеру группа привыкла, приспособилась, выработала какую-то линию поведения. Новый человек - неизвестность, а любая неизвестность несет в себе что-то от опасности.
Как было принято, Балыков представил Грачева группе:
- Рекомендую вашего нового мастера Анатолия Михайловича Грачева. В свое время он закончил наше училище. Много лет работал у нас, потом был командирован за границу для выполнения специального задания и теперь вернулся. - Обернувшись к Грачеву, спросил: - Больше я вам не нужен, Анатолий Михайлович?
Грачев сдержанно поклонился, и Балыков сразу же вышел.
Двадцать пять пар глаз напряженно наблюдали за мастером. Было совершенно тихо, но Анатолию Михайловичу казалось, что все двадцать пять ребят безмолвно спрашивают: "Ну и что дальше?"
- Хау ду ю ду, май янг уоркерс! - тихо сказал Анатолий Михайлович. И группа замерла от удивления и неожиданности. Иностранный язык они учили и то, что мастер говорит не по-русски, поняли, однако... не более того.
- Во дает! - одобрительно выговорил кто-то.
Реплику Грачев оставил без последствий, только подумал: "Все правильно. Среагировали и ждут, что будет дальше?"
- Вот примерно так начинал я свой каждый рабочий день в продолжение двух последних лет, ребята. Это для ясности. Специальное задание, о котором упомянул Николай Михайлович, сводилось к тому, что я был командирован в Африку. Мы строили там электростанцию. Работали сами и обучали местных рабочих... - Вступление получилось что надо: сработала и первая фраза на английском, сработала и Африка.
Он видел: ребята идут к нему в руки. И тут случилось неожиданное, непредвиденное, в условиях училища почти невероятное: в класс влетел встрепанный мальчишка и дурацким визгливо-клоунским голосом заорал:
- А вот и я... Заждались? Все в сборе?..
Группа охнула и покатилась со смеху.
Накануне Грачев успел просмотреть списки группы, познакомился с журналом, вскользь поговорил со своим предшественником. И теперь мучительно решал задачу: кто это - Габибулин или Юсупов? Скуластое жесткое лицо, чуть суженные глаза, характерный некрупный нос и иссиня-черные татарские волосы... Тянуть было невозможно, и Грачев рискнул: преувеличенно радостно выкрикнул:
- Миша! Юсупов! - и с протянутой рукой устремился навстречу кривлявшемуся мальчишке.
Тот никак не ожидал подобной реакции мастера, на секунду замер, дрогнули длинные, удивительной красоты ресницы, юркнули дерзкие глаза.
- Здравствуй, Миша, - продолжал Грачев, - ты выспался? И пришел к нам... - Тут руки их встретились.
И мгновенно Юсупов понял - попался. Мастер купил его самым дурацким образом - рука мальчишки оказалась в капкане, и капкан этот сжимался медленно, неумолимо, так, что казалось, вот сейчас, сию минуту, он расплющит все до единой косточки.
Юсупову хотелось заорать, взвыть, но он был гордым мальчишкой и к тому же ужасно дорожил своей популярностью в группе. Его прошиб пот, и непрошеные слезы готовы были вот-вот выкатиться из глаз, но он держался.
А мастер улыбался и говорил, говорил, говорил, говорил:
- Ничего, Миша, с кем не случается... Будильник остановился... троллейбус испортился... мало ли что бывает по дороге из дому? Главное, ты пришел, ты с нами, и мы очень рады...
Стена начала тихо клониться, и потолок пошел вниз, Миша чувствовал, что вот сейчас, сию минуту, он распластается на полу. Ему хотелось заорать: "Пустите!", но он не заорал и даже пытался сопротивляться, хотя понимал, - нет, не вырваться.
И вдруг все кончилось: стена встала на место, потолок тоже, капкан разжался, и мастер заговорил совсем другим голосом:
- А ты здоровый малый, Юсупов. Не ожидал, честное слово, не ожидал. И знаешь почему? Те, кто кривляется, по дешевке на публику работает, как закон, сморчки и слабосильная команда... А у тебя захватик будь здоров. Борьбой занимаешься?
- Пробовал, - сказал Юсупов, пряча в карман больно нывшую руку.
- Я тоже пробовал и бросил. Перешел на штангу...
- А какой у вас разряд? - спросил кто-то из класса.
- Мастер спорта, - очень просто и как бы между прочим ответил Грачев и сразу перешел к делам текущим.
На душе у него сделалось спокойно и хорошо. Он знал - группа в руках, теперь они никуда от него не денутся и будут смотреть в рот, ловя каждое слово. Что касается Юсупова, пока еще трудно сказать - кончился в нем клоун или нет - приглядеться надо, но охота публично изображать рыжего едва ли вернется к этому жилистому и самолюбивому пареньку...
День прошел нормально. Грачев успел присмотреться к ребятам, кое-кого запомнил в лицо. Без лишних вопросов установил, кто к кому тянется, кто верховодит на занятиях, кто задает тон на переменах. Картина была неясная, так - контуры, местами прорисованные четко и ярко, местами смазанные, но они вошли в сознание и постепенно проявлялись.
В детстве Грачеву случалось печатать фотографии со стеклянных негативов, на дневной бумаге. Изображение на этой бумаге медленно проступало под действием солнечных лучей, сначала делались видными самые темные места, потом те, что посветлее. Изображение получалось четким, темно-коричневым, с шоколадным оттенком. Теперь уже никто не пользуется дневной бумагой, а многие, наверное, и не слышали о ее существовании. Но Грачев вспомнил и сразу почуствовал себя так, будто проработал с этими ребятами целую жизнь...
В конце недели он собрал группу и решил предпринять первую осторожную атаку на самолюбие своих оглоедиков.
- В воскресенье кросс. Знаете? - спросил Грачев.
И по лениво-расслабленным голосам, которые услышал в ответ, понял: половина соображает, как бы им увильнуть от этого не строго обязательного начинания.
- Кисло смотрите, а я думал, мы хоть тут сможем что-нибудь совершить...
- А чего совершать? - кажется, это спросил Юсупов.
- Как чего? По успеваемости наша группа на последнем месте в училище. По дисциплине на предпоследнем. По производственной практике в первой пятерке с хвоста. Вот я и подумал - может, если постараемся, хоть в чем-то окажемся первыми.
Ребят эти слова, видимо, как-то задели. Раздался шумок, шумок усилился, через минуту все говорили разом. Он не мешал. Выждал сколько-то и, уловив подходящий момент, предложил:
- Так что же, может, рискнем, мужики? И я с вами побегу, только одно условие - бежать всем, чтобы уж одно первое место наверняка обеспечить за явку. Ну?
Кажется, они согласились.
Это, впрочем, не означало, что все действительно явятся. А ему нужно было получить эти сто процентов явки не для жюри, конечно, и не для удовлетворения своего самолюбия, а для них, чтобы ребята почувствовали себя коллективом, группой.
