– Да храни тебя Бог, Гиго, – сказал Уасил. – Раз уж люди собрались, надо поговорить.
Помолчал немного, посмотрел на Егната и продолжил:
– Надо поговорить с Егнатом.
– Слушаю тебя, Уасил, – откликнулся тот.
– Да падут на нас твои беды, Егнат, мы знаем, сколько тебе пришлось вытерпеть. Пусть все несчастья мира обрушатся на тех, кто исковеркал нашу жизнь! Мы знаем, сколько страданий выпало на твою долю. И врагу не пожелаешь остаться калекой. Да еще и твой старший брат… Но что нам делать? Такое время настало, и мы должны поддержать друг друга, вместе пережить беду. Она одна и та же для всех. Если семья понесла утрату, кому из домочадцев горше, тяжелее всех? Никому, все переживают одинаково. А наше село вышло из одной семьи, началась с одного дома, и мы должны помнить это, жить, как братья. Если беда пришла в чей-то дом – это наша общая беда, каждое сердце ранено. Да паду я жертвой ради тебя, Егнат, мы не ссориться, не враждовать должны, а быть опорой друг другу. Кто из вас скажет, что обрадовался гибели кого-то из наших парней? Никто. Никто из нас такого не скажет. Так почему же мы в трудный час не бережем друг друга? Я уже путаюсь, когда начинаю считать свои годы – столько живу на земле, – но мне никогда не приходилось слышать, чтобы взрослый мужчина напал на ребенка. Да еще с топором. Что же это такое, Егнат? Не только у нас в селе – нигде, никогда и никто и слыхом не слыхивал о чем-то подобном. Поверь, Егнат, окажись ты рядом, когда мне сказали об этом, я бы не посмотрел на то, что ты проливал за нас кровь, я бы вот этой старой палкой отколотил тебя.
– Давайте, бейте меня, – буркнул Егнат. – Фашисты не добили, так, может, вам удастся?
– Никто тебя не обижает, парень, но не трогай ты этого ребенка. Если он и совершил зло, он все равно ребенок, несмышленыш.
– А отец его тоже ребенок? Тоже ничего не понимает? – ухмыльнулся Егнат.
– Не наговаривайте на него! – рассердился Уасил. – Ни на кого нельзя наговаривать. Тем более на своего же, на брата. Ты знаешь о нем не больше нас, и оставь его в покое. Где он, этот мальчик? – позвал он кого-то. – Куда он делся?
К Уасилу подошел тринадцатилетний Чатри – тринадцать лет ему было тогда!
– Расскажи-ка, что было в той бумаге?
Чатри, побаиваясь, видно, Егната, осторожно глянул на него, потом на Уасила.
– Уасил меня послал, – заговорил несмело. – Принеси, мол, письмо того парня, Лаккоты, что написал про Джерджи. А дома у них сказали, что письмо не у них, забрали, мол, в райцентр. Ну, мы и поехали – их председатель колхоза взял меня с собой. В райцентре нам письмо не дали, а прочитали вслух.
– Ты запомнил, что там было написано? – спросил Уасил.
– Запомнил.
– Ну-ка, расскажи.
– Как, мол, поживаете, все ли живы-здоровы. Потом пишет, что и сам жив-здоров пока, ни разу не был ранен. Со мной, мол, воюют и земляки-осетины. Никто из них не погиб, кое-кто легко ранен. Правда, несколько дней назад пропал Джерджи из селения Саджил. И с ним еще трое русских. До этого, мол, сильный бой был, а потом нас отвели на это – как его? – переформирование, на отдых, на три дня. В это время Джерджи и пропал. И еще трое, я говорил уже. Один из этих троих, мол, кому-то говорил, что лучше сбежать или сдаться немцам в плен, чем гибнуть по-скотски. От Джерджи, мол, никто ничего такого не слышал. Все его хвалили. Только раз он сказал: какой, мол, счастливый будет тот, кто останется живой после этой войны. И никто теперь не знает, куда они могли подеваться. Больше там ничего не написано, – Чатри так волновался, что вспотел.
Потом вспомнил еще что-то и глянул на Уасила, спрашивая разрешения. Тот кивнул, и Чатри добавил:
– В райцентре сказали так: мы, мол, предупредили Егната, чтобы не трогал Матрону. Посмотрим, мол, какие еще вести будут о Джерджи, тогда и разберемся. Но Егнат пусть оставит Матрону в покое. Про случай с ребенком они ничего не знали.
– А тебе никто не сказал, чтобы не трогали Егната? – нарочито громко спросил Егнат.
– Никто, – ответил мальчик.
Уасил повернулся к Егнату:
– Ты что-нибудь еще знаешь про Джерджи?
– А этого не хватит?
– Хватит для того, чтобы не возводить напраслину на Джерджи. Но я хочу сказать другое. С Джерджи разберутся власти, они лучше нас знают, как им поступать в таких случаях. А ты поступишь почеловечески, если оставишь в покое ребенка. Спроси-ка у своих односельчан – понравилось им то, что ты сделал?
– Это не ребенок, а волчонок!
– Парень, – рассердился Уасил, – не настраивай все село против себя! Или тебе безразлично, что скажут люди?
– Что бы они ни сказали, моя отрезанная нога не вырастет снова! От ваших слов мой дом не наполнится моими детьми! Оставьте меня в покое! Раз вы защищаете врагов – вы не нужны мне, всем селом не нужны! Не хочу вас знать!
– Замолчи! – крикнул Гиго и тут же обмяк снова, опустил голову.
– Егнат, да паду я жертвой ради тебя, мы все хотим счастья нашему селу. И потому говорим тебе: если ты еще хоть раз посмеешь тронуть ребенка, мы отвернемся от тебя. Объявим тебе коды.1(1 Бойкот (осет.)).
– Коды? – удивленно произнес Егнат.
– Да! – ответил Уасил. – Как бы нам ни было тяжело, мы сделаем это. Не посмотрим даже на то, что ты пролил кровь за праведное дело. Мы не позволим тебе опозорить наше село.
– Коды? Мне? – снова спросил Егнат.
– Тебе.
Лицо Егната потемнело.
– Можете объявить мне коды! Хоть сейчас! Если я не достоин ничего другого – объявляйте коды! Если вы не люди – объявляйте коды! Возьмите нож и зарежьте меня! А врагов спрячьте себе под подол! Разве вас можно назвать односельчанами?! Пока я живой, пока моя единственная нога держит меня, я буду ненавидеть врагов! Не пожалею их, не надейтесь! Я еще порадуюсь радостью Ипполита!
Он забился, завыл, и разговаривать с ним стало невозможно.
– Боже мой, Боже! – заплакала его мать. – Да что же такого сделали мои дети, за что вы режете их одного за другим? Хоть одного, хоть калеку несчастного не трогайте!
Люди послушали, глянули друг на друга и стали понемногу расходиться.
Ушел и Уасил. Сказал напоследок:
– Вы слышали мое слово. Он должен оставить ребенка в покое.
11
Дня через три после этого – солнце еще было невысоко, и Матрона еще не закончила свои утренние дела – к ней забежала соседская девушка.
– Твой отец… – начала она с разбега.
Холодок пробежал по телу Матроны.
– Что с отцом?!
– Твой отец идет в сторону Егнатова дома.
Матрона бросилась к воротам. Отец, празднично одетый, неторопливо и спокойно шел по улице. Она увидела длинный черный кинжал на его поясе, и сердце ее заколотилось. Она помнила – отец не раз отправлялся в путь в своей белой черкеске, но кинжал пристегивал лишь в редких случаях.
– Отец! – крикнула она и бросилась вдогонку.
Отец остановился, повернулся в ожидании и, когда она подбежала, спросил:
– В чем дело, дочка? Что случилось?
– Где ты был… откуда так рано? – волнуясь, еле выговорила она.
Отец улыбнулся:
– А разве еще рано? Скоро полдень, – он показал на солнце.
Чтобы добраться сюда, ему нужно было не менее семи-восьми часов. Значит, он вышел из дома сразу после полуночи.
– Куда ты идешь? Пошли домой.
– Иди, иди, – помедлив, сказал отец. – Я приду попозже. У меня дело.
– Какое дело? – спросила она, пытливо заглядывая ему в глаза.
– У меня есть дело к Гиго, – с неохотой ответил он.
– Не ходи к ним, не надо.
– Мне нужно поговорить с ними.
– Не ходи, отец, – просила она. – Не ходи…
– Возвращайся домой. Или ты хочешь уму-разуму отца поучить?
– Тогда и я пойду с тобой, – она решительно взяла его за руку.
Отец нахмурился, прикрикнул на нее:
– Иди домой!
Он никогда не говорил с ней таким тоном, и она оторопела, испугалась даже, умолкла и жалобно смотрела на него. Он понял ее состояние и улыбнулся.
– Иди домой и не волнуйся. Иди, а то люди подумают, что твой отец выжил на старости лет из ума – явился в чужое село и хочет на кого-то напасть, а дочь его не пускает… Не бойся, я не драться иду. Надо поговорить с ними.
Слова его прозвучали веско, значительно, и она поняла, что перечить бесполезно. А отец все той же неторопливой, тяжеловатой походкой двинулся дальше. Наверное, домочадцы Егната заметили их и быстренько скрылись в доме – во дворе никого не было. Заметили и другие – люди выглядывали из окон, со дворов, из-за ворот. Приблизившись к дому Егната, отец чуть замедлил шаг, но не остановился, а вошел во двор. Остановился у арбы, стоявшей перед крыльцом, глянул по сторонам и позвал хозяев. Из дома долго никто не показывался, потом на крыльце появился Гиго. Он постоял немного, словно раздумывая, спуститься ли к непрошеному гостю, или разговаривать сверху, с крыльца. Спустился все же, но храня достоинство, не подошел к отцу Матроны, а остановился чуть поодаль. Она же стояла там, где оставил ее отец, смотрела на двух стариков и дрожала от страха. Не знала, что ей делать – подойти к ним или вернуться домой. И не могла ни того, ни другого – от волнения, от страха ноги у нее словно окаменели.
