воздуха, защитника ими уже поражённого и умирающего врага. Там, в шагах десяти, они посовещались между собой, затем покричали, грозя своим оружием Ивану, и нестройной гурьбой пустились прочь.
Иван не успел уловить произнесённых слов на незнакомом пока что ему языке, но суть их была ясна и так.
Он не стал их преследовать, хотя свербело – догнать и поддать, чтобы неповадно было на одного наваливаться скопом и бить незнакомцев, то есть его самого, да потом уже после драки грозить палками.
И термос вот разбили…
Теперь надо было заняться человеком, ради которого пришлось ввязаться в необычную драчку. Избит тот был основательно. Плечи, спина, бока, руки и бёдра багровели от сильных палочных приложений к этим местам, кровь струилась из небольшого разрыва кожи на лбу у самого виска, капала из носа.
Иван в задумчивости постоял над ним. Трогать избитого таким образом человека – всё равно, что нанести ему новый удар, так как сейчас у него всё наболело и приобрело необыкновенную чувствительность. Такое Иван испытал на себе, когда они однажды мальчишками нахлестали друг друга прутьями, после чего любое касание к коже заставляло болезненно вздрагивать всё тело, словно его внезапно окатывали крутым кипятком.
Наконец, решился – и слегка пошлёпал лежащего по щекам. Избитый человек вздрогнул и приоткрыл глаза; пролепетал что-то непонятное.
– Ожил! Теперь вставай! – подал ему руку Иван.
Неожиданно тот цепко ухватился за протянутую ладонь и без труда поднялся, хотя и морщась от боли. И, следом, лицо его вдруг осветилось улыбкой. Он увидел разбросанные вокруг палки и уходящих врагов. Из горла его вырвался ликующий вопль и уже знакомое Ивану слово:
– Схорт!
Сейчас, неприязненно подумал Иван, начнёт бить себя в грудь и изображать из себя победителя. Приготовился покорно посмотреть, как это будет выглядеть. Однако его нечаянный напарник упал перед ним на колени и стал что-то быстро говорить, показывая на себя и Ивана.
Теперь он меня за бога какого-нибудь принял, более спокойно подумал Иван.
Такое поведение человека прошлых времён естественно. Внезапное появление его в реальном мире, будто из ничего, среди людей имело одну неприятность. Для них возникновение ходока всегда являлось не чем иным, как чудом. Чудом, возможно, по-настоящему единственным, увиденным ими самими в своей жизни.
Но ведь, сколько до того они слышали от других о подобных чудесах: явлениях и превращениях, исчезновениях и воскрешениях. А такие сказочные случаи, когда кому-то являлся помощник и защитник, а кому-то – злой враг человечества, они слышали тоже только от других. А тут перед их глазами свершалось именно то, во что верилось и не верилось (последнее – по здравому размышлению), но что сидело в любом человеке на уровне подсознания.
Так, как появился Иван – в самый драматический момент, мог объявиться только Бог. Добрый Бог! Защитник и подмога. Поистине Спаситель! Тут уж не до размышлений и сомнений. Вот он – Бог. Пришёл, чтобы наказать жаждущих его, имярека, смерти…
Но дальше произошло совершенно невероятное для Ивана, чего он не мог ожидать ни при каких условиях.
– Меня зовут Пириком, – проговорил коленопреклонённый человек. – Я знаю… Ты ходок во времени. Мой отец, Уленойк, рад будет видеть тебя, и говорить с тобой.
Как ни чудовищно было произношение этого юноши, а выглядел он очень молодо, Иван понял всё сказанное на языке ходоков.
Смысл сказанного понять-то он сразу понял, а сам факт речи доходил до него дольше.
– Э-э… Ты что, ходок?
Пирик отрицательно потряс головой.
– Мой отец, Уленойк, ходок, а я с ним.
– Н-ну, да… – растерянно проговорил Иван. Что-то в ответе Пирика смутило его. – А где твой отец, Уленойк?
Пирик с коленей повалился набок, облокотился рукой о землю. Он, похоже, и не думал падать ниц перед Иваном, его просто не держали ноги – от слабости.
Подождав, Иван присел рядом с ним, внимательно вслушиваясь в его лепет. Пирик в это время был похож на школьника, занятого устным счётом: глаза под лоб, сосредоточенное, в муках, лицо и шевелящиеся пальцы.
– Вот, – подытожил расчёты Пирик, – мой отец, Уленойк, столько тумов… далеко. – И показал растопыренные пальцы рук и ещё три пальца на ноге.
Высказанное расстояние могло быть любым, ибо названный Пириком тум мог составлять и сто шагов, и сто километров.
Иван покрутил головой, посмотрел на солнце, – оно клонилось к западу. Идти никуда не хотелось, но с Уленойком следовало встретиться. Такого имени он ещё от ходоков, у которых черпал сведения о прошлом и проживающих в нём, не слышал. По-видимому, и не мог услышать. Все его друзья до сего времени дойти не могли, а Уленойк, быть может, ничем своим современникам-ходокам не запомнился.
– Ладно, – сказал Иван, не вдаваясь в подробности меры длины, высказанной Пириком. – Давай сделаем так. Ты говори со мной на своём языке. Да, да, как говорят здесь у вас. Я тебя пойму. Ты говори, пока мы с тобой будем есть, а потом… – он хотел сказать – посмотрим, но сказал: – пойдём к твоему отцу, Уленойку.
– Да, да, – подхватил Пирик. – У-у, как он обрадуется. О!..
– Говори на своём языке, – напомнил Иван.
Пирик быстро заговорил. Иван вслушивался в незнакомую речь. Не долго.
– Теперь повтори всё сначала, – попросил он, наконец, Пирика на языке ходоков.
Лингвам с успехом делал своё дело, но надо было выслушать поведанное Пириком ещё раз.
Сын Уленойка вначале стал переводить сказанное им на понятный ходокам язык.
– Нет! – остановил его Иван. – Говори на своём языке. Повтори! Только не торопись.
Пирик, хотя и с неохотой, стал говорить по-своему. Иван вслушивался. Постепенно стали появляться осмысленные фразы. Тем более что Пирик, в основном, говорил о своём отце.
– Я хотел бы встретиться с твоим отцом, – сказал Иван, так как стал его понимать, а, значит, и говорить, хотя с трудом.
Пирик оторопело уставился на Ивана.
– Ты говоришь! О!.. Отец мой, Уленойк, будет тебе рад. О!.. Отец мой, Уленойк, великий воин Великого Пелилакканка! Он имеет сто жён! Его все бояться, и обходят его ромт стороной, хотя вокруг Харрамарра нет даже стены. Мой отец, Уленойк…
– Я понял, – прервал его Иван, с сожалением выбрасывая из рюкзака гремящий внутри стеклом термос, после чего выложил хлеб, консервы, флягу с коньяком и пузырёк с фиталоном, а к нему кусочек ваты. – Давай-ка я тебе смажу всё это. Быстрее заживёт.
Пирик принюхался, скривился, но покорно выдержал лёгкие касания ходока.
– Здорово тебя поколотили, – критически оценивая свою работу, сказал Иван. – За что же они тебя так?
– Как за что? – удивился Пирик, словно Иван сказал ему некую бестактность. – За женщин, конечно.
– Ага, – согласился Иван, не находя в его ответе изъяна; однако в нём слышалась какая-то не то избыточность, не то недосказанность.
С одной стороны, обычный бабник, вот и бьют скопом; с другой – почему такая безапелляционность в утверждении, что здесь за женщин всегда
