Очень многие из сильно пьющих и одновременно работающих людей изобретают свои индивидуальные системы пития, которые, по их мнению, не должны позволить выпивке отражаться слишком явно на их служебных обязанностях и не дать ей возможность перерасти в разнузданное пьянство. Некоторым удается довольно длительный период работать и выпивать в рамках разработанных систем, но самообман все равно, рано или поздно, сводит на нет все усилия. У меня был друг из Минска, математик по специальности, который создал на основании сложнейших расчетов математическую модель своей собственной системы, но научная концепция лопнула, не в силах конкурировать с живой природой.
Я говорю в данном случае не о тех нормальных людях, кто выпивает периодически, по праздникам, не вредя своему здоровью и успехам на службе, а о тех, у кого имеется болезненное пристрастие к алкоголю, то есть, об индивидах, страдающих алкоголизмом.
Вообще-то, в российском народе сложилось своеобразное представление об алкоголиках. В глазах большинства — это те тилипающиеся и в жар, и в холод на углах магазинов смурные субъекты, денно и нощно сшибающие у прохожих рубли на покупку «народной» водки — «паленки» — безакцизки, вконец опустившиеся бродяги без крова над головой, собирающие бутылки, или бездыханно лежащие поперек тротуара в луже собственной мочи личности. Это, конечно, крайности пьянства, жизнь куда разнообразнее. Бросаются в глаза также запойные господа-товарищи, творящие во время алкогольных срывов черт те знает что: клубок скандалов, драк, дебошей и прочих довольно ярких и запоминающихся поступков. Но это понимание алкоголизма очень упрощенное, если не сказать, примитивное.
Я знавал алкоголиков (их, конечно, единицы), пьющих ежедневно, по внешнему виду которых никто никогда не сказал бы, что имеет дело с больным человеком. Это были аккуратно и со вкусом одетые люди, без намека на щетину на гладких, лаковых щеках и подбородке, с ясной, твердой речью и упругой походкой. Выпивая по утру граммов 50 хорошего коньяку, они тщательно приводили себя в порядок, принимали контрастный душ, не жалея лосьонов и дезодорантов, а затем спокойно отправлялись на службу. Там они занимались своими делами, и не без успеха, а когда подходило время, выпивали еще такую же дозу хорошего коньку или водки. По их поведению невозможно было определить, употребляли они спиртное или нет. Не обнюхивать же своего непосредственного начальника безо всякой причины, тем более что, кроме запаха дорогих сигарет и французского одеколона, и уловить больше было нечего. Таких подзарядок за рабочий день они делали от четырех до пяти, не увеличивая дозу ни на йоту и не сокращая интервала между приемом вовнутрь.
Со мной, разумеется, не согласятся коллеги-наркологи, но я описываю то, что наблюдал в реальной жизни, а не почерпнул из мертвых схем и классификаций, которые к тому же постоянно изменяются в угоду политической ситуации и в свете «новейших научных открытий». Возможно, продуктивность работы описанных выше алкоголиков была бы гораздо выше, веди они трезвый образ жизни, но и таком режиме они функционировали подолгу.
Встречал я и множество таких, кто в течение рабочей недели, возможно, превозмогая себя, вел себя как абсолютный трезвенник, с нетерпением дожидаясь пятничного уик-энда. Вечером в пятницу эти мужи (да и дамы), дорывались до запретного плода и уж тут гуляли по полной программе. В субботу они отлеживались в постелях, мягко поправляя порушенное здоровье холодным пивом или сухим вином, стараясь после этого выспаться, и не усугублять состояние передозировкой или употреблением более крепких горячительных напитков. В воскресный день одним было немного легче, другим — похуже, но в этот день они старались не брать в рот спиртного, чтобы в понедельник прибыть на работу, пусть и не слишком бодрыми, но трезвыми. Такое могло продолжаться годами, но у большинства начинались сбои в программе. Пьянство ведь дело опасное, чреватое, сгубившее немало полезных для общества и семьи человеков!
Есть у меня еще один знакомый типаж. В прежние годы он пил, не придерживаясь никакой системы, часто запоями, что создавало большие неприятности на службе; только «золотые руки» удерживали его от полного краха. Но вот уже много лет он строго и неукоснительно соблюдает четко отработанную тактику. В течение года — полная и безоговорочная трезвость. С первого дня очередного трудового отпуска — беспробудный запой, черный, как население Африканского континента. Примерно за полторы недели до окончания отпуска, наш герой начинает отлеживаться. Не располагаю никакими данными о том, прибегает ли он при этом к медикаментозной помощи, но сразу же после отпуска он появляется на работе, свежий как овощ с грядки, на которой никогда не применялись химические и минеральные удобрения.
Отношение народа в нашей стране к пьющему люду противоречивое: снисходительное и в тоже время совершенно равнодушное. К вышивающему по тротуару сложные узоры пьяному особых претензий никто не предъявляет. Подумаешь, выпил человек с получки; главное, никого не задевает, не оскорбляет, идет на автопилоте своей дорогой неведомо куда, ну и пускай себе идет! Все выпивают.
Зато мимо лежащего неодушевленной колодой тела могут пройти безучастно, даже не полюбопытствовав о состоянии человека; а вдруг ему просто плохо и он нуждается в помощи. Жертвой такой дикой индифферентности стал популярный в 60-70-е годы советский клоун Леонид Енгибаров, страдавший сердечным заболеванием. В центре Москвы с ним случился сердечный приступ. Мимо него, умирающего на асфальте, катились волны человеческой реки-толпы, озабоченной своими мелкими проблемами и проблемками. Никому из десятков людей, прошедших мимо, даже не пришло в голову нагнуться, пощупать пульс, вызвать «Скорую помощь». Подумаешь, валяется пьяный «хачик» посреди дороги, и хрен с ним! Закусывать надо, как следует! Так и скончался клоун среди многолюдья; возможно, даже почитатели его таланта, ходившие в цирк специально на Енгибарова, были в этой толпе…
По началу я тоже делал попытки приноровиться существовать в двух измерениях; вернее, в трех, ведь не надо забывать семью — третий фактор, несомненно, самый важный. С превеликим трудом дотягивал до конца рабочего дня, чтобы потом засесть с друзьями в ресторане «Элиста» (старый корпус гостиницы) или кафе «Нюдля» (ныне — престижный «Айс»). В 70-е годы это были заурядные заведения, без изощренного дизайна, просто залы со столиками, где можно было съесть отвратительный общепитовский хурсн и выпить. Причем, если компания не заказывала спиртное, то вы автоматически становились личными врагами официантки, метавшей на стол тарелки с едой с явным непочтением и каким-то остервенением. Между столиками шныряли безденежные «стограмщики-халявщики» в поисках друзей или шапочных знакомых; они могли запросто, без всякого приглашения бесцеремонно усесться за ваш столик и потянуться к графину только на том основании, что когда-то кто-то вас с ними на бегу познакомил. В «Элисте» играл живой бэнд, и Жора Подакин, одетый в клоунские полосатые брюки, вполне сносно исполнял на кларнете «Караван» Дюка Элингтона.
Количество питейных заведений в городе в то время было ограниченным, просто смешным по сравнению с днем сегодняшним. Наиболее престижными считались «Тюльпан» и «Россия» (новый корпус гостиницы), далее в табели о рангах следовали «Элиста», столовая обкомовской гостиницы, буфет на втором этаже гостиницы «Россия» (сейчас новый корпус гостиницы «Элиста») — там с 8-ми утра можно было освежиться коньяком. Завершали список ресторан «Степь» на улице Хомутникова, кафе «Лотос» и уже упомянутое кафе «Нюдля». Были еще ресторан на железнодорожном вокзале, кафе-стекляшки «Спутник» и «Дружба», да несколько буфетов при некоторых учреждениях, где продавалось спиртное. На особом счету находилась 6-ая столовая (нынешнее помещение «Парламент-центра»); страждущие уже с семи часов утра имели здесь возможность подлечиться пивом, пусть и не самого лучшего качества. Нельзя не упомянуть и о пивнушках-шалманах, разбросанных в разных частях города: «В тылу врага» — позади городского отдела милиции; «Карга» — рядом со стадионом, под большим ветвистым деревом, всегда усеянном тучами ворон; каждый входящий или выходящий из «Карги» имел шанс получить на голову свою порцию птичьего помета (дополнение к пиву); «Ангелочек» — неподалеку от старой церкви и кладбища; «Вдали от жен» — в районе нынешнего «поля чудес», а также несколько безымянных. Существовало еще «кафе груша», в рощице между родильным домом и улицей Ленина, но посещать это «кафе» на живой природе можно было только летом. Свое название оно получило из-за изобилия растущих там груш-дичков. В «груше» было вольготно, сквозь тесные стволы деревьев звуки с центральной улицы города почти не проникали, ты чувствовал себя почти в лесу, о закуске можно было не беспокоиться. Стоило только немного приподняться, чтобы нарвать висящие прямо над головой кислые и твердые плоды, вполне пригодные для внутреннего употребления в качестве почти экзотического закусона. Единственное, что нарушало комфорт джентльменов, отдыхающих на лоне природы — это изредка забредающие сюда наряды милиции, которым шугануть мирно выпивающую компанию доставляло какое-то извращенное удовольствие. Эти неформальные названия — живое свидетельство неистощимой фантазии нашего народа. Потом все шалманы были в одночасье снесены.
