Но она по-прежнему в шоке, вся трясется, будто я как минимум лишил ее органа речи. Она уже не хочет говорить об открытках, не хочет говорить о птицах, будто у нее зубы между собой срослись. Одновременно я панически размышляю, какой еще номер она мне тут выкинет. Потому что я потихоньку опять начинаю мрачно отмораживаться, а значит, у меня не будет ни сил, ни энтузиазма убирать то, что она может извергнуть на ковровое покрытие или еще куда. Опять камни, или теперь это будет уже новый виток ее внутренней болезни, и из нее посыплется уголь, кокс, динамит, клинкер, известь, пенопласт.
— Да ладно тебе дуться, — говорю я ей и застегиваю трузера, которые так запачканы кровью, как будто я защищал в них диплом по убою крупного рогатого скота или просто в ширинке взорвалась противопехотная мина. Я встаю с дивана, беру Анжелу на руки, и мне кажется, что она ученица не экономического лицея, а начальной школы, куда пришла на бал-маскарад в костюме черной копоти. Вот такой глюк. Ей теперь больше пяти лет не дашь, из-за чего мое сердце вдруг начинает кровоточить по всему телу. Тогда я сажаю ее на диван и говорю: обожди-ка минутку. И подтаскиваю один колченогий столик, поправляю салфетку, чтобы все путем, чтобы ровно лежала. Хорошая салфетка, по русской лицензии, кружевная, пятностойкая. Выкладываю птичье молоко, ставлю вазочку с искусственной герберой, рядом сигареты, чтоб все элегэйшн, круиз на пароме «Титаник», мирное соглашение, символический жест мужчины по отношению к женщине. Она еще дуется, ногой разгребает этот свой бардак с сувенирами со всех деньрождений и поцелуев в руку и губы. Уже почти светло, Суня лает в саду как недорезанная, жрать хочет. Суня, блин, гребаное ожирение. Анжела по-тихому отмораживается после бурных переживаний этого вечера, тупо смотрит внутрь пепельницы, будто гадает на окурках про свою творческую карьеру. Тут я быстро перехожу к делу, чтобы у нее остались радостные воспоминания перед тем, как она мне тут совсем выпадет в осадок.
Вернемся к нашей теме, лапуля, говорю я ей, роясь пальцами в птичьих молочках, чтобы сварганить себе маленькую славную дорожку и расслабиться. Она мне в ответ поддакивает жестом головы, не то возражает, не то подтверждает. Я ей тогда говорю: сегодня День Без Русских. Значит, облом, все будут на площади. Но завтра начинаем раскручивать твою карьеру, моя ты талантливая. Послезавтра я позвоню всяким разным, шефу, премьеру, знакомому фоторепортеру. Что типа скандал. Типа самоубийство. Ну, не на самом деле, конечно, не это же главное. Главное пиар. Я так понимаю. У меня напряженный рабочий график, но пару-тройку встреч мы провернем, я там надавлю на кого надо, слышь, Анжелка? Потом вдруг оказывается, что самоубийство спасено. Большой талант спасли плохие врачи. Выставка твоей одежды, конференция с участием прессы на тему, какая музыка тебе больше нравится, какое у тебя хобби в свободное от искусства время. И тут вдруг в один прекрасный день ты перестаешь быть анонимкой, толпы пипла хотят тебя видеть, хотят поближе познакомиться с твоей личностью, сердце Роберта Шторма тает, как на блюдечке. Но Роберт Шторм может только помечтать, может только лизнуть тебя глазом через толпу охранников. А твое сокровище сегодня все равно пропало. В «Лизе» твоя фотка прямо посредине обложки.
— Только не в «Лизе», — невнятно говорит Анжела заплетающимся языком и громко отрыгивает неизвестно чем, может, булыжником, а может, битум-картоном, а может, и стекловатой. Это ее первый зафиксированный синдром жизни за последние полчаса. Я боюсь, как бы она тут у меня опять в летальный исход не впала. И что я делаю. Себе дорожку, «Здислав Шторм», и все пучком. А ей я говорю так, чтобы ее немножко отвлечь от самоубийства: а теперь, Анжелка, давай, возьми себя в руки. Смерть — это херня, смерти нет, ты ведь не веришь в смерть, это ведь предрассудок. Заразные болезни — предрассудок, автомобильная преступность — предрассудок, могилы — предрассудок, несчастье — предрассудок. Это все подлые изобретения русских, это их козни, чтобы экзистенционалистически нас запугать. Роберт Шторм просто платная марионетка в русских руках. Хулиганство и вандализм — просто народная легенда. Ни «Арки», ни «Легии», ни «Полонии», ни «Варсовии», никаких футбольных клубов. Это фиктивные команды, которые пляшут под дудку Новосильцева. Стась и Нелли тоже фиктивные, их никогда не было, просто русский князь Генрик Сенкевич вероломно изготовил их специально для фильма «В пустыне и дебрях», я тебе говорю, чистая древнегреческая мифология. В натуре. На самом деле очень даже возможно, что и русских тоже нет, это мы еще проверим. Иди-ка на балкон, за окном лучший, брэндовый мир, специально для наших потребностей, высоковольтных линий нет, шприцов нет, пожаров нет, мяса нет. Только Вегетарианский Красный Крест организовал сбор денег на новые камни для желудка Анжелики, семнадцать лет. Эй, Анжела… Анжела, подними-ка задницу… встань… да встань же на минутку!
Тут я подбегаю к дивану, и что я вижу. Большое пятно, твою-у-у-у мать. Вот почему она так тихо сидела, эта вдруг примолкнувшая копоть. Она тут втихушку вся сама из себя вытекла и стекла на диван моей матери, совсем недавно, в прошлом году, купленный диван типа «Бартек», вытекла в виде крови, хотя, может, там немного моей органической жидкости тоже нашлось бы, чего уж тут запираться. Все, она меня достала. Нет, я сейчас просто выдерну шнур из этого поганого мира, перережу высоковольтные провода, дерну за ручку и сорву к чертовой матери тормоза безопасности. Я хочу ее убить здесь и сейчас, даже если придется весь раскладной диван залить ее блядской кровью, полоснуть ножом, распотрошить и выкинуть все эти прибамбасы, весь этот поролон, постель, пружины, разметать в разные стороны, растоптать, уничтожить, убить, уничтожить. Блядь, сука, твою мать. Ну, это уже перебор, дорогуша, все, твоя карьера кончена, хорошо, что я не успел пошевелить пальцем и привести в боевую готовность свои связи. Все, твоя звезда уже закатилась, и давай ты тоже катись отсюда. Вали, я сказал. Вот твои шузы, сапоги прямо с гор Кавказа, вот твой куртяк, вот твой переносной киоск с сувенирами, вот твои внутренние камни. Спасибо, что вы приняли участие в нашей программе. Вот автоматически закрывающаяся дверь «Герда», раз-два, левой, левой, автобус номер три сей момент за вами приедет вас забрать.
Все бабы — суки. Все одинаковые. Сами никогда не уходят, сидят и ждут. Пока я не взорвусь. Выгоняй их тогда, отмахивайся от них как липучка для мух. Я подозреваю, что вполне возможно, это одна и та же, только переодетая в разные шмотки сука пристает ко мне все время, раскручивает на удовольствия, а потом устраивает срач во всей хате. Каждый день, каждый божий день, и все хуже и хуже. Я подозреваю, что она живет где-то в нашем микрорайоне. Знает, что у меня слабые нервы. Приходит и специально меня достает. Я ее убиваю. А она опять отрастает из собачьего семени и уже на следующий вечер опять сидит сплоченная и готовая к делу. Русское отродье. Может, русские — это просто бабы, может, это такой эвфемизм для женщин. Но мы, мужчины, выгоним их отсюда, из нашего города, это они приносят беду, несчастья, заразу, засуху, плохой урожай, разврат. Портят чужие диваны своей кровью, которая течет из них, как вода сквозь пальцы, запятнывая весь свет неотстирывающимися пятнами. Угрюм-река Менструация. Опасная болезнь Анжелика. Суровое наказание за отсутствие девичьей плевы. Если узнает ее мать, вставит ей обратно.
Плохие сны.
Магда рожает каменного ребенка, на вид это пятилетняя девочка, оба глаза с нервными тиками. Ребенок — каменное чудовище, которое ни Левый и никто другой не признаёт своей дочерью, Магда хочет продать ее в цирк, стоит передо мной, качает коляску и говорит: или я, или та другая, Сильный, или я продаю Паулину в цирк, выбирай, или я, или она.
В почтовом ящике открытка от Анжелы, привет, Анджей, я не знала, писать тебе или нет. Я в аду, еще сегодня, вернувшись домой, я совершила самоубийство. Ничего особенного. У нас тут магнитофон и комната отдыха. Воспитатели симпатичные, музыкальные. Когда что-нибудь еще узнаю, напишу поподробнее. Мне пора, потому что сейчас у нас будет линейка. Потом ужин, спортивное ориентирование, игры на свежем воздухе. В понедельник с инспекцией приезжает Сатана. Будет проверка палаток, потом собрание. Целую. Я никогда тебя не забуду, если можешь, пришли какие-нибудь теплые вещи (здесь холодно по ночам). Твоя Анжела. Р. S. Передавай всем привет!
Звонит телефон, большой телефон звонит прямо внутри меня, где трубка, я не знаю, хотя со всех сторон слышу голоса, это тебя, Анджей, это за тобой какие-то люди, какие-то люди за тобой, Анджейка, это члены комиссии, они к тебе, хотят проверить твои органы, пригодны твои органы на продажу или нет, их хотят продать на Запад, Анджейка, зачем же так нервничать, все в порядке, органы нам подходят, ваш вопрос решен положительно, их покупают, срок операции уже назначен…
