— Я был бы счастлив, но при этом представляю себе ваши вытянутые лица.
— Так, чего же вы хотите?
— Новую игру. Снова играть. Новой колодой.
— Господин Рэфферти, — начал крупье, — я… — Потом оборвал себя и сказал: — Хорошо, согласен. В вашем распоряжении — час.
— Спасибо, — буркнул Рэфферти и направился к игровому карточному столу.
Позвали нового сдающего. Колоду вскрыл сам крупье и разложил ее на столе.
Рэфферти играл час на глазах у крупье и все возрастающей толпы любопытных зрителей.
Через час он поднялся. Он выиграл 18 000 долларов.
— Вы удовлетворены? — спросил у него крупье.
— Не совсем, — ответил ему Рэфферти. — Готов сыграть еще на один доллар.
— На сколько?
— На один доллар. За карты.
— Понимаю, — еле сдерживал себя крупье. — Для одного доллара немного дороговато. Ваши карты теперь этого не стоят. Они износились. Держите, господин Рэфферти, вот ваша колода. Попробуйте продать ее за столько, сколько вам удастся из нее извлечь выгоды. Подождите. Есть одна вещь, которую я, в общем, не должен вам говорить, но я все-таки скажу: чтобы вашей ноги здесь не было, господин Рэфферти. Нам слишком дорого стоит доказательство вашей непорядочности, я не говорю о материальной, финансовой стороне вопроса. Мы люди честные и ценим клиентов, которые оказывают нам доверие. Так как единственный способ не прогореть, когда занимаешься таким делом, как наше, это оставаться честными и прочно поддерживать репутацию игорного дома. Вы меня понимаете, господин Рэфферти?
— Абсолютно. Не беспокойтесь, я не вернусь. Вполне вероятно, что мне еще раз повезет, как сегодня.
Он поприветствовал крупье кивком головы, пробрался сквозь толпу зевак, подошел к лифту и поднялся наверх, в свой номер. Там, в номере, за столом сидела молодая женщина. Исключительно тонким карандашом художника она крапила новую колоду карт. Коробочка была открыта так, чтобы не повредить упаковочное клеймо.
— Привет! — сказал Рэфферти.
— Дела идут? Это была продавщица табачной стойки.
— Пятнадцать тысяч чистыми, — объявил Рэфферти. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты здесь не показывалась? Да оставь ты в покое эти карты хоть сейчас. Подожди, пока мы не будем в Рино.
Гай Флеминг
Бумеранг
Худощавый мужчина, сидевший в свидетельском кресле, без конца теребил свой галстук. Это был секретарь Рэйнора и один из тех двоих, кто находился в доме атторнея в тот вечер, когда Рэйнор был убит. Я спросил у него:
— В день, когда Рэйнор был убит, не говорил ли он вам что-нибудь такое, что казалось бы бесспорными уликами против обвиняемого?
— Протестую!
Сэм Льюбок, адвокат обвиняемого, вскочил, а лицо его, мясистое, с тяжелым подбородком, побагровело.
— Протест принят! — рявкнул судья Мартин, даже не глядя в мою сторону.
И так было постоянно во время процесса. Льюбок заявлял протест, судья принимал его, и при этом считалось, что мы находимся во Дворце правосудия. А за его стенами из каменной груди дамы, держащей в руке весы правосудия, должно быть, раздавался хохот. Но в общем-то смешного во всем этом было мало. Льюбок усмехнулся и сел рядом со своим подзащитным.
Как только я взглянул на подсудимого, жгучая ярость овладела мной. Я ни секунды не сомневался, что это он убил моего шефа, атторнея Рэйнора, единственное существо, которое я когда-либо любил и кем когда-либо восхищался.
Судя по некоторым критериям, Фрэнк Хаузер был весьма преуспевающим человеком. Он сумел сохранить то состояние, которое было нажито потом, трудом и кровью сотни своих собратьев. Ночные клубы, игорные дома, игральные аппараты, подпольные лотереи, шантаж "телохранителями" — все это приносило большие доходы.
Это был высокий человек, немного слащавый, но опасный, как гремучая змея. Он господствовал над всеми с улыбочкой, полной презрения, зная, что стоит ему только "дернуть за веревочку", и он сможет заставить плясать любого политика.
А потом вдруг, два месяца тому назад, в результате победы реформатор Дэн Рэйнор был назначен на пост атторнея. Ни за что на свете он бы себя не продал и никто на свете не смог бы его подкупить. Один он не был опасен. Но вместе с Томом Гэхэгэном, следователем, его правой рукой, они становились угрозой организации, самому существованию Хаузера.
Гэхэгэну, полицейскому в душе, с трудом удалось собрать достаточно доказательств, чтобы отправить Хаузера на электрический стул, его и полдюжины таких же, как он, заправил.
Итак, Рэйнора убрали и уничтожили дело, содержащее веские доказательства. Ну а Гэхэгэн… А никто не знал: способен он привлечь к уголовной ответственности Хаузера за это убийство?
Может быть, он на дне Гудзона? Может быть, где-нибудь упрятан? Может быть, удалось его подкупить? Я ничего об этом не знал. Да если бы даже и знал, вероятно, не слишком далеко я бы продвинулся в этом деле. А этот процесс давно уже привлек к себе всеобщее внимание. Все было сделано для того, чтобы в отношении Хаузера уголовное дело было прекращено за отсутствием состава преступления.
Присяжные были куплены: меня об этом проинформировали сразу же, на второй день слушания дела. По слухам, поскольку своим назначением судья был обязан Хаузеру, он уж, конечно, не преминет сделать все, чтобы вытащить его из этой истории. Да, вытащит, даже если ему придется извратить, подтасовать все доказательства, все свидетельства. Единственное, чего я желал, и почти безнадежно: это — видеть Гэхэгэна в свидетельском кресле. Я хотел бы услышать, как он буквально кричал бы о том, что он знал, да так бы кричал и до тех пор, пока судебные привратники не выволокли бы его из зала. Конечно, с таким судом присяжных и с таким судьей Хаузера не приговорить, но хоть зал бы услышал Гэхэгэна, хоть бы журналисты услышали, и, может быть, мир узнал бы, что происходит в нашем распрекрасном городе.
И в самом деле в ту ночь, когда Рэйнор был убит, Гэхэгэн находился в доме атторнея. Он был в соседней комнате и, встревоженный раздавшимся выстрелом, успел разглядеть на улице тронувшуюся с места машину, в которой узнал машину Хаузера.
И вот Гэхэгэн исчез…
Я сжал кулаки. Пятьдесят тысяч долларов! Сто тысяч долларов! Для Хаузера такие суммы были ничтожными, мизерными, но в то же время он знал, чем вскружить голову даже таким людям как Гэхэгэн.
Я знал об этом, так как и меня хотели купить таким же образом, и у меня до сих пор еще кружится голова только при мысли об этих суммах. Но если бы я дал себя купить убийце Рэйнора, интересно знать, остался бы у меня вообще вкус к жизни.
Оружие, которым застрелили Рэйнора, выбросили из окна. Это был старый армейский кольт, каких было миллионы, и практически казалось невозможным определить его принадлежность. Он был приложен к делу в качестве вещественного доказательства. Я взял его в руки и протянул худощавому мужчине, сидящему в свидетельском кресле.
— Когда вы услышали выстрел и поспешили в кабинет покойного, где вы нашли этот пистолет?
Секретарь Рэйнора облизал губы, посмотрел себе под ноги, а затем сказал:
— Господин Рэйнор держал его в руке. — На какой-то миг я замер, ошеломленный, и пристально посмотрел на человека, который только что произнес все это. По залу пронесся шепот.
Так и есть. Они и секретаря Рэйнора купили. Им захотелось заставить всех поверить в то, что атторней застрелился сам. Мой свидетель — мой бумеранг. А я? Я был связан его свидетельскими показаниями.
То, что произошло потом, было, я думаю, совершенно неожиданно. Я вскипел. Я сделал шаг вперед и двинул кулаком прямо в физиономию секретаря.
Поднялась невообразимая суматоха. Судья Мартин застучал своим молоточком с удвоенной силой. Сэм Льюбок зарычал и запетушился, а в это время два судебных привратника начали оттаскивать меня назад. На губах Хаузера заиграла насмешливая улыбка. Если бы я мог схватить его в этот момент, убежден, я бы его задушил. Я подождал, пока судья закончил высказывать мне все, что он думает о моем поведении. Прощения я не попросил. Я ничего не сказал. Я оставался просто-напросто недвижимым, на волоске от того, чтобы поставить на всем крест. А затем вдруг в глубине зала судебного заседания послышалась какая-то возня.
Обернувшись, я почувствовал, как застучало мое сердце. Сложив руки на груди, высокий человек направлялся по проходу каким-то одеревенелым и скачкообразным шагом.
Том Гэхэгэн…
Он даже не взглянул в мою сторону. Ни на кого не глядя, он прошел прямо к свидетельскому креслу, сел в него, сжимая руками подлокотники. Глаза его были полузакрыты, губы побелили. Он казался очень уставшим, если не сказать изможденным. Когда его взгляд встретился с моим, я увидел, как капли пота выступили на его лице. При его появлении Льюбок издал возглас изумления, а глаза Хаузера, казалось, сейчас выскочат из орбит. Оба они были совершенно явно ошеломлены, как если бы, заплатив Гэхэгэну, чтобы он убрался в Африку, они и мысли не допускали, что он может очутиться здесь, перед ними. Я понял, что они никогда бы и предположения не допустили, что подобное может произойти. Мною овладело невообразимое возбуждение. Мне представился неожиданный случай попробовать осуществить одну идею, если судья Мартин не прикажет охране схватить нас и выставить за дверь за оскорбление суда. Я задал Гэхэгэну несколько предварительных вопросов, на которые он коротко ответил. Потом я снова взял старый кольт и протянул его ему.
