— Тебе все ничего… Нам и дивизиона за глаза хватит, без пехоты. Ясно?
— Чего ясней, сам служил. — Фома опять повернулся на спину и закусил травинку. Потом задумчиво добавил: — Пропустить две батареи, атакуем последнюю. Четыре орудия все лучше, чем ни одного…
Дубов толкнул Харина кулаком в бок и рассмеялся:
— Правильно решаешь задачу, медведь. Я так Ступину и приказал. А тебе, как старому артиллеристу, приказ такой — уничтожить орудия! Ясно?
Харин ничего не ответил.
— Что молчишь?
— Думаю.
— Что ж, подумай, но чтобы гаубицы уничтожить… Ибрагимов! Спишь, парень?
— Дом вспомнил, товарищ командир, — разморенным, домашним голосом ответил Ибрагимов. — Дом вот вспомнил. У нас еще купаются. Девки от парней отдельно… На обрыв заберешься и смотришь… Заметят — вечером лучше из дому не выходи…
— А ты — злой до баб? — поинтересовался Дубов. — Что-то на дневках я тебя все с гармошкой вижу.
— У меня — невеста. С обрыва высмотрел…
— Ишь ты… Ждет?
— Ждет. Мать с земляком передавала — всем отказывает.
— Счастливый ты, парень… — Дубов помолчал. — Так вот тебе, счастливый, задание — взять офицера живым. Ясно?
— Есть, взять офицера живым…
— Передать по цепи — пусть Иванчук и Лосев прикроют Ибрагимова, — приказал Дубов.
Зашевелились кусты, ветерком пронесся шепот, послышалось приглушенное «Иванчук»… и опять все смолкло.
Дорога оставалась пустынной. Дубов почувствовал, как в глубине сердца комком собирается волнение. И тут на склоне холма поднялся боец. Он размахивал фуражкой в воздухе.
— Черт бы их взял, с охранением идут, — расшифровал сигналы Дубов.
— Что делать? — Он задумался.
Охранение выставляется на 50—100 метров в стороны и вперед от головной колонны. Если ликвидировать охранение и открыть огонь, это лишит нападение внезапности, и тогда отряду не справиться с целым дивизионом.
— Оттянуться и пропустить, — не колеблясь больше, приказал он, — передай по цепи.
Дубов до боли в глазах всматривался в поворот дороги. Сильнее и сильнее нарастало беспокойство, пересохло во рту. А белые все не шли. Он поглядывал на часы, огромную луковицу, с таким громким ходом, который, казалось, мог выдать засаду. Давно прошло время, необходимое, чтобы добраться до моста. А белых все нет. Да и часы вроде остановились. Их стрелки, казалось, прилипли к циферблату. Только секундная в такт гулким ударам сердца, словно подгоняемая его толчками, прыгала по своему маленькому кругу необычно медленно.
Наконец из-за поворота появились трое офицеров верхом на рослых лошадях. В ту же минуту командир заметил на обращенном к нему склоне пятерых солдат. Они брели по кустам, держа винтовки, как вилы, и беззаботно переговаривались. Только унтер изредка поглядывал по сторонам.
Батареи выползали на дорогу. Сытые, здоровенные битюги по трое тащили тупорылые гаубицы. Солдаты шли вольно. Колонна выглядела удивительно мирно, по-домашнему. Дроздовцы напоминали мужиков, возвращающихся с покоса. Если бы не малиновые фуражки офицеров, трудно было бы поверить, что это враги, белые, с которыми через несколько минут придется вступить в бой.
Показался обоз. Тощие лошаденки крестьян после артиллерийских битюгов казались особенно маленькими и заморенными. Мужики, кто в рваных полушубках, кто в шинелях, сидели, свесив ноги, на груженых телегах.
Первая гаубица вползла на мостик. Один из офицеров остановился, и до слуха Дубова донеслось:
— А ну, взяли, братцы, разом!
Мостик натужно заскрипел, и орудие выползло на твердую дорогу.
— Пожалуй, размолотят мост тяжелыми орудиями, последние надолго застрянут, — подумал с удовлетворением Дубов.
И действительно, обоз накрепко засел у разворошенного гаубицами моста. Дубов отчетливо слышал крепкую ругань, хриплые крики офицеров. Мужики растерялись. Лошади сгрудились и стояли, терпеливые, равнодушные ко всему, покачивая головами. Офицеры, обозленные задержкой, начали хлестать нагайками лошадей. Возчики таскали хворост и валежник из оврага. Наконец передняя лошаденка, которой больше всех досталось, не вытерпела, выгнула дугой острый хребет и, перебирая дрожащими ногами, поволокла тяжелую телегу по веткам. Вторая прошла спокойнее, и обоз медленно миновал мост.
На небольшом подъеме лошади опять сдали и остановились. Мужики суетились, подталкивали телеги, а вокруг на конях крутились офицеры…
У Дубова от нетерпения взмокли ладони. Теперь, когда две батареи и охранение ушли далеко, вперед, ему хотелось подтолкнуть обоз, чтобы скорее к засаде подошла третья.
Наконец первая гаубица взгромоздилась на мост. Дубов неизвестно зачем посмотрел на часы.
— Товарищи, по кадетам — огонь! — Он приподнялся и метнул гранату.
Ударил залп. Перекрывая его, загрохотали разрывы ручных гранат.
— По коням! — скомандовал Дубов, прыгая в седло.
Ступинская группа, не давая опомниться белым, усилила огонь.
— Даешь! — криком взорвались кусты…
Дубов выскочил на дорогу. Он успел заметить, как повалился офицер, как взвились лошади, обрывая и путая постромки, как перевернулись зарядные ящики, потом что-то рвануло со страшной силой, и, обжигая, пронесся вихрь осколков, камней.
— Ур-ра-а!
На дроздовцев с двух сторон, скользя на травянистых склонах, скакали конники.
Дубов сбил конем унтера, ударил шашкой наотмашь — от неловкого удара заныла рука — и прямо перед собой увидел дуло пистолета. Он не успел поднять для удара шашку, как грянул выстрел. Дубов закрыл глаза, открыл их снова, удивился, что еще жив, и увидел, как офицер медленно валится с седла. «Кто-то помог?» Но тут же забыл об этом. Перед ним дюжий солдат ловко отбивался винтовкой от красноармейца. Дубов поспешил на помощь…
Ибрагимов еще в засаде наметил себе офицера и боялся, что того ненароком убьют. Капитан ехал впереди на отличной лошади. Услыхав выстрелы, он с недоумением оглянулся, не понимая, в чем дело. Когда Ибрагимов подскакал к нему, капитан уже оправился от неожиданности и встретил нападающего с саблей в руке. Клинки взвизгнули, сталкиваясь в воздухе, капитан отбил удар и в свою очередь сделал выпад. Парируя его, Ибрагимов почувствовал, что имеет дело с опытным противником, поднял коня на дыбы, сделал вольт и обрушил на капитана град финтов, не давая тому опомниться. Улучив момент, он отбил в сторону саблю противника и прыгнул на офицера. Капитан упал на землю, увлекая за собой разведчика. Ибрагимов вывернулся в воздухе, как кошка, и оказался сверху. Офицер не шевелился. Разведчик мгновение смотрел на него, затем вскочил на ноги.
— А-а, подлец, сдох! — в отчаянии повторял он и вдруг осекся и упал ничком на капитана сраженный шальной пулей.
…Стреляли сверху, с дороги. Было видно, что там перебегают дроздовцы, падают и опять бегут вперед, к месту схватки.
— Товарищи, отходим!
— Отхо-одим…
Эскадрон скрылся в овраге. Сзади гулко рвались снаряды. Первая батарея, видимо, успела развернуть гаубицы и теперь стреляла вслед уходящим победителям.
В полутора верстах от дороги Дубов остановил эскадрон. Сзади еще бухали орудия: дроздовцы наугад обстреливали овраг. Потом все стихло.
— Чистая работа…
— Здорово…
— Я его шашкой, а он все лезет со штыком…
— А мы человек десять сняли.
— Егоров, уточни раненых и потери, — приказал Дубов и подошел к Ступину. — У тебя все в порядке?
Ступин кивнул, ощупывая руками голову.
— А как снаряды рвануло! Вроде от моей гранаты, — говорил, захлебываясь словами, боец.
— Ну да, от твоей…
— А Фома-то, Фома, словно у себя на усадьбе действовал. Кстати, где он? Фома!
Харина среди красноармейцев не было. Не нашли и Гришку…
— Товарищ командир, — доложил Егоров, — убит один — Иванчук… Двое без вести пропали — Фома и Гриша…
Разговоры смолкли.
— Тяжело ранен Ибрагимов. — Егоров добавил тихо: — Безнадежен. В живот. Раненых легко — семь. Ступин опять контужен. Не везет Степану.
Дубов подошел к Ибрагимову. Тот лежал на шинели бледный до синевы, на лбу его выступили крупные капли пота. Рядом сидели его дружки.
— Товарищ командир, — заговорил он, увидев Дубова, — ваше… приказание… не выполнил…
— Лежи. Не надо. — Дубов положил ладонь на холодный лоб бойца.
— …Не выполнил… хлюпик кадет… сдох, сволочь… не выполнил приказание.
— Егоров?
— Да нет… пусть с ребятами займется… я уже… вот только… кадета не добыл…
Ибрагимов замолчал и вытянулся. Дубов медленно встал. Подошел, осторожно ступая одетыми в белые носочки ногами, конь Ибрагимова, дотронулся мокрыми губами до лица хозяина и посмотрел на людей темными грустными глазами. Шумно втянул воздух подрагивающими ноздрями и встал рядом, горестно покачивая головой.
